Гарольд Брайхаус - Я стал героем

• Название: Я стал героем
• Автор: Гарольд Брайхаус
• Жанр: Классическая проза

---

Гарольд Брайхаус Я СТАЛ ГЕРОЕМ

Надвинув по самые брови шляпу с опущенными краями, чумазый бродяга стоял в укромном дверном проеме и разглядывал наружность новой рабочей столовой инженерной компании сэра Уильяма Рамбольда. То обстоятельство, что он бродяжничал, тогда как остальные работали, вероятно, и давало ему основание смотреть с неким жалостливым скептицизмом на толпу, стекающуюся в здание, открыть которое, если верить расточительной рекламе по всему Колдерсайду, собирался тем вечером лично сэр Уильям.

Находясь вдали от глаз, бродяга мог не скрывать скептицизма, а вот в комнате за сценой мистеру Эдварду Фосдайку, местному секретарю сэра Уильяма, поневоле приходилось таить личные переживания под лощеной маской солидарности и притворно разделять неукротимый энтузиазм работодателя. Фосдайк исправно служил сэру Уильяму, но какой секретарь (если он мужчина) станет восхищаться начальником?

— Надеюсь, Вы останетесь довольны приготовлениями, — докладывал Фосдайк, нервно теребя неухоженные усы. — В семь Вы произносите речь и объявляете об открытии столовой. Затем — праздничный обед, — тут он поколебался. — Вероятно, мне следовало предупредить Вас, чтобы Вы пообедали перед приездом.

Сэр Уильям догадывался о своей славе истинного джентльмена.

— Вовсе нет, — бесстрашно молвил он, — вовсе нет. Ради этого военного мемориала я не пощадил кошелька. Так стоит ли щадить чувства? А что пресса, приглашена?

— О, да. Прибудут репортеры. Засверкают вспышки. Как и всегда, когда Вы появляетесь на публике, сэр.

Способности местного секретаря некоторым образом беспокоили сэра Уильяма. Большую часть времени он проводил в Лондоне, здешнее же управление всецело оказалось в руках наместника, и крепость этих рук вызывала нешуточные сомнения.

— Как всегда? — резко бросил он. — Этот мемориал обошелся мне в десять тысяч фунтов.

— О потраченной сумме, — поспешил уверить его Фосдайк, — я сообщил, при этом воздав должное Вашей щедрости.

— Щедрости, — посетовал сэр Уильям. — Надеюсь, этого слова не прозвучало.

Фосдайк обратился к записной книжке.

— О расходах, — зачитал он, — хотя они и составили десять тысяч фунтов, вести речь излишне. Сэр Уильям убежден, что никакие затраты не способны достойно и в полной мере выразить нашу благодарность павшим героям.

— Благодарю Вас, Фосдайк. Именно таковы мои чувства, — сэр Уильям оттаял и, в порядке невысказанного комплимента, перестал считать Фосдайка таким уж бестолковым.

— Мое желание, — продолжил он, — видеть сегодня как можно больше прессы исходит вовсе не от эгоизма. Я верю, что решение придать Колдерсайдскому военному мемориалу форму столовой для рабочих послужит прекрасным примером другим промышленникам. Я воздвиг рукотворный памятник доброй воле, общий дом для мужчин и женщин, место встреч и общения для сотрудников компании, в стенах которого благородный почин Христианского союза молодых людей[1] на фронте будет подхвачен и приспособлен к условиям мирной жизни — вот каким целям послужит наше единение в Рабочей столовой имени Мартло. Зачем Вы записываете?

— Я подумал… — начал Фосдайк.

— А вообще-то, правильно. Репортеры не всегда понятливы, немного помощи им не помешает, а? Кстати, я высылал Вам из города кое-какие наброски моей сегодняшней речи. На случай, если вдруг я не учел местный колорит.

То, что прозвучало, как вопрос, в сущности, являлось не только утверждением, но и провокацией. По разумению автора, в речи не было и не могло быть ничего неблагоразумного, и Фосдайку предлагалось, если хватит смелости, это оспорить.

Но выбора Фосдайк лишил себя сам; следовало признать — он ошибся, полагая, что воспоминания Рамбольда о делах Колдерсайда столь же свежи, сколь и воспоминания местного люда.

— Я бы внес некоторые коррективы, сэр, — со всей возможной осторожностью попробовал почву секретарь.

— Действительно? — от ответа повеяло зимой. — Действительно? Я был очень доволен речью.

— Да, сэр, она безукоризненна. Но в здешних условиях…

— А, хорошо. Верно, Фосдайк. Сегодня я обращаюсь к миру — нет, не нужно преувеличений. В мире есть полинезийцы и эскимосы, я же буду говорить с англоязычной его частью и прежде всего — с Колдерсайдом. С моими людьми. Так что? Хотите что-то предложить? Что-нибудь славное из местных хроник?

— Все дело в Мартло, — выпалил Фосдайк.

Сэр Уильям заинтересовался.

— Вот это разговор, — подбодрил он. — Поистине, все, что Вы сообщите мне о Мартло, придется весьма кстати. Я многое могу о нем сказать, но даже слишком многого не будет достаточно для восхваления такой беспримерной отваги, жизни столь благородной, подвига столь великого, самопожертвования столь бесстрашного. Воистину, любая деталь о Тимоти Мартло сыграет…

Фосдайк кашлянул.

— Простите, сэр, об этом и речь. Если Вы заговорите здесь о Мартло в таком тоне, Вас поднимут на смех.

— На смех? — от возмущения у Рамбольда перехватило дыхание. — Любезный Фосдайк, Вы в своем уме? Я чествую героя. Нашего героя. Я присваиваю его имя столовой, тогда как с легкостью мог дать ей свое. Этим все сказано, — он не лукавил.

Фосдайк, однако, слишком ясно осознавал, какой будет реакция колдерсайдской публики, позволь он начальнику пропеть напыщенную оду Тиму Мартло. Даже если Колдерсайд и слышал о Тиме-солдате, он великолепно знал Тима-гражданского.

— Разве Вы не помните Мартло, сэр? До войны, я имею в виду.

— Нет. А должен?

— Не помните его на скамье подсудимых?

— Мартло? Да, теперь я вспоминаю эту фамилию в связи с былыми днями — это горький пьяница. Без сомнения, ужасный негодяй, никакого уважения к закону. Боже праведный! Но ведь не отвечать же человеку за скверную родню, верно?

— Верно, сэр. Только это и есть Мартло. Тот самый. Не стоит говорить в Колдерсайде о его благородстве и ставить его в пример. Война изменила его, но… но в мирной жизни Тим был местным мерзавцем, и это известно всем. Я думал, это известно и Вам, иначе…

Лицо сэра Уильяма выражало благоговейное изумление.

— Фосдайк, — вымолвил он с глубокой искренностью, — ничего более поразительного об этой войне я еще не слышал. Никогда не связывал имени героя Мартло с… не будем плохо de mortuis.[2]

— Ни разу в жизни он не был так хорош, как с ней прощаясь: он умер, словно упражнялся в смерти, и отшвырнул ценнейшее из благ, как вздорную безделицу.[3]

— В самую точку, да? Я это использую.

По крайней мере, сэр Уильям быстро оправился от неожиданного удара, нанесенного тем, в чьи обязанности входило оградить его именно от такого потрясения. Фосдайк был сторожевым псом и более никем, и вот пес залаял лишь за секунду до того, как грянул гром.

— Превосходная цитата, сэр, хотя о смерти Мартло ничего не известно доподлинно.

Сэр Уильям поразмыслил.

— Не припомните имени святого, который был отъявленным повесой прежде, чем обрел веру?

— Полагаю, это относится к их подавляющему большинству, — ответил Фосдайк.

— Да, но к одному — особенно. Франциск. Точно, — Рамбольд набрал воздуху в грудь. — Тимоти Мартло, — заговорил он убедительно, — Святой Франциск Великой войны, а эта столовая — его храм. Пойду, пожалуй, в зал. Еще рано, но я перекинусь парой слов с пришедшими. Да, и последнее. Когда Вы упомянули о Мартло, я подумал, Вы собираетесь рассказать о каких-то нежелательных связях. Их нет?

— Его мать. Вдова. Правление, как Вы помните, проголосовало за надбавку к ее пенсии.

— Ах, да. И что она?

— Преисполнена благодарности. Поднимется с Вами на трибуну. Я проследил, чтобы она выглядела… подобающе.

— Примите мои поздравления, Фосдайк, — проявил великодушие сэр Уильям. — Вы блестяще справились. Я в предвкушении приятного вечера, широко освещенного выступления и…

На пороге комнаты возникла Долли Уэйнрайт.

— Позвольте, сэр, — начала она. — А как насчет меня?

Самодовольная напыщенность, принятая в обществе взаимного восхищения, разом слетела с изумленно уставившихся на нарушительницу джентльменов.

На ней был шарф и сшитое из одеяла клетчатое шерстяное пальто, которое она расстегнула под их пристальными взглядами. Под пальто обнаружилось соответствующее обстановке белое платье, при виде которого сэр Уильям неожиданно почувствовал нежность к этому простодушному дитя, случайно проникшему в закрытый мир кулис. Что-то изысканно непорочное в лице Долли обворожило его; он поймал себя на мысли, будто ее платье — чудо, не сшитое из белого шелка, но сотканное из чистого лунного света и украшенное алебастром; и он только-только осознал невозможность подобного сочетания, когда полет его фантазии грубо прервал голос Фосдайка.

— Как Вы вошли сюда?