Генрих фон Лохаузен - Верхом за Россию

• Название: Верхом за Россию
• Автор: Генрих фон Лохаузен
• Издательство: Издательство Леопольд Штокер Ферлаг
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998

Автор принадлежит к поколению, на себе прочувствовавшему войну, а после войны, среди прочего, он служил военным атташе Австрии в Лондоне. Кроме этого он прославился как ученый-геополитик. В данной книге автор описывает представления и ощущения молодых немецких офицеров на Восточном фронте. В этой неравной борьбе ими руководили отнюдь не идеологические пристрастия и не ненависть. У них были совсем иные представления о том, как должна была выглядеть Европа после войны. Эти немцы прекрасно осознавали необходимость добиться независимости угнетенных большевизмом народов Советского Союза, причем только бок о бок с ними. Лишь работа на убеждение и взаимное уважение могли бы обеспечить истинно безопасное и уверенное будущее Европы для обеих сторон – таковы были идеалы многих офицеров Вермахта. Помимо этого молодые военные раскрывают в этой книге свое мировоззрение, понимание ими смысла этого похода, анализируют структуру военных союзов в Европе и, естественно, достоинства и недостатки их собственной диктатуры, прежде всего, то, способна ли она вызвать к себе доверие других народов Европы. 

 Основываясь на личном опыте, автор изображает беседы несколь-ких молодых офицеров во время продвижения в России, когда грядущая Ста-линградская катастрофа уже отбрасывала вперед свои тени. Беседы касают-ся самых разных вопросов: сущности различных народов, смысла истории, будущего отдельных культур в становящемся все более единообразном ми-ре... Хотя героями книги высказываются очень разные и часто противоречи-вые взгляды, духовный фон бесед обозначен по существу, все же, мыслями из Нового завета и индийской книги мудрости Бхагавадгита. Снова и снова командир полка, прототипом которого является сам автор, демонстрирует своим товарищам Австро-Венгерскую монархию как пример удачной импе-рии, охватывающей многие народы. Смысл этой войны он может видеть только в том, если немцы и русские вместе и на благо всех участвующих народов построят подобную, но гораздо большую империю между Северным морем и Тихим океаном.

Это первая книга барона Лохаузена, переведенная на русский язык. До этого переводились только его отдельные статьи.

---

Подумайте, что значит, если грекам приходится воспользоваться английским языком, чтобы открыться человечеству! Было время, когда «мир» — в той мере, в какой он был белым миром — не знал никакого другого литературного языка, кроме греческого! Время, когда все мышление и вся поэзия между Кадисом и Индией были греческим мышлением и греческой поэзией. Сам Бог думал по-гречески; наши евангелия написаны по-гречески! Подумайте-ка над этим! Но сегодня, однако, грек, чтобы стать понятным миру, должен использовать суровый, гортанный язык туманного острова на краю полярных морей. А почему? Только потому, что сегодня есть достаточно много — двести миллионов — англосаксов, но только пять миллионов греков, и, кроме того, эти двести миллионов заселяют одну четверть поверхности земли и определяют, сверх того, еще судьбу еще и следующих четырехсот миллионов цветных людей. И эти четыреста миллионов тоже учат английский язык, говорят друг с другом по-английски, читают английские книги и воспринимают английский образ жизни и английское мышление, даже если тайком желают отправить англичан ко всем чертям.

Понимаете ли вы теперь, что означает обладать родным языком, являющимся международным, и что мы, если мы хотим добиться для нашего языка уровня международного, должны теперь довести до конца эту вынужденную для нас войну — нравится ли нам это или нет!

— Что ты понимаешь под словом «вынужденная»?

— Когда мы нанесли удар, вся Красная армия уже стояла в готовности на позициях не где-нибудь за Москвой, а прямо у самой границы. И что же нам оставалось, ловушка была захлопнута; на одной стороне они, на другой атлантические державы. Мы начали войну, чтобы прорвать это кольцо. Нападение — это лучшая оборона. Других вариантов не было. И тем самым настал наш черед. Всегда в истории народов сначала приходим мы, солдаты. Мы создаем власти необходимую для нее свободу действий. Потом приходит плуг и удерживает эту власть. Но, в конце концов, приходит дух, и он — смысл всей власти.

— А не приходит ли дух с самого начала, а все прочее уже после него? — продолжал донимать другой.

— Нет, не в случае самообороны, не при необходимости опередить надвигающуюся беду, нет, если речь идет — как в нашем случае — уже о бытии или небытии. Дух действует — с моей точки зрения — только вне любого земного принуждения. Наилучший пример: ислам. Никто не бросал вызов Мухаммеду, никто за пределами Аравийского полуострова. Тогда сам дух был агрессором, по своей доброй воле, и он затоптал полмира.

Но, так или иначе он держится с языком, который среди всех разносится дальше всего, а как далеко, снова зависит от меча, создавшего для него пространство и значимость, как меч Александра сделал это для греческого языка, исламский меч для арабского языка, римский меч для латыни, суровой, объективной, трезвой латыни, которую римские легионеры в свое время принесли на Рейн, Темзу, Луару и Тахо. Благодаря им тысячу лет спустя в возвышающихся повсюду над руинами Рима соборах монахи и монахини изо дня в день — несмотря на все прежние преступления римлян — воспевали свою юную, безмерную веру в скудных звуках консульских команд и сенаторских текстов закона. Но пестрый, многозначный, полный глубокого смысла греческий язык, язык мудрости и поэзии, язык евангелий, остался запертым на востоке. Какой абсурд! Какая непреклонность истории! Вначале было слово? Да! В начале всех истоков, в начале всей вечности. Но здесь, здесь на Земле, действует правило, с тех пор как ангела поставили у врат рая с огненным мечом: «Вначале был меч!»

Поэтому мы сейчас скачем по этой пустынной, беспредельной России! Я делаю это охотно и знаю, почему я делаю это. Некоторые здесь — я знаю — не любят эту страну. Многих она порой угнетает, тем более, что на протяжении сотен миль с запада мы видим одну и ту же картину, те же самые, согнувшиеся в долинах дома, те же низкие, растянутые холмы и всегда тот же бесконечный горизонт без гор. И, все же, это страна будущего.

Когда легионы Цезаря вторглись в Галлию, они могли думать что-то в таком же роде. Однако, думаете ли вы, что мы знали бы еще сегодня что-то из Горация или Вергилия, если бы прежде не было Галльской войны? Думаете ли вы, что наши дети мучились бы еще с латынью, если бы римляне тогда не завоевали Галлию, а одним поколением раньше — Испанию? Думаете ли вы, что апостол Петр мог бы когда-либо прийти в Рим, если бы не было походов Сципионов, Мария, Суллы, Помпея и Цезаря? Что без них месса на западе читалась бы сегодня на латыни — да, что вообще существовала бы римская церковь наряду с греческой церковью? Я так не думаю! Без этих походов не было бы сегодня французского языка, и вся великая французская литература, которой мы любуемся в сотнях имен, никогда не была бы написана, мы не смогли бы прочесть сегодня Поля Клоделя и Антуана де Сент-Экзюпери. Без них никогда не было бы в Испании Сервантеса, и никогда не был бы написан «Дон Кихот». И — что является решающим для следующего тысячелетия — сегодня Бразилия не говорила бы по-португальски, а Аргентина по-испански.

Сегодня все это выглядит именно так, как есть, потому что тогда несколько тысяч римлян подчинили себе всю землю между Рейном и Геркулесовыми столбами. Тогда несколько тысяч римских легионеров создали основу того, что мы сегодня называем «латинским миром». В то время как они присоединяли к своему государству одну провинцию за другой, они в сотни раз расширяли сферу действия латинского языка и гарантировали вместе с тем ее право на следующие две, вероятно, даже три тысячи лет. Если бы их не было, нигде больше в мире не было бы сегодня этой латыни, ни в школах, ни на документах и памятниках, ни в ее мертвой форме, ни в ее живущем виде полудюжины современных европейских литературных языков. Всего это не существовало бы. В начале латинского мира стоит шаг легионов. Того, что следовало за ними — права, языка, церкви, культуры — не было бы без них.

Словесный поединок между эгерландцем на его вороном коне, взятом из французских военных трофеев, и длинноногим силезцем, ехавшим верхом на рыжей лошади, умолк, когда скакавший справа от них и до сих пор молчавший третий, очевидно, старше тридцати лет, внезапно прервал их замечанием:

— Не без римлянок, господа! Также и во всех перипетиях всемирной истории мы, мужчины, представляем всегда только одну половину целого, пожалуй, более заметную, так как мы, прежде всего, придаем форму соответствующей современности. Однако, женщины несут будущее под их сердцами, и оно просуществует дольше. Больше колыбелей, больше мечей, больше плугов. Но сначала должны быть именно колыбели.

И как раз поэтому Рим, поздний Рим, никогда не может быть для нас образцом. Почему же он погиб? Именно поэтому: в Риме, в Италии, в провинциях также, как по ту сторону границ больше рождались сыновья и дочери самых различных народов, только не римлян. Падение рождаемости привело к массовому прибытию в страну чужаков. Они стали судьбой Рима, тогда как, наоборот, Рим стал судьбой стран их происхождения. Так мы знаем сегодня юго-запад Европы только с римским фундаментом и забываем, что лежит погребенным под ним, жизнь столь многих некогда свободных и несломленных народов — в Италии, в Испании, во Франции, на нижнем Дунае.

— Но не привело ли бы то, — спросил всадник на рыжей лошади, — что римляне прервали здесь насильственно, и без них к, по меньшей мере, равноценному развитию?

— Раньше или позже, определенно, и, во всяком случае, к развитию более разнообразному, более многоцветному, более близкому к истокам. Ведь римляне все же, больше опустошили, без сомнения, окружающий их мир, нежели действительно обогатили его. Они уравняли все вокруг себя, сделали все одинаковым, перестроили все по своему образцу — точно так же, как мы, европейцы, сейчас поступаем со всей землей. Они называли это «цивилизацией» и убивали этим любую особенность, всякое своеобразие, сначала этрусков, потом всех остальных италиков, наконец, кельтов и иберийские племена. Они на западе надламывали их, как еще нераспустившиеся почки, а в Тоскане во всем ее процветании. То, что стало бы с ними без Рима, мы можем определить, во всяком случае, по нам самим. Мы еще говорим на языке из первых рук, не из вторых, как французы, испанцы и португальцы. Они дальше развивали не собственный язык, а кухонную латынь римской провинции. Их собственное, что передали им их предки, пропало при этом. Навсегда были засыпаны их источники. Ни один француз не умеет сегодня говорить по-кельтски, ни один португалец по-лузитански, ни один тосканец не знает этрусского языка. Связь с собственным происхождением отрезана. В начале всего стоит Рим, стоит — также и в отношении языка — развеянный по провинциям мусор уставшего, давно отчужденного от своего величия мировой город.

— Но затем, — возразил сидящий на рыжей лошади, — все же, пришло новое, молодые и неиспорченные народы наполнили римское наследие новым содержанием. Поразительно, что они еще сделали из этого! Если когда-то были опьяненные красотой создатели нового языка, если где-то были архитекторы нового стиля, то тогда среди норманнов Сицилии или рыцарей и миннезингеров Лангедока и испанской Реконкисты.