Гелий Рябов - Приведен в исполнение... [Повести]

• Название: Приведен в исполнение... [Повести]
• Автор: Гелий Рябов
• Издательство: Бук-Мишель
• Жанр: Криминальный детектив
• Год: 1994
• ISBN: 5-85692-028-7

В настоящий сборник детективных повестей Г. Т. Рябова вошли остросюжетные произведения о правоохранительных органах, о чести, о подлости и долге. Герои, с которыми предстоит познакомиться читателю, не просто попадают в экстремальные ситуации, совершая подвиги или предательства, — они всегда и безусловно идут по острию, их жизнь — вечная и неизбывная проблема выбора.

---

Поздно вечером Глебов поехал к Жиленскому. У Георгия Михайловича, у Горы, как его называли близкие знакомые, была стандартная трехкомнатная кооперативная квартира с кухней в пять с половиной метров и коридором, в котором два человека уже не могли разминуться. Гору это не угнетало, он жил иными ценностями, интересы его обретались где-то на стыке непознанной души и астральных ритмов, окружающая действительность занимала его ровно постольку, поскольку надо было что-то пить, есть и содержать очередную жену, почитательницу таланта, родственную душу, и трех собак с одним котом. Матримониальные принципы Горы Глебов не то чтобы совсем уж не понимал, но разобраться в них до конца так и не смог: ночью раздавался телефонный звонок и Гора сообщал — с бесконечными паузами, устало, с некоей едва ощутимой иронией, что встретил любовь, истинную, единственную, настоящую и духовную, и ритмы души пришли в полное, наконец, соответствие с ритмами космоса. «А как же…» — и Глебов осторожно произносил имя предыдущей любимой и получал всегда один и тот же ответ: «Мы расстались». Собственный опыт Глебова свидетельствовал, что быт есть быт и люди расстаются с обоюдным страстным желанием испортить жизнь и непременно разделить домашние вещи так, чтобы запомнилось до гробовой доски. И когда Глебов спрашивал: «А вещи?» — и получал ответ: «А при чем тут вещи?» — и снова спрашивал: «Ну как же, ведь их нужно делить?» — Жиленский равнодушно зевал: «Зачем же? На них никто не претендует». У него была хорошая коллекция фарфора и стекла XVII–XVIII веков, кое-какие картины, все это Немало стоило, действительно, ни одна из жен никогда и ни на что не претендовала, никогда не пыталась делить квартиру, всегда была лояльна по отношению к восьмидесятилетней матери Жиленского — и более того, все жены, как правило, приходили на очередную свадьбу и в любом случае искренне дружили с бывшим мужем. Для Глебова это было непостижимо, разум протестовал против такого удивительного несоответствия социальному стереотипу, но это был факт, и постепенно Глебов привык к тому, что Жиленский, его мать и его жены — люди не от мира сего. Однажды Глебов спросил — просто так, без всякой задней мысли, спросил так, как принято было спрашивать в подобных случаях: «А где вы работаете»? Ответ ошеломил: «Нигде». И поскольку Жиленский явно не обнаружил желания продолжать, Глебов с большим трудом заставил себя задать еще один вопрос: «А почему?» Выяснилось, что Жиленский с детства часто и подолгу болел, образование получил домашнее, средства же для жизни… Это было самое удивительное: эти средства получались от огромного наследства, возникшего за рубежом. «Неужели — огромного?» — недоверчиво переспросил Глебов. «Что делать, — грустно улыбнулся Жиленский. — Нам даже помогли получить эту квартиру, и заплатили мы за нее валютой». — «А от кого наследство?» — «Это длинная история». Но ее Жиленский не рассказал.

Глебов позвонил, громко залаяли собаки — уличные шавки, их Жиленский подобрал издыхающими на улице, одну вытащил из-под снега, почти без признаков жизни, вторая тщетно взывала к людскому милосердию в подземном переходе. Вошел, собаки радостно завиляли хвостами и бросились лизаться, повесил плащ на вешалку — это была голова оленя с рогами, она немедленно рухнула, Жиленский поднял ее и аккуратно положил на стул вместе с плащом, смущенно улыбнулся: «Надо как следует приделать». Это он говорил каждый раз, когда приходил Глебов. Из-под кровати — дверь комнату Александры Аркадьевны, матери Жиленского, была открыта — выскочил кот, черный, с белым пятном на мордочке, мяукая, стал тереться у ног, «они вас любят, — заметил Жиленский, — проходите». В комнате на облезлом столе крепостной работы стояла немытая Тайная посуда, — очередная жена, тоненькая, хрупкая, похожая на подростка, спросила Негромко: «Чаю хотите?» — «Оставь нас, Масечка». Она послушно вышла, Жиленский сел, чиркнул спичкой, прикурил: «Что делать?» — «Набраться терпения». — «Зачем? Неужели вы не видите, куда все ведет?» — «Куда же?» — «Они получили указание нас пересажать — и пересажают, вот увидите, и независимо от того, виновны мы или нет!» — «А вы виновны?» — «Знаете, мне не до шуток, мне, в конце концов, наплевать на материальную сторону вопроса, но ведь это… слов нет!» — «Тогда — боритесь. Гора, вы меня простите, но вас с детства учили, что дорогу осилит идущий». — «А человек — это звучит гордо». — «Тем не менее». — «Что нужно делать?» — «Напишите Прокурору». — «Вы смеетесь», — «Нет». — «Диктуйте. — Жиленский сел за стол, вынул записную книжку и ручку: — Чтобы все документы были потом под рукой». Он не объяснил, что означает это «потом», но Глебов понял — если все же посадят. Он продиктовал. Текст сводился к сухому перечислению фактов. Закончив писать, Жиленский начал дергать уголком рта: «Пустая формальность. Неужели это поможет?» — «Не знаю, но вы заявили о своей позиции — это главное!» — «Вы наивны», — «Возможно». Глебов попрощался с женой Жиленского, она взглянула на него печально-отрешенно, с матерью — она долго не отпускала его руку: «Как вы думаете, а?» — погладил собак и кота и уехал.

Что он, в сущности, знал о жизни этого человека, заступиться за которого он решил сразу и без раздумий? Ничего не знал. Однажды Жиленский позвонил по телефону: «У меня сейчас друзья, мы смотрим ваш фильм, я рассказал, что у вас в доме мебель „ампир“ и великолепная коллекция живописи, и все очень удивились». — «Почему?» — «Потому что вы проникновенно рассказываете о борьбе со злом, отстаиваете доброту и честность, а сами живете в роскоши. Это антиномия». — «Но ведь и Алексей Толстой жил в роскоши». — «А разве он — писатель?» — «Гора, по-моему, вы не в настроении, Толстой — писатель, Бог С вами!» — «А вы верите, что милиция, о которой вы так романтично рассказываете, — на самом деле такая?» — «Верю. Я десять лет жизни ей отдал. Лучших лет. И я имею право так писать». — «Ну что ж… Мои друзья говорят, что Блок писатель — он умер от голода, Достоевский писатель и Лев Толстой, и Грин, он тоже умер от голода и, умирая, писал о сказочных городах и добрых людях. Истина в этом». Он повесил трубку, и Глебов повесил трубку, пожав плечами.

Теперь он вспомнил, что в числе друзей Горы был некий исследователь общественных проблем — позже он погиб за рубежом в автомобильной катастрофе, — утверждавший, что существование государства в имеющем место быть (в то время) виде — весьма проблематично, и он даже назвал некий, слава Богу уже прошедший, год, до которого государство не должно было досуществовать, но все же досуществовало, тоже слава Богу…

Говорит о чем-нибудь — такое знакомство?

Что касается милиции… Да ведь он искренне сказал тогда: да, честные, хорошие люда, они ведь революцией были рождены и стояли не в очередях за икрой (хотя кто теперь стоит, для этого есть «связи» и «возможности»), а под бандитскими нулями и ножами — и погибали, веруя, что в будущем обществе, пусть они и не увидят, но будет и социальная справедливость, и правда, и доброта.

Дома ждала теща, она сидела рядом с Леной на диване и молчала, Глебов попросил поесть. «Что ты будешь?» — «Я бы съел фрикасе из кролика», — «Но ведь я не умею готовить». — «Я умею, но, наверное, нет кролика?» — «Угадал». Теща пожала плечами: «Нашли время играть…» — «Мама советует унести энциклопедию Брокгауза и мелкий антиквариат». — «А кто понесет?» — «Он опять шутит! — всплеснула руками теща. — Ну, Геннадий, ну что это такое? Столько денег вложено, в конце концов!» — «Наплевать на деньги». — «Вам на все наплевать». — «А вам? Ну, если честно, Ненила Фирсовна, в гроб, что ли, положим? Скажете — оставить? А кому? У нас нет детей». — «У Леночки есть внучатый племянник». — «А если он вырастет уголовником?» — «Типун вам на язык», — «Ну ладно, все, — подытожила Лена. — На племянника наплевать, и вообще — загадывать нечего, что будет — то и будет!» — «А ничего не будет, — хмыкнул Глебов. — Мне когда-то один сослуживец рассказывал: приходит начальник отдела на службу — один ботинок желтый, другой — черный. Посылает дежурного, а тот…» — «Приходит и докладывает, что дома у начальника та же картина: один ботинок желтый, другой — черный». Лена поморщилась. — «Вы понесете антиквариат?» — «Нет». Лена начала злиться, теща поджала тубы и ушла, хлопнув дверью. «Напрасно ты так», — заметил Глебов. «Кажется, не я сказала про уголовника?» — «А ты племянника очень любишь?» — «Встречу на улице — не узнаю», — «Да веда он еще не ходит?» — «Тем более». Годовалый племянник был болевой точкой — в свое время на одном из семейных обедов племянница Лены — Саша — объявила, что ей уже 30 лет и пора рожать. «Я тут сижу на профкоме, — начал объяснять супруг Саши, — мне говорят: тебе, мол, уже тридцать, смотри… А то квартиру не дадим. Ну, мы и решили!» — «Потому что квартиру не дадут?» — не утерпела Лена. «Ты никогда не имела детей, — вмешалась строгая родственница, мастер ПТУ, — тебе этого не понять. Мы все поднимем ребенка! Лично я буду приезжать каждый день, чтобы с ним гулять!» Строгую родственницу горячо поддержали, кто-то сказал про общий семейный и человеческий долг, про неизбывную традицию, Саша смотрела гордо, даже — торжествующе. Но когда она благополучно разрешилась от бремени через полгода, мужу подошла очередь в престижную конно-спортивную секцию — не мог же он отказаться от того, чего терпеливо ожидал несколько лет, строгая родственница уехала передавать свой опыт зарубежным коллегам, и возиться с ребенком пришлось родителям Лены. Старикам это было тяжело, Лена сердилась на мать, запрещала отцу возить Саше продукты и стройматериалы для ремонта квартиры, клеить обои и вообще — вмешиваться, и тогда позвонила тетка и долго дышала в трубку: «Чем ты живешь? Для чего и для кого? А барахло? Сколько его у вас? В гроб собираетесь взять?» — «Помрем — выяснится». В общем, конфликт густел и материализовался на глазах. «У меня такое ощущение, — заметила Лена, — что мы с тобой живем в камере приговоренных. За что, Господи?» — «Надо раздать достояние нищим и увечным, — пробурчал Глебов, — и тогда мы вновь обретем любовь и нежность родственников и окружающих». — «Боюсь, ты ошибаешься…»