Леон Дегрель - Гитлер на тысячу лет

• Название: Гитлер на тысячу лет
• Автор: Леон Дегрель
• Жанр: Биографии и Мемуары

Мемуары бывшего генерал-майора войск СС Леона Дегреля. Дегрель — военный деятель и ультраправый политик. Воевал на восточном фронте, получил множество наград.

После войны Бельгийские власти при поддержке союзников по антигитлеровской коалиции стали активно добиваться от Испании выдачи Дегреля, заочно приговорённого бельгийским судом к смертной казни за государственную измену в декабре 1945 года. Впоследствии Дегрель безрезультатно 12 раз обращался к бельгийским судебным властям с предложением проведения повторного процесса по его делу с участием коллегии присяжных.

Но правивший в Испании правый авторитарный режим Франсиско Франко отказался депортировать Дегреля, мотивируя это заботой о плохом состоянии здоровья бывшего командира дивизии СС, недавно пережившего авиакатастрофу. Когда здоровье Дегреля пошло на поправку, испанцы организовали ему побег в Аргентину.

В 1954 году Дегрель вернулся в Испанию и получил её гражданство под именем Леона Хосе де Рамиреса-Рейны. При помощи франкистских властей Испании он открыл строительную фирму и стал преуспевающим бизнесменом, не испытывая никаких лишений вплоть до конца своей жизни.

Дегрель вместе с тем продолжал вести политическую и публицистическую деятельность, по-прежнему выступая с ультраправых политических позиций. Он всячески оправдывал политику Гитлера и превозносил его как личность, критиковал установившуюся в Европе социально-политическую систему и отрицал Холокост, за что был в итоге оштрафован на крупную сумму по решению испанского суда. В 1973 году, давая интервью бельгийским журналистам и отвечая на вопрос, сожалеет ли он о чём-нибудь в своей жизни, Дегрель ответил:

«Я сожалею, что мне не удалось достичь намеченного, но будь у меня шанс, я бы всё повторил сначала».

Помимо публицистических статей, Дегрель написал и мемуары «Кампания в России».

Дегрель скончался от инфаркта 31 марта 1994 года в испанском городе Малага.

---

Тем не менее, была предпринята последняя попытка. В июле 1943 г. огромная масса оставшихся танковых дивизий вновь устремилась к Курску, в направлении Орла, чтобы принять участие в крупной операции по уничтожению советской техники, в случае успеха которой нам, наконец бы, после стольких наступлений, удалось бы овладеть крупными реками и равнинами вплоть до самой Азии. Наступил час решающего испытания. Советы прошли хорошую школу. Они усвоили уроки 1941 и 1942 гг., преподанные им немецкими учителями. Их заводы, восстановленные под прикрытием уральских гор, изготавливали для них тысячи и тысячи танков. Американцы тупо доделали остальное, безвозмездно снабжая их гигантским количеством техники и новейшим вооружением. В нашем тылу англо-американская авиация уничтожила всё, тем самым, облегчив Советам путь к европейской добыче.

Дуэль Курск-Орёл была фантастической. Гитлер задействовал на этом узком отрезке земли столько же танков и авиации, что и на всём протяжении линии русского фронта во время генерального наступления в июне 1941 г. В течение многих дней шла битва русских и немецких танков — сталь против стали. Но первоначальный двойной натиск армий Райха изо дня в день ослабевал, был остановлен и нейтрализован. На этот раз немецкая армия действительно была разбита. Ей не удалось прорваться. Пришлось убедиться в том, что русская техника стала сильнее. Именно там была проиграна Вторая мировая война, в Курске и под Орлом, а не в Сталинграде, так как триста тысяч потерь из одиннадцати миллионов солдат ещё не означают необратимой катастрофы. Но необратимой катастрофой стала эта дуэль танковых армий Гитлера и Сталина на поле битвы Курск-Орёл, в самом центре России в июле 1943 г.

С этого момента огромный русский каток неумолимо покатился в сторону западных стран. Единственное, что ещё можно было предпринять, так только попытаться несколько затормозить его движение, в надежде остановить его прежде, чем он достигнет сердца Европы. Чтобы спасти то, что ещё можно было спасти, мы продолжали сражаться ещё два года, два страшных года, когда за неделю мы теряли больше людей, чем раньше за три месяца. Мы вгрызались в землю, мы позволяли взять себя в окружение, чтобы на десять, двадцать или более дней задержать врага. Мы отступали, вырываясь ценой апокалиптических схваток, оставляя за собой в ночных снегах умирающих, которые провожали нас отчаянными криками: камраден, камраден… Несчастные наши товарищи, тела которых медленно заваливал снег, тот снег, который, иной раз, был нашей единственной пищей. Нам приходилось прорываться сквозь пылающие русские деревни, среди раненных, корчащихся от боли на побагровевшем от крови льде, среди бьющихся в агонии лошадей, из распоротого брюха которых, подобно чудовищным коричнево-зелёным змеям, выползли кишки. Последние танки отчаянно бросались в бой, их экипажи сознательно приносили себя в жертву, а точнее отдавались на заклание. Целыми подразделениями они отправлялись в кровавую мясорубку.

Но линия фронта трещала повсеместно, повсюду зияя провалами. Десятки тысяч танков, миллионы монголов и киргиз затопили Польшу, Румынию, Венгрию, Австрию, затем Силезию и Восточную Пруссию. Мы без передышки вновь и вновь отбивали и отвоёвывали немецкие деревни, за несколько часов до этого захваченные советскими войсками: кастрированные старики агонизировали на земле в лужах крови, женщины, от старых до малых, изнасилованные по пятьдесят, восемьдесят раз, неподвижно лежали распростёртые на земле, с руками и ногами, ещё привязанными к колышкам.

Именно это мученичество Европы мы хотели остановить или хотя бы уменьшить её до минимально возможного масштаба. Наши юноши готовы были умирать тысячами ради того, чтобы предотвратить эти ужасы, дав время беженцам за нашей спиной найти убежище во всё более сужающейся Европе. Когда Гитлера упрекают за то, что он затягивал окончание войны, не понимают того, что без его неистовой воли, без его драконовских приказов сражаться до последнего, без экзекуций и отправки на виселицу отступивших генералов и дезертировавших солдат, десятки миллионов западных европейцев точна также были бы накрыты наступающей волной и познали бы удушающее рабство, в котором оказались сегодня прибалтийцы, поляки, венгры и чехи.

Пожертвовав остатками своей армии в отчаянных схватках, один солдат против ста, Гитлер, какова бы не была его ответственность за начало Второй мировой войны, спас миллионы европейцев, которые без него, без его энергии и без всех наших несчастных товарищей, павших в боях, на долгое время стали бы рабами.

Когда Гитлер выстрелом из пистолета выбил себе мозги, то, что можно ещё было спасти, было спасено. Только тогда, когда страждущие колонны последних беженцев добрались до Баварии, Эльбы, Шлезвиг-Гольштейна, дым от трупа Гитлера поднялся над расщепленными артиллерийским огнём деревьями его сада. Орудия смолкли. Трагедия закончилась.

После официального объявления о капитуляции, оставались только разрозненные группы последних бойцов, зачастую лишенные всякой связи с командованием. Окружавшие меня товарищи, также как и я, не желали сдаваться. На нашем участке фронта, который обороняли норвежские части, к которым мы в конце концов присоединились пройдя в непрерывных боях от Балтийского моря, через Эстонию, до Дании, мы нашли брошенный самолёт. С трудом мы раздобыли для него топливо. Чтобы добраться до какой-нибудь нейтральной страны, например, Испании, нам нужно было пролететь две тысячи триста километров.

Наши шансы почти равнялись нулю