Гелий Рябов - Символ веры

• Название: Символ веры
• Автор: Гелий Рябов
• Издательство: Бук-Мишель
• Жанр: Криминальный детектив
• Год: 1994
• ISBN: 5-85692-028-7

В настоящий сборник детективных повестей Г. Т. Рябова вошли остросюжетные произведения о правоохранительных органах, о чести, о подлости и долге. Герои, с которыми предстоит познакомиться читателю, не просто попадают в экстремальные ситуации, совершая подвиги или предательства, — они всегда и безусловно идут по острию, их жизнь — вечная и неизбывная проблема выбора.

---

Надо было спросить: что же теперь — навсегда эта месть, эта черная и святая злоба? Или виден на горизонте конец?

Знаю, что бы ответил: дойти до горизонта нельзя, потому что его нет.

Но это же страшно…

…Каждый день сюрпризы. Их врач нашел на печке ручные гранаты. Зачем он полез на эту печку? И кто их туда положил? Кто-то пронес для них? Чтобы раскидать взрывом часовых и бежать? Велико сомнение… Царь эти бомбы кидал в последний раз на маневрах в Красном селе, если вообще кидал. С ними же нужно уметь! Кто из них умеет? Сильно подозреваю, что никто.

В чем тут дело?

Снова пошел к коменданту, это уже новый, старого сместили за развал порядка и мягкотелость. У нового черные брови в пол-лба и усы, как у Тараса Бульбы, покороче только. Когда смотрит — будто раздевает догола или в мозги ввертывается бутылочным штопором. Тяжелый у него глаз.

«Интересуюсь этими гранатами. Имею соображения». Руки сцепил, лежат на столе не шелохнувшись. Такое чувство, что его взгляд отодвигает меня и отодвигает, и вот — стенка за спиной. «Жалованье выдал?» — «Точно так». — «Свободен». — «Я прошу выслушать». Долго молчал, потом кивнул. Говорю: «У нас кто-то желает покончить с арестованными без суда. Зачем эти гранаты? А вот зачем: кому надо — „найдет“ их и как бы сгоряча арестованных перебьет». — «И что?» — «Да ведь это — произвол, беззаконие, их судьбу только гласный пролетарский суд решить имеет право, весь народ их будет обвинять!» — «Народ уже обвинил их. Иди, Пытин. Ты время у меня отнимаешь».

Не спал ночь. Сумятица в мозгу. Что происходит? Пусть их приговорит суд — и ради Бога! Жаль не жаль, а приговор суда тяжельше тяжкого. Не поспоришь.

Утром прохожу коридором, из двери выглядывает врач: «Гражданин казначей, я желал бы оставшиеся у меня деньги перевести в Петроград. Вот адрес», — и протягивает бумажку. «Это — к коменданту. Прикажет — отправлю». — «Но ведь письма наши получаются и отправляются беспрепятственно?» И делает мне знак рукой: зайди, мол. Это не положено, но словно толкнуло меня изнутри. Смотрю — часовой в конце коридора смотрит в окно. Ладно, захожу. Доктор чего-то мнется — вижу, в нерешительности он. Помогаю: «Ну что?» —: «Государь вступил в переписку с офицером, который обещает нам всем освобождение». — «Что?!» — «Вы не волнуйтесь так… Если бы эта переписка была бы…» — мнется, ерзает, плечами пожимает, боится. «О вашем заявлении я обязан доложить коменданту». — «А вы и доложите. Только не выдавайте меня государю. Ведь это — измена, я присягу приносил». Ахинея, вздор, чепуха какая… Он (почтительно): «Спасибо. И всего вам доброго». Вышел, часовой по-прежнему — в окно. Эх-эх-эх, тут не только гранаты, тут лошадь можно провести. А с другой стороны? Откуда им, соплякам вчерашним, впитать в себя правила караульной службы? Неоткуда им впитать.

Захожу в комендантскую. Новый один, смотрит, молчит. Потом: «Ну? Что опять привиделось?» — «Боткин просит дозволения отправить денежный перевод в Петроград». — «А ты у него ходатай, что ли? Если ему нужно — пусть обратится прямо ко мне. Он что, не знает?» — «Он, — выпалил, — сообчил, что царь вступил в переписку с офицером, который обещал освобождение всем». Белеет: «О…фицер? Ты спятил?» — «Он так сказал. Если бы, говорит, эта переписка, была бы, говорит, — и так далее. А больше ничего». — «Ступай, — надевает фуражку. По-городскому она называется „кепка“. — Я — в Совет».

И вдруг понимаю. Провертывается некое зубчатое колесо и сцепляется с другим: «Вы об этом знаете? Вижу, что знаете!» — «Пытин, я ведь тебя предупредил: с огнем играешь». — «Так. Выходит, знаете и не пресекаете?» Он едва заметно усмехается: «Планы врага нужно знать».

Планы врага? А что тогда означают слова доктора? А комендант ухмыляется еще шире и смотрит на меня, будто я только что вышел из шталомного дома.[5] «Больше молчи, дольше проживешь».

И еще раз сцепились колесики. Переписочка-то — не натуральная! Не «офицер» царю пишет. Учителишка из местной гимназии или пишбарышня полуобразованная: ошибочки в тексте делает, что и навело доктора на подозрения.

Но тогда… Это же чистой воды макиавеллизм. Комендант решил убрать арестованных любой ценой — и вот, удумал… Кто-то пишет письмо — царь отвечает. Второе. Третье. Если подсобрать пять или шесть таких писем — это же улика. Грозная и неопровержимая: царь готовит побег. А за подготовку побега — и местным судом можно поставить к стенке. И центральная власть ничего не возразит.

А может, — тут сложнее? Может… Ох… Не надо об этом, не надо… И сомнениями этими с комендантом делиться — упаси Бог.

…А теперь все вещи собраны, бумаги — сожжены, узники — похоронены. На девятой версте.

…Коридор, бумаги россыпью, полусожженные книги, альбом с фотографиями, одна выпала: Великая княжна Мария Николаевна в простом белом платье. У нее широкое крестьянское лицо, чуть вздернутый нос и совершенно прямой лоб, если накинуть на ее пышные волосы цветастый платок, сразу исчезнет «Великая княжна» и получится миленькая мещаночка с какой-нибудь Гальянки[6] — сколько я их перевидел на гуляньях по откосам Лысой горы.

Когда их привезли и разрешили прогулки, я всегда смотрел на них издали — шутка дело, живой царь с семейством, а все же самой симпатичной среди всех была Мария Николаевна. Уж очень напоминала одну мою недавнюю знакомую… В июле 17-го к нам в Тагил приехала пропагандистка — тоненькая гимназисточка из Екатеринбурга. Секретарь ячейки велел ее опекать. Весь день ходили по городу — он маленький и уютный, наш заводский городок, и Надежда Юрьевна, Надя, все время объясняла, почему Демидовы — даже в том случае, когда и делали что-нибудь для рабочих, все равно, — искали только собственную выгоду. Я не стал говорить, что давно уже прочитал и «Капитал» Маркса, и даже «Логику» Гегеля пытался осилить, — зачем? Она так искренне, так дружелюбно разговариваласо мной… А когда пришли к демидовскому дворцу, грозно сдвинула брови: «Товарищ, когда власть будет наша, мы устроим в этом дворце общедоступный музей, а церковь — сровняем с землей!» — «В ней родовая усыпальница Демидовых, — робко возразил я. — Это история наша». Но она была непреклонна: «Нужно, чтобы вокруг струился светлый, сверкающий мир! Ничто не должно напоминать бывшим угнетенным о бывших угнетателях. В Париже есть церковь Сакре-Кёр, белый памятник версальцам, убившим Парижскую коммуну. Если когда-нибудь мы возьмем власть во Франции — первым делом уничтожим этот памятник деспотизму и насилию!» — «Да ведь эти памятники — часть культуры!» — «А мы создадим новую. Пролетарскую». Наивная девочка, но она произвела на меня впечатление своей страстной ненавистью к уходящему миру. Она и всем нашим понравилась, ее долго вспоминали — вот, выясняется теперь, что я — дольше всех. Я проводил ее на вокзал, она стояла у окна и улыбалась, пока не отошел поезд. Красивая, юная Надя. Вот только сейчас я понял, как она похожа на Марию Николаевну. Что скрывать, понравилась. Только не по уму и не по возрасту это мне. И вообще — ни к чему.

…Пришли подводы, пора выходить. Не могу найти одной ведомости на выдачу жалованья охране. То ли комендант не вернул, то ли в Совете задержали. Но это ничего, есть копия, для отчетности достаточно. В последний раз — по дому Особого назначения. На столе в столовой тарелки. Семейство ело макароны, было уже не до разносолов. Визитная карточка с золотым обрезом: «Лейб-медик Его Императорского Величества, почетный доктор…» Еще одна: «Личный камердинер Его…» Они за обедом играли во что-то. Примечательная деталь: царь и слуги обедают за одним столом. У них тоже наступило безвластие. Приоткрыта дверь спальни — на полу кучки пепла и ночной горшок. На подоконнике сидит собака и воет. Это редкая охотничья порода, спаниель. Его зовут Джой.

В комнату, где исполнено было, не входил. Не знаю почему. Должно быть, маловато революционной закалки…

И вот, надпись на стене: «Белзацар вард ин зельбигер нахт фон зайнем кнехтен умгебрахт». Означает: «Балтазар был убит своими слугами на рассвете». 21-я строфа стихотворения Гейне. Эту надпись переписал и дал мне Анатолий Якимов (он потом погиб в застенке). Надпись карандашом, по-немецки. Из наших немецким языком не владел никто. Тех, кто стрелял там, в полуподвале, никто раньше не видел. Откуда их привел комендант — я не знаю.

Выхожу на крыльцо. Помощник коменданта вручает предписание: «Пытину Серафиму Петрову прибыть в распоряжение штаарма-3».

Как заметил Герой нашего времени, — комедии конец.

Екатеринбург взят Сибирской армией 25 июля. Отступаем на Пермь — тяжело, иморально[7] — очень точное слово из словаря, который всегда со мной: полуинтеллигент, каковым несомненно являюсь, может приобщиться культуре только тогда, когда овладеет понятиями культуры безраздельно. В чем же вижу эту отъявленную безнравственность, отпетость эту? В дурных примерах, отдельных случаях, про которые в штаарме говорят так: вся Третья армия бьется с белыми насмерть. Но находятся, конечно, отдельные мерзавцы, позорящие честь красного бойца и революционэра.