Игорь Николаев - Там, где горит земля

• Название: Там, где горит земля
• Автор: Игорь Николаев
• Жанр: Боевая фантастика

Римляне говорили: «каждому назначен свой день». Правителям — выбирать стратегию. Генералам — планировать грядущие битвы. А солдатам — сражаться на поле боя. Сражаться и умирать в зоне атомных ударов, где нет места слабости и малодушию, где горит даже земля.

---

Ещё зажим. Должен быть третий осколок, должен, но куда его унесло‑то? Где‑то около печени. Причем, с внутренней стороны. Почки целы, ну хоть в чем‑то повезло. Хотя нет, не только. То ли пациент – тертый калач с опытом, то ли просто так карта легла, но, похоже, он ничего не ел, по меньшей мере, последние сутки. Не будет каловых масс между пальцев и, что важнее всего – в брюшине.

— Пульс сто, наполнение улучшается.

Это все переливание крови и создание запаса. Американцы говорили – «невозможно, такую систему нужно делать десять лет». А вот хренушки вам, заморские лекари. Забор крови от доноров в тысячу доз – пятьсот литров — за сутки прошли зимой. Сейчас уже почти полторы тысячи. К концу года выйдем на две.

Под пальцами что‑то маленькое и твердое. Малый фрагмент, о котором даже не предполагал. Пропустил бы – и пациент мог бы прожить с ним всю жизнь, даже не подозревая, что глубоко в утробе затаился капсулированный кусочек металла. А мог бы умереть через сутки–другие от стремительного перитонита.

Кто‑то страшно кричит снаружи. Наверное, ожоговый, у них всегда очень высокий, тонкий крик. Пусть кричит, сейчас его нет, он все равно, что на другом континенте.

Вот осколок, прямо за печенью. Рассек внешнюю оболочку железы и замер, ожидая момента, когда можно будет чуть провернуться и вскрыть артерию. Так оно выглядит – обыденное медицинское чудо. Ещё полсантиметра – и смерть.

Последний кусок чужой стали опустился поверх уже извлечённых собратьев, злобно звякнув напоследок. Теперь два метра кишок резецировать, разрыв зашить. Пуговку Мэрфи ему, для облегчения соединения кишок и, если все будет хорошо, отделается умеренным соблюдением диеты лет на тридцать, а то и на сорок… Медленно, осторожно. Сколько раненых ушло в лучший мир потому, что хирург расслабился и чуть поспешил. Что‑то пропустил, что‑то недоделал, недосмотрел.

Теперь промыть.

— Горячий физраствор. Аспиратор переключить.

Струя физраствора — прозрачной, с лёгким лимонным оттенком жидкости — вымывает из разверстой брюшины сгустки крови, грязь, скудное кишечное содержимое.

— Готовьте радиометр.

Навряд ли что внутрь попало, но бережёного…

— Пульс не прощупывается! – тревожно сообщила сестра. — Кровь в вену не идёт!

— Вижу, — проскрипел сквозь зубы хирург.

Из‑за печени пробивается струйка крови, слабенькая, но крепнет. Здравствуй, вторичный шок, вот и ты. Когда раненый в шоке — это плохо. Когда уже вроде бы выйдя из него, пациент валится туда снова — это стократ хуже. Кровь в вену не идёт, значит, кровоснабжение практически встало. Ещё один шаг в ладью Харона.

Казалось, стать более бледным невозможно, но раненому это удалось. Кожа обрела прозрачно–голубоватый оттенок, лицо походило на череп, туго обтянутый пергаментом.

— Буду вскрывать левую сонную артерию. Аппарат Боброва, быстро!

Наш последний аргумент. Внутриартериальное нагнетание крови — чтобы дать хоть какое‑то давление жизненно важным органам. Бакулев пробовал, говорят, с того света вытаскивал.

Иглу в артерию. Подогретую кровь — под давлением прямо в артерию, к мозгу, пока не наступило кислородное голодание. Держись, боец, мы тебя не отпустим.

И тут сердце замерло, как уставший солдат, присевший отдохнуть на минутку, да так и замерший, привалившись к стенке окопа. Значит, ничего у нас нет срочнее, чем его запустить.

— Камфору под кожу.

Никакой реакции.

Непрямой массаж сердца. Раз, два, три… Непередаваемое ощущение, которое никогда не поймет не–медик – почти что держать в руке сосредоточие человеческой жизни, жадно ловить его малейшее трепетание. Среди хирургов почти не бывает толстяков — трудно набрать лишний вес, когда каждая секунда такого ожидания сжигает калории, как атомный реактор.

Есть сокращение, но это пока ничего не значит. Ещё одно, и ещё.

Вдохнул… выдохнул.

— Кислород.

Дышит. Поверхностно, слабо, но дышит. То, что пульс не прощупывается — ерунда.

— Лейте кровь. Две дозы в артерию, как пойдет в вену — две дозы туда. Среди оставшихся выздоравливающих есть такие, у которых можно взять кровь? Нужна нулевая группа. Поищите. Боюсь, с тем, что осталось, мы его не вытащим.

— Есть пульс! Сто двадцать, очень слабый.

Ну, что, дружище, держись. Сейчас затампонируем печень кусочком сальника, зашьём. Как новый не будешь, до конца жизни – диета и дважды в год медицинский осмотр.

Но не умрешь. По крайней мере — не сегодня.

— Что там за шум? – спросил Поволоцкий, снимая маску и с наслаждением протирая лоб и глаза. Боже, какое это счастье – самому взять и протереть лицо, которое будто закаменело от мышечных узелков.

— Раненые. Ещё три машины.

— Радиометр?

— На втором диапазоне — зелёный.

— Примите этих и сменяйтесь. Я моюсь и перехожу в главную операционную.

Мир вокруг Ивана рождался заново — из звона в ушах, сухости во рту, пелены перед глазами… «Палатка. Полевой госпиталь», подумал он, силясь сообразить, как же он сюда попал. «Судя по не слишком далёкой канонаде — медсанбат. Значит, про День Победы был сон… ну, что ж, ещё повоюем…»

— Фы пришльи в сепя. Гут. Карашо.

Над Терентьевым наклонился человек в белом халате поверх черной формы. Белые или светло–серебристые петлицы, одна из них — с черепом и скрещенными костями.

«В плену… Досада какая…»

С этой мыслью он провалился обратно во тьму.

— Кислород, — скомандовал кто‑то невидимый, на чистом русском языке.

— Пульс отчетливый, — это уже другой, женский голос, да какой там женский — лет восемнадцать девчонке.

Почему‑то очень сильно замёрз нос, как будто к нему приложили кусочек нетающего льда. Мутная пелена сползала с глаз, медленно, неохотно.

— Если вы меня видите, моргните, — строго приказал кто‑то расплывчатый и одноцветный, нависший над инспектором.

— Ви…жу… — с трудом выдавил из себя Иван. Ему показалось, что для спасения от кошмара, в котором он попал в плен, почему‑то было очень важно заговорить.

Влажный тампон промокнул губы.

— Пить вам нельзя, — сказал суровый врач. Забавно, какие они всегда строгие. Как с детьми малыми разговаривают.

— Вы извините, — обратился врач к кому‑то невидимому, — по уставу у легкораненых кровь брать нельзя. Но у нас остался только НЗ, и даже физраствора мало.

— Ничефо, ничефо. Дойчьлянду я крофью послушил, теперь России послушу.

Не рискуя поднимать голову, Терентьев осторожно повернул её на голос. На носилках слева от него лежал немец, явный белобрысый немец с орлиным профилем, в черной форме под белым халатом. Между ним и Иваном протянулась резиновая трубка с огромным шприцом посередине. Молодой санитар, сидя на маленьком складном табурете, сосредоточенно нажимал на поршень, вводя Терентьеву немецкую кровь.

Не в плену, понял инспектор. У своих. А немец, скорее всего, алеманнер – доброволец из европейских беженцев.

Мысли Ивана понеслись вскачь, как пришпоренные лошади – где он, что за госпиталь, прошла ли колонна, как вообще дела на фронте. Когда, наконец, он сможет вернуться в строй… И, не выдержав скачки, разум снова провалился в бездонную пустоту, сопровождаемый последней внятной мыслью:

«Отвоевался…»

Глава 28

Дизель тихо гудел за плечами, ровно и успокаивающе, словно на плечах у Таланова улегся огромный мурчащий кот. Майор поглубже вдохнул спертый воздух, прошедший фильтры скафандра, пропитанный специфическим кисловатым запахом пота. Изнутри скорлупа самоходной брони была выложена специальным каучуком, для облегчения чистки. Но от запаха подкладка не отмывалась.

Плотная шерстяная повязка прижимала к голове наушники и защищала глаза от струек пота, ворсинки кололи лоб, как крошечные иголки. Таланов не пользовался обычным шлемом и в бой надевал повязку, которую ему когда‑то сделала жена. Наушники… Совсем не подумал, что теперь это лишняя помеха, накинул по привычке и отработанному автоматизму. Теперь не снять до конца боя. Или, если уж быть честным с самим собой – до конца жизни.

Врагов было много, на глазок Виктор определил, что на них идёт примерно батальон тяжелых танков и батальон мотопехоты. Точнее, не наступали, а просто шли напролом, не маскируясь. Несколько плотных – не более десятка метров между машинами – цепей, в которых линия танков чередовалась с линией бронетранспортёров. Странное построение, но, наверное, оно как‑то удовлетворяло намерениям противника.

Таланов опустился на правое колено, под басовитое жужжание приводов чуть наклонил вперёд массивный корпус. Так уменьшалась площадь поражения, хотя и сужался угол обзора – цельный торс скафандра не позволял вращать верхней частью «туловища». Некоторые бойцы приваривали дополнительную броневую пластину на одну из «голеней», специально для усиления защиты. Но Виктор предпочитал не экспериментировать с балансом – управлять скафандром и без того было мучительно трудно.