Василий Щепетнёв - Хроники Навь-Города

• Название: Хроники Навь-Города
• Автор: Василий Щепетнёв
• Издательство: АСТ, Люкс
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-029082-9, 5-9660-1180-Х

Рыцари Ордена Кор.

Звездолётчики с крейсера «Королёв», стартовавшего с Земли в 2026 году и... «опоздавшего» с возвращением на 8000 лет.

Отныне они живут в мире далёкого будущего, в результате глобальной катастрофы скатившемся к ДАЛЁКОМУ ПРОШЛОМУ.

Здесь бароны и крестьяне живут в феодальных замках и селениях, в лесах обитают варвары-мутанты, с людьми воюют и торгуют пришельцы из космоса, а где-то под землёй скрывается таинственный Навь-Город — родина странных, тёмных, могущественных существ.

Здесь лучший из рыцарей Ордена Кор — бывший бортмеханик Корней Фомин — снова и снова сражается с порождениями Зла — монстрами и пришельцами из иных измерений, мутантами и «чужими».

Такова его ОБЫЧНАЯ РАБОТА — работа человека, защищающего добро и справедливость с оружием в руках.

---

Кот увидел, как загорелись её глаза, и выгнул спину, распушил хвост. Но подать голос — не смел.

Мерцание шара нарастало, из сердцевины всплыли тени. Беззвучные, юркие, они метались по поверхности и уплывали обратно в глубину, где исчезали — или превращались во что-то иное, более тяжёлое, более опасное, чем просто тени. Казалось, оттуда, из глубины, тянутся щупальца, лицо старухи всё ближе и ближе придвигалось к поверхности шара. Ещё немного — и она коснётся хрустальной сферы, но тут паутина затрещала и вспыхнула синим холодным пламенем.

— Ох! — Она откинулась, взмахнула рукой, освобождая голову. Сорванная паутина пала на земляной пол, где в считанные мгновения испепелилась, рассыпалась.

Теперь шар сиял, но свет был ровный, без теней, и старуха смотрела на него слепо, словно — сквозь.

— Котик, котенька, — наконец позвала она.

Кот подбежал, стараясь не ступить на мёртвый пепел, запрыгнул на колени.

То, что он почувствовал, ошеломило кота. Он помнил, как однажды старуха отбила его от стаи ярчуков, он помнил, как она расправилась с варнаками, набредшими на избушку, он многое помнил — и никогда, никогда старуха не выказывала ни малейшего испуга. Иногда — досаду, реже — злость, ещё реже — азарт. Но сейчас ему передалась дрожь, что била её сухое тело, и он слышал запах — страха.

— Оно… Оно уже близко, котенька, — сказала хозяйка. — Оно уже здесь. На Земле.

Они долго сидели, дожидаясь зари. Когда же на смену свету лунному пришёл рассвет, старуха начала собираться.

— Полезай!

Кот выгнул спину дугой. Котомка не то чтобы совсем ему не нравилась, нет. Просто не хотелось никуда уходить.

Упрашивать старуха не стала — схватила за шкирку и окунула в темноту. Он тут же высунул голову наружу.

— Так и сиди. — Старуха осторожно закинула котомку за спину. Кот заёрзал, устраиваясь поудобнее, затем затих.

Утро только начиналось, звезда Чигирь ещё светила над Куцей Сосной, и птицы щебетали по-рассветному, бойко и безрасчётно. Он пялился и пялился, готовый при первой опасности заорать, но лес был спокоен. Раза два мелькнула меж деревьев серая тень, но то был знакомец, шальной медведь. Однажды вразумлённый медведь стерёгся и хранил нейтралитет, чаще вооружённый, реже — дружественный, если случались поблизости чужие.

Всё кругом росло привольно, жадно. Такие места. Старуха ловко пробиралась сквозь диколесье, где звериною тропой, где и беспутно.

Шли долго; солнце успело подняться, иссушить росу, а затем, перебравшись через высшую точку, пошло и на вечер. Он всё-таки не выдержал, подремал вполглаза.

— Отдохнём, — сказала старуха. — Немножко.

Чувствовал кот — не устала она, просто не спешит кончить путь. Ничего, видно, хорошего на том конце нет.

Выпущенный на волю, он и не думал отходить далеко. Не нравилось ему здесь, совсем не нравилось. Покогтил пенёк, побродил чуть-чуть и вернулся, лёг на котомку.

Старуха не столь отдыхала, сколь выжидала. Дала ему половину сваренного вкрутую яйца, другую съела сама, вот и весь обед. Запила глотком воды из баклажки, потом налила немного на ладонь, протянула ему. Он полакал из шершавой ладошки, скорее из признательности, пить не очень-то хотелось.

— Оставить тебя, хвостатый, здесь? Мышей ловить умеешь. Кабы за летом зима не шла — оставила б. Ладно, вместе жили, вместе и… — Она вернула кота в котомку. Он воспринял несвободу даже с облегчением: не бросила.

Они вошли в еловый бор, тёмный, покойный. Ветви то и дело задевали и старуху, и кота, пахло сыростью.

Он терпел, прижимая уши к голове, стараясь стать меньше, незаметнее.

