Елена Макарова - Движение образует форму

• Название: Движение образует форму
• Автор: Елена Макарова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91759-109-4

Книга «Движение образует форму» — своеобразное развитие трилогии «Как вылепить отфыркивание». Только теперь она не о детях, а о взрослых, о высвобождении созидательной энергии из-под спуда обыденности.

В книге Елена Макарова строит выставки, поет вместе с певицей на сеансе вокалотерапии, вспоминает события в терезинском лагере, пишет письма ученицам-мамам и их детям и просто наблюдает. Для нее сама жизнь — неиссякаемый материал для творчества, а уголь, краски или глина — инструменты. с помощью которых можно проникнуть в тайну бытия.

---

— Что ты слушаешь?

Мальчик очень добрый, это было видно по тому, как заботливо он обращался с сестренкой, с какой любовью смотрел на нее, как вел ее за ручку в довольно далекий поход — километра четыре, не меньше, да еще в гору.

— Французские песни.

— А у меня бабушка из Франции. Ты русская?

— Да.

— А почему ты слушаешь французские песни?

Забыв, что религиозным людям в субботу запрещено слушать музыку в плеере (там батарейки), я протянула ему наушники.

Мальчик отпрянул, сестричка осклабилась.

Вскоре она начала капризничать. Устала. Теперь мальчик нес сестричку на руках, вдобавок две куртки и маленькую сумочку. Хотя носить что-то в руках тоже запрещается законом.

— Ничего, надо худеть, — подбадривал он сам себя.

Сестричка захотела писать. Он поставил ее на землю и стал стягивать с нее колготки. Она покраснела и что-то шепнула ему на ухо. Я пошла вперед, думая, что девочка меня стесняется. Но они меня нагнали.

— Все в порядке?

— Не соглашается, только дома.

— Ты ее уговори. Она же намочит штанишки.

— Она не хочет, — повторил мальчик.

Он готов вернуться, так и не достигнув цели похода, лишь бы не навязывать свою волю другому, даже если этот другой — малютка сестра.

Мальчик в ушанке

Зима, холодрыга. Химкинская больница, травматологическое отделение. Я сижу около папы. Ему сделали операцию на шейке бедра.

Звонит телефон. Незнакомый женский голос спрашивает, можно ли привести на консультацию ребенка. Не слушается никого. В детском саду сказали — переведут в спецотделение.

— В спецотделение?

— Да. Как неадекватного.

Что за ерунда, думаю, где она взяла мой телефон? Объясняю ей, что дежурю у больного отца в Химкинской больнице. Безвылазно. Единственная возможность показать ребенка — это здесь. Но везти его для этого…

— Если позволите, я сейчас его привезу. Это где травмы?

— Да.

— Как войдем, перезвоню.

Не прошло и часа, как они приехали. Хорошо, что я успела покормить папу, объяснила, что отлучусь всего на двадцать минут. Чтоб не беспокоился.

Спускаюсь в холл. Высокая женщина в пальто с пышным меховым воротником держит за руку насупленного мальчугана в ушанке, надвинутой по самые брови.

— Где бы нам присесть?

Почти все помещение занимают гардероб, аптека и стол с книгами. Их и бахилы продает гардеробщица с никакой внешностью. Лицо как сырое тесто. Именно она и нашла нам место — сдвинула книги в сторону и разрешила взять табуретки.

Суетливые приготовления непонятно к чему вконец смутили мальчика. Чтобы разрядить атмосферу, говорю:

— Дам-ка тебе трудное задание.

А он и головы не подымает, уткнулся глазами в стол.

— Ты как сюда приехал, на автобусе?

Кивает.

— Билеты при тебе?

Он посмотрел на меня с удивлением. Озорные глаза.

Мама порылась в сумочке и нашла билеты.

— Ручка есть?

И ручку нашла.

— Так ты готов выполнить очень трудное задание?

Кивает.

— Нарисуй точку.

Точку? Да это запросто.

— А теперь еще трудней. Нарисуй линию.

Нарисовал.

— А теперь еще трудней — нарисуй мамину сережку, только одну.

— Где рисовать-то? Бумаги нет.

Гардеробщица подсобила. Принесла листок в клетку, на обратной его стороне корявым почерком были нацарапаны требы за упокой. Но нам другая сторона не нужна. Мы за здравие. Пригляделся внимательно — нарисовал. Точно!

— А вторую?

— То же самое?

— Да.

Нарисовал то же самое.

— А на чем серьги висят?

— На ушах.

— А уши где?

— На голове.

— Ну это, наверное, нарисовать невозможно…

— Нарисую.

Нарисовал — замечательно!

— А что у мамы на ногах?

— Сапоги, с каблуками. Сейчас нарисую.

Залез под стол, чтобы посмотреть на сапоги повнимательней, вылез, перевернул лист и на свободном месте нарисовал сапог.

— Как вылитый, — восхищается мама.

— Ну все, — говорю, — до свидания. Спасибо тебе. Меня ждут.

— Коль, ты постой тут, около тетеньки, я сейчас… Сколько я вам должна? — шепчет мне на ухо.

— Нисколько.

— А что же с ним такое, с моим сыночком?

— Ничего. Отличный парень.

— Значит, по-вашему, он нормальный?

— Нормальный.

— А почему они говорят, что ненормальный?

— Хотите мне заплатить?

— Да.

— Назначаю плату.

— Какую? — бедная женщина аж побледнела.

— Не водите его к психологам, никого не слушайте. Меня в том числе. Вы же чувствуете своего ребенка. Он какой, по-вашему?

— Хороший. Добрый. А в саду никак.

— Значит, сад ему не подходит.

— Ой, ну спасибо вам, успокоили… Может, справочку дадите?

— А печать вам не нужна? — пошутила я, но она моей шутки не поняла. Видно, достали ее в детском саду.

— Пока, — помахала я с лестничного пролета мальчишке, — рисуй давай!

— Я тебе завтра внучку приведу, — донесся до меня голос гардеробщицы, — а то цельный день телевизор смотрит…

Женщина в белом

Как-то в юности меня потрясла женщина в белом плаще. Она шла по платформе, размахивая бутылкой кефира. И по сей день, если я думаю о свободе и независимости, я вижу эту женщину — как она идет легким размеренным шагом по платформе города Бреста и размахивает бутылкой.

Что было в ней? Легкость бытия. То, к чему я стремлюсь. Но какие непростые пути — двадцать пять лет заниматься наследием убитых художников, актеров, режиссеров, детей, философов… Какая тут легкость?!

А если посмотреть иначе? Эта работа дает мне веру в бессмертие. Утверждает в ней. А дальше все легко. Свобода.

Наткнулась на свою запись 1998 года — на удивление, весьма амбициозную. Она касалась выставки Фридл, к которой я тогда готовилась.

«Моя концепция — живая выставка. Живой опыт. Ощущение того, что все, что предстанет перед нами, никогда не существовало вместе, что это собрано и затем отобрано мной по мотивам, мне самой не всегда ясным. Не знаю, правилен ли мой выбор. Не у кого спросить, я не могу посоветоваться с автором.

Это представление истории Фридл, которая не замкнута сама в себе, она открыта, направлена вовне и должна касаться многих людей. Как золотые стрелы лучей в барочном алтаре.

Идея отданности. В мире сгущенного эгоцентризма, себялюбия, непродуктивной пустоты — это важно произнести. Через Фридл.

Синтез обрывочности. Не сумма документов, картин, писем, не суммарность, но синтез. Это относится к любому элементу проекта. Идея незримого присутствия Фридл в этом мире, ее растворенность в эпохе, ее говорение через и в конце концов проявление вовне, материализация в незаконченности, недоговоренности, в недооформленности.

Эти «не» — не из-за отсутствия внутренней цельности. Напротив. Идеальная сущность проявлена именно во фрагментарности. Оттого Фридл подвижна, витальна в любой работе. Она — сколок идеальной сущности.

Посему эта выставка не боится изменений, перестроек, сокращений и увеличений. Концепция проступания, проявления, выхода на сцену жизни не пострадает ни в каком случае. Статические формы здесь неприемлемы».

Что интересно — тогда я не знала, что выставка будет путешествовать пять лет и видоизменяться в шестнадцати совершенно разных музейных интерьерах.

Первый семинар в музее (назовем это практическим занятием) я провела со школьниками в иерусалимском мемориале Яд Вашем — по детским рисункам из Терезина. Это было двадцать лет тому назад, когда еще были живы те немногие, кто рисовал в Терезине. Представьте, что вы видите пожилую женщину, которая стоит у своего рисунка и рассказывает вам, как и почему она нарисовала свечу и корабль во тьме. Потом она переходит от рисунка к рисунку и рассказывает, как выглядела та или иная девочка. Она плачет, все плачут.

В Вене на выставке я решила построить программу для детей иначе. Дать им войти в этот мир не через воспоминания, а через предметы. Например, вот деревянный конструктор, созданный Фридл Дикер и Францем Зингером в их берлинском ателье. К нему нельзя прикасаться — он экспонат. Но вот вам палочки для насаживания бутербродов, колесики, пробки — можно придумать свои игрушки. Можно выбрать понравившийся рисунок и слепить его. Существует бесконечное количество возможностей ощутить что-то через взаимодействие с предметом. Этим мы занимались в Музее Израиля с детьми, этим же занялись и на венской выставке. Да, дети могут огорчиться, когда учитель в классе расскажет им на следующее утро, что случилось с Фридл и ее учениками. Но это уже совсем другой урок. Исподволь. Как движение по касательной.

Легкость. Почему мысли о ней вернули меня к Фридл? Куда делась женщина в белом плаще, размахивающая кефирной бутылкой?