Белькампо - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Белькампо
• Издательство: Радуга
• Жанр: Проза
• Год: 1987

Книга знакомит с лучшими новеллами нидерландского прозаика старшего поколения, написанными в разные годы. Многокрасочная творческая палитра — то реалистическая, то гротескно-сатирическая, пронизанная элементами фантастики — позволяет автору раскрыть глубины человеческой психологии, воссоздать широкую картину жизни.

---

Компенсацию я нашел в лице молодой кухарки, статной девушки настоящего южного типа, со смугловатой кожей и черными как смоль волосами; я принялся ее рисовать, отчего разглядывание в упор превращалось в мою обязанность и переставало быть оскорбительным. Портрет удался, и девушка убежала с ним на кухню.

В углу комнаты сидели двое юношей, разговаривавшие по-немецки. Я подсел к ним, и мы выпили по стакану вина. Один был австриец, другой богемец; они кормились продажей открыток с видами, которые сами ясе изготовляли с помощью клише, и немного попрошайничали «всухомятку». Кроме того, у них была бумага, что они безработные и направляются в Испанию, чтобы там подыскать себе место; словом, целых три источника дохода.

В Швейцарии, по их словам, подавали хорошо. Если в Ясеневе просить милостыню два дня подряд, то можно вполне собрать на жизнь, но работать нужно без передышки весь день напролет, с утра до вечера, и не угодить в лапы полиции, так как у них с этим делом очень строго. За два дня им вдвоем удалось там сколотить больше четырех сотен франков. В Голландии нищих терпеть не могут, но в немецких странах смотрят иначе. Так повелось еще со средних веков, когда по городам скитались Wanderburschen — странствующие подмастерья. После выучки каждый подмастерье должен был пускаться в странствие, по крайней мере года на два; во время этих Wanderjahre — годов странствия он не имел права ни возвращаться домой, ни приставать к одному мастеру больше чем на два месяца. Кроме закалки характера, целью этих странствий было совершенствование в ремесле. У любого мастера можно было научиться чему-то новому, чтобы применить это позже в своем деле. Вместо теперешних профессиональных журналов тогда действовала система «обучение пополам с похлебкой».

Когда такой странствующий подмастерье приходил в чужой город, он навещал всех тамошних мастеров по своей части и просил у них места; если у мастера работы для него не находилось, он получал вспомоществование деньгами или натурой. В последнем случае самым выгодным оказывалось содружество из подмастерьев пекаря и мясника: один добывал кусок хлеба, другой — колбасу на хлеб.

При всем при том есть в таких людях нечто вызывающее восхищение. Согласитесь: пойти гулять по свету с пустым карманом и без всякого уменья зарабатывать на жизнь, не видеть ничего особенного в том, чтобы очутиться где-нибудь посредине Испании, Марокко или Балкан, когда за душой почти ни гроша, — на это не всякий отважится.

Оба паренька хотели попасть в Италию, у них с собой ничего не было: ни рюкзаков, ни плащей — ничего.

Когда целый день ползешь этакой человеческой козявкой по дороге, а над тобой величественные горы ведут исполинскую игру с величественными облаками, слов не хватает это передать. Тебя точно околдовали, чувства захлестывает один восторг за другим, как волны на берегу моря — одна захлестывает другую, еще не успевшую схлынуть. Если прибавить, что шагаешь по большой дороге, то можно в такую минуту дать зарок не умирать прежде, чем облазишь до последнего все уголки и закоулки этой страны. В Шоффае я попробовал немножко заработать, и неудачно, потом двое парней согласились, только я должен был проехать с ними на грузовике в соседнюю деревушку Обессань. Деревушка лепилась на склоне горы, ее узкие улочки были впору корове либо ослику; чтобы наш груженный доверху автомобиль смог по ним проехать, нужно было использовать каждый сантиметр пространства, и все под уклон, да еще на такой мостовой, которая больше походила на речное русло. В шоферской акробатике французы большие мастера; это качество придает уличному движению в Париже неповторимый характер. К вечеру стало накрапывать, мне повезло, в поселке Лей, метров девятьсот над уровнем моря, была крохотная гостиница, где за одиннадцать франков мне дали поужинать и переночевать, правда на собственном белье. Хозяева были так радушны, что просто напичкали меня едой, и я пожалел, что у меня нет птичьего зоба или защечных мешков. Поданная к ужину бутылка вина окончательно повергла меня в блаженно-ленивое состояние духа; жаль, некому было его со мной разделить.

Когда я поутру отправился в путь, под ногами скрипел тонкий слой снега. «Вот так сюрприз, — подумал я, — надо поторапливаться, чтобы не отдать богу душу в ледяных когтях зимы, которые она уже тянет ко мне». Я настроился идти поживей, очень живо, но, как оказалось, напрасно, потому что вскоре меня подсадил мужчина, управлявший консервной банкой на колесах; стоило ей разогнаться до сорока километров, как душа начинала проситься вон. Это была открытая жестянка, почти что скребущая дном по земле; все в ней было неисправно, по меньшей мере половину энергии она обращала не в скорость, а в шум, но, кроме звуковых колебаний, я ощущал множество самых невероятных и нелепых собственных колебаний этого твердого тела, порой она форменным образом грозила рассыпаться вдребезги.

Сей тяжелобольной пациент дотащил нас до перевала Байяр на высоту 1246 метров, после чего можно было выключить мотор, потому что теперь мы летели быстрее ветра вниз, к Гапу. Нас ожидали уклоны и серпантины, по сравнению с чем нисхождение Данте в ад было просто детской забавой. На каждом повороте мое испуганное воображение рисовало жуткую картину: с бешеной скоростью наш автомобильчик кувырком катится, как бочка, по крутым откосам и останавливается только в Гапе, застряв среди обломков разрушенных им домов. К счастью, все обошлось, в Гапе наша гонка закончилась. Верхние Альпы были позади, начинались Нижние. Я прошел совсем немного, как снова оказался рядом с водителем, которому до зарезу нужно было в Динь, это недалеко, километров сто. Какая утеха — сидеть рядом с шофером хорошего авто и по крайней мере часа два спокойно мчаться вперед. Минуя какую-то усадьбу, мы переехали черную курицу. Француз начал было казнить себя за случившееся, но я совершенно точно видел, что это обыкновенное самоубийство: она спланировала откуда-то издалека прямо под колеса. Что толкнуло ее на этот шаг, останется навсегда покрыто мраком неизвестности.

Через час с хвостиком мы попали в Систерон, симпатичный старинный городишко, где как раз была большая осенняя ярмарка — во всяком случае, мы довольно долго ехали вброд через овечье море.

В Дине, городке столь же безликом, как и Гап, мой шофер остановился. Назавтра в десять утра он должен был ехать дальше, в Грас, и если мы повстречаемся, то я могу к нему опять присоединиться. Дальше я пошел пешком, погода здесь была намного мягче, в воздухе уже пахло Ривьерой. На одном из поворотов дороги мне открылся прекрасный вид на запад, где как раз клонилось к закату солнце, и я с полчаса любовался далями. С полчаса, покуда солнце еще стояло над горизонтом, а легкая дымка тумана смягчала его сияние, придавая ему карминный оттенок. В сторону солнца, то есть по направлению моего взгляда, бежала речка со множеством неглубоких рукавов, образующих длинную вереницу островков; отражая солнце в своих бурливых волнах, они сплетались в живое кружево света.

Местность напоминала чашу, образуемую протянувшимися друг за другом гребнями отрогов; охристый камень и песок перемежались темными пятнами растительности. Горы бросали в мою сторону тени, которые становились все гуще и длинней. Насколько доставал взгляд, вокруг не было ничего рукотворного. Вдали еще можно было видеть, что речка впадает в другую реку, побольше, текущую наискось к горизонту, — это была Дюранс. Над горизонтом недвижно стояла гряда облаков, ветра не было.

Я оторвался от дивного зрелища и двинулся дальше, потому что стало быстро темнеть; когда я пришел в ближайшую деревню, на небе уже высыпали все звезды. Единственный заезжий двор для крестьян оказался в ремонте, было еще несколько усадеб, но когда на улице темно, то люди обычно менее гостеприимны. Ведь большинство по-прежнему боятся темноты, и тот, кто ее не боится, внушает жутковатое чувство, сразу так и чудится, что между ним и темной ночью есть тайная связь. Девушки, гулявшие по улице, показали мне часовенку при дороге, служащую логовом для путников; все было так, как я ожидал, — закуток, на полу охапка грязной соломы, обрывки газет и прочий мусор. Это окружение мне не понравилось, и я отправился в Мезель, полчаса ходу в сторону от курса. Гостиница там оказалась такой дорогой, что я решил обратиться в общинную управу. В деревне отмечалось какое-то событие, так как все мужское население собралось в большом старомодном трактире; над длинными столами висело до того плотное облако табачного дыма, что едва можно было видеть присутствующих. На мой зов из дыма возник мужчина с деревянной ногой, секретарь управы. Вооружившись фонарем «летучая мышь», он повел меня по узкой улочке; мы вышли куда-то на окраину, где он огромным, распухшим от ржавчины ключом отпер мне чей-то нежилой дом. В тусклом свете фонаря я заметил двух удирающих крыс, которые, по-видимому, играли в соломе, где мне предстояло улечься на покой. Но уж я-то хорошо знал, что лучше всю ночь прошагать, чем спать в обществе крыс. Я поблагодарил инвалида за хлопоты, он сказал мне, что это ничего, и поковылял обратно к пирующим. Ладно, шут с ним, пересплю эту ночь в гостинице, благо еще водятся денежки.