Стена предстала внезапно, вдруг. Высотой до половины ели, она перегородила путь. Старуха опустила котомку на землю, на толстую хвойную стлань. Кот ничего не знал про ледники, но чувство, что валун этот издалека, родилось само собой.

Ноздреватый камень местами оставался голым, но большая часть покрылась лишайником, серо-зелёные клочья которого делали валун неприметным, почти невидимым — до той поры, пока не подойдёшь близко, вплотную.

От валуна веяло холодом. Этого холода не боится мошка, а некоторые травы — трясница, мышатник, болиголов — даже богаче растут, зато у чуткого человека ли, зверя ли ещё за сто шагов леденеет нутро, стынет кровь, и потому обходят и человек, и зверь такое место стороной.

Зажав котомку под мышкой, старуха шагнула прямо в камень.

Холод охватил кота целиком, холод и тьма. На мгновение он почувствовал, что стал одним твёрдым куском — от усов до кончика хвоста. Твёрдым и хрупким, задень — и простучит по земле тысячей крохотных осколков. Он запаниковал, но ощущение миновало, ушло, вернулся свет, правда, был он алым, каким бывает свет коснувшегося горизонта солнца, даже не коснувшегося, а уже наполовину спрятавшегося.

— Цел? — Старуха провела рукой по голове. — И хорошо.

Кот покрутил головой. Редкий туман, сквозь который просматривались стволы деревьев, окружал их. Нет, не деревья, скорее колонны, без сучьев, уходящие вверх и теряющиеся там, в тумане.

Старуха стояла не шевелясь.

— Пришла? — Голос, гулкий, глубокий, доносился откуда-то сверху.

Она поморщилась.

— Извини, я сейчас… Одичал, право…

Туман сгустился прямо рядом с ними, а когда рассеялся, на его месте оказалось кресло.

— Присаживайся, пока я…

Старуха села, вытащила кота, пристроила на коленях.

Опять туман, густой, тяжёлый. Ничего не видно, протяни лапу — потеряешь.

— Давно не практиковался, потому не обессудь.

Туман исчез разом, мгновенно. Исчезли и стволы-колонны. Теперь они находились в зале — самоцветные стены, окна-витражи, мраморные полы, а выход прикрывал водопад, падающий неведомо откуда неведомо куда.

— Плагиат, сознаюсь. Заимствование. Но собственные мои творения, увы, слишком экстравагантны, тебе не понравятся… — Голос теперь был старческий, высокий. Неудивительно — говорил тощий, костлявый старик, задрапированный в подобие тоги. — Ах да, — он взмахнул рукой, очередное облачко набежало на секунду и истаяло, оставив по себе стол и вазы с фруктами, — угощайся. Не подделка, ты ведь любишь, чтобы у всего была история, жизнь. «Весеннее небо и летнее солнце…» Фрукты настоящие, только с прилавка. Я честно оставил взамен червонец, из запасов. — Он показал рукой на ряд сундуков у стены. — Червонцы, правда, мои. С вот этим самым профилем. — Он повернул голову набок. — Но полновесные.

— Не суетись. — Старуха протянула руку, выбрала яблоко.

— Да это я так… Со сна, знаешь ли. Сон смерти замена, может, и неравноценная, так иной-то не дано. Вот и сплю, сплю, сплю… Лет двадцать, наверное, проспал. Какое двадцать, тридцать семь!

— Себя не проспи.

— Я ведь не красавица, ущерба не потерплю.

— Ну, а это, — старуха неопределённо махнула рукой, — всё это — чем не кокетство?

— Это? — Старик осмотрел зал, стол, потом себя. — По-моему, адекватное воплощение. Ты ведь тоже не Красной Шапочкой явилась. Да ещё с котом.

Она не ответила — жевала яблоко.

Костлявый походил взад-вперёд по залу, досадливо кряхтя, воздевая руки горе, затем остановился, упал в невесть откуда возникшее кресло.

— В конце концов, я никогда и не скрывал пристрастия к театру, к театральным эффектам. Если сегодня подобное признаётся дурным тоном — что ж, виноват, каким уродился, таким и… э… впрочем, не важно. По крайней мере во мне умер Щепкин!

— А живёт Милляр!

— Даже если и так — что ж плохого? И вообще, мы уже давно решили, что я глупый, легкомысленный, себялюбивый, слабовольный, тщеславный и ещё восемь томов прилагательных порицательного характера.

— Столько в русском языке и не наберётся.

— А на языках всех времён и народов?

— Уж больно ты обидчив,

— Я? Да я самое незлобивое явление на свете. Сижу здесь тихо-мирно, сплю, никаких щитомордников за хвосты не дёргаю.

— Ну, во-первых, не спишь. Не спишь, не отпирайся, я же чувствовала.

— Ты чувствовала мои грёзы. Проекции бессознательного.

— Во-вторых, щитомордники давным-давно поумирали естественной смертью, пора наплевать и забыть. И в-третьих, ты, кроме как за фруктами, наружу выглядываешь?

— Нет. К чему? Смотреть и только? Или вмешиваться? Ничего путного не получалось в прошлом, не получится и теперь. Мне и тут хорошо. Сам пью, сам гуляю…