Елена Макарова - Движение образует форму

• Название: Движение образует форму
• Автор: Елена Макарова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91759-109-4

Книга «Движение образует форму» — своеобразное развитие трилогии «Как вылепить отфыркивание». Только теперь она не о детях, а о взрослых, о высвобождении созидательной энергии из-под спуда обыденности.

В книге Елена Макарова строит выставки, поет вместе с певицей на сеансе вокалотерапии, вспоминает события в терезинском лагере, пишет письма ученицам-мамам и их детям и просто наблюдает. Для нее сама жизнь — неиссякаемый материал для творчества, а уголь, краски или глина — инструменты. с помощью которых можно проникнуть в тайну бытия.

---

Кстати, я раньше всегда очень дотошно старалась выполнять правила и указания (синдром отличницы вам не знаком?), а тут меня прям потянуло попробовать и так и эдак. Наверно, я насмотрелась на сына, ну и книги Елены разбудили во мне меня как ребенка.

Я люблю танцевать, но никогда не задумывалась о том, что движение можно перенести на бумагу.

Когда взяла уголь в руки и включила музыку, то все само по себе поскакало, и я вообще про все забыла.

Фраза этого дня: людьми движет не цель, а жажда познания».

«Не закончился и первый урок, а у меня полное ощущение, что я отлично рисую, леплю, творю, причем без тени иронии и самодовольства, ощущаю это как данность… Эх, радоваться и не морочить себе голову! Вот что хочется приобрести для себя на этом семинаре.

Тут многие из нас оказались как бы «для детей». На самом-то деле в глубине души мы знаем, что это для нас, но не позволяем себе признаться в этом. Но надо сказать, что и прямое воздействие на нашу детвору — тоже огромное».

«Интересно, что в рисунках заметна энергия, а я последние несколько лет все время жалуюсь на упадок сил. Теперь понимаю, что силы-то есть, просто я им выхода не давала, не занималась тем, чем хочется. Недавно начала учиться петь; оказалось, что у меня голос есть — если не зажимать. Стала вдруг видеть во всем параллели — в танце, рисунке, пении. Сегодня на уроке моя учительница пела, а я прямо видела, как это отображается в рисунке, какие она красивые кренделя выводит голосом. Все — тело, голос, рука — инструменты, и все идет через дыхание и расслабление-сосредоточение.

Еще хотела написать про побочный, но очень приятный и важный результат этого семинара. Обычно у меня проблема уложить днем Буню при бодрствующем Виле, потому что он скачет, грохочет и кричит, а вчера вдруг наступила тишина, минут на двадцать. Я, лежа в другой комнате с малышом, мысленно приготовилась к худшему, потому что, как известно, ребенок затих — жди крупного урона хозяйству. И тут является Виля и сообщает: «Мама, я что-то нарисовал!» И ведет меня в другую комнату, где он — сам! — вытащил из рулона большой лист, сам достал уголь и сам нарисовал несколько картинок, про которые безо всяких моих вопросов рассказал, что «вот это пароход, а это (дорисовывая по ходу рассказа) море…» Раньше такого не бывало никогда».

«Как здорово, когда можно с кем-то объединяться. Я поняла, чего мне не хватает для раскрепощения: именно компании — безумной, творческой и озорной».

Память о чуде

Счетчик фиксирует количество сообщений на форуме. У меня их на сегодня 17240. Половина, если не больше, — записи в дневниках семинаристов, остальное — рассуждансы.

Дорогие мои, до чего же радостно смотреть на ваши работы и читать комментарии!

У чудес есть чудесные последствия — они не забываются. И постоянно дают знать о себе. Так у детей, которых гнетет обыденность взрослой жизни, есть свои карманы, набитые волшебствами.

Для моей внучки Лизы-феи каждое растение имеет волшебную силу, она передает мне в ладошках «нюх» цветка, который делает нас прозрачными, и мы, нанюхавшись, теряем чувство реальности.

Она ведь ничего не знает о наркоманах, о ЛСД… Глубокие корни чудес выворачиваются наизнанку и становятся нашими пороками. Возможно, не имея в детстве никого рядом, с кем можно было бы поделиться чудесными открытиями, подростки становятся наркоманами, чтобы ловить все тот же кайф, который был в детстве и которого больше нет.

Выбор профессии, думаю, тоже связан с памятью о чуде. Что было моим детским чудом? Пожалуй, преображения, которые происходили на моих глазах при моем участии. Преображение бесформенного куска пластилина в змейку, свет в глазах маленьких уродцев — стоило мне, десятилетней, войти в палату с волшебной коробкой, где лежали камешки, листики, веточки, и начать выдумывать истории про вещи, которые они не могли не то что собрать, а просто увидеть, лежа в постелях, — и происходило преображение. Если бы можно было их вылечить… Поставить на ноги…

Стать врачом? Я пыталась поступить в мединститут. Мы пошли туда с папой. Оказалось, там надо сдавать анализы. Но тогда я не успею подать документы! Папа говорит: давай у кого-нибудь перепишем. Давай! Переписали у какого-то парня. Оказалось, у него был плохой анализ мочи. Пролетела.

Тем не менее моя работа имеет прямое отношение к врачеванию.

Стать учителем? В пединституте анализы сдавать не надо. Провалилась на первом же экзамене. Не знала наизусть письма Татьяны к Онегину.

Однако моя работа имеет прямое отношение к педагогике.

Стать скульптором? Я училась в Суриковской школе (ЦХШ), потом в художественной школе № 2 Краснопресненского района Москвы, параллельно работала в мастерской скульптора Эрнста Неизвестного, потом училась год на монументальном отделении в Суриковском институте — и все это не сделало из меня скульптора-монументалиста. Я до сих пор очень люблю лепить, но судьба, богатая на выдумки, предложила мне много разных других профессий.

Стать писателем? Закончила Литературный институт, семинар прозы. Единственное, чему я могла бы там научиться, — это кратко излагать свои мысли, что необходимо для работы в журналах и газетах. Диплом «литературного работника» так и остался лежать без дела.

Многолетние исследования по истории, съемка документальных фильмов, изучение языков, кураторство выставок, преподавание — этому меня не учили ни в одном вузе.

И учителей я нашла себе сама.

Учитель жизни — знаменитый генетик Владимир Павлович Эфроимсон. Он, правда, переживал, что я распыляюсь и не отдаю все время писательскому труду, но поддерживал меня во всех начинаниях. Ему первому я рассказывала про Фридл и детские рисунки.

Фридл отослала меня к «Вводному курсу в Баухауз», к Иттену и Клее.

От нее же протянулась ниточка к Эдит Крамер, ее прямой последовательнице. На книгах Крамер выросли поколения искусствотерапевтов. Мне посчастливилось у нее учиться, бывать на ее семинарах в Колумбийском университете в Нью-Йорке, в Вене и Стокгольме.

Эдит Крамер

Жизнь одна — и книга одна. При всем жанровом многообразии там и тут действуют сквозные герои. Эдит — одна из них.

В шведском городке по имени Худиксваль она, разглядывая люпин, провалилась в канаву.

— Эх! — взмах кулачка. — Все так спешно цветет — лето короткое, нужно успеть вылезти из земли, вытянуться, расцвести, пока морозом не прихватит! — Выбираясь из канавы, Эдит не спускает глаз с семейства люпинов — фиолетовые, розовые, белые… — Только бы простояли до утра!

Спросила ее о вдохновении — насупилась:

— Вам нужно вдохновение, чтобы дышать?

Эдит охотится за цветами. Высмотрела полевые гвоздики, укрывшиеся среди трав и кашки. Скоро полночь, а она сидит за мольбертом на маленьком складном стульчике, водит кисточкой по полотну. На ней штопаная-перештопанная кофта грубой вязки и черная фетровая шляпа.

— Краски в свете белых ночей — что может быть прекрасней?!

Ее рюкзак-этюдник состарился вместе с ней. Похудел.

Австрийская еврейка из Нью-Йорка в шведские белые ночи забралась на веранду маленького дома и, сощурившись, смотрит оттуда на зеленое поле с оторочкой из белой кашки.

— Это на завтра, а теперь можно и чаю попить!

Пили чай, говорили о книгах, об искусстве, почему оно проваливается. Эдит считает — из-за утраты социальной функции. Оно не служит, оно самообслуживается в салонах. Оно перестало себя осознавать. В наше время почти невозможно быть хорошим художником. Все губит манерность. Претенциозность. Желание создать новый язык, не зная старого. Искусство — где оно? Храпит по салонам да шляется по подъездам! Служка! Да и того хуже!

И все это по-английски, с венским акцентом…

Если искусство перестало осознавать себя, возможно ли с его помощью «осознать» другого? Совершенствуясь в формах и красках, Эдит искала социального применения не искусству самому по себе, а его гуманистической функции. Из этих поисков и родилась ее искусствотерапия.

Как-то в Вене она предложила мне выбрать тему для семинара с тамошними психоаналитиками. Эдит не знает, что делать завтра?

Я ляпнула:

— Перевод.

А она:

— Чушь! Что это значит?

— Перевод из материала в материал, из плоскости в объем. Помните, вы задали дерево, велели найти похожие, и начался разбор элементов — ствол, крона, корни и их отсутствие, расположение на листе и так далее? А если взять три фазы? Рисунок, рельеф, скульптура.

Эдит молча барабанила пальцами по столу.

— Это урок по искусству, здесь нет терапевтического момента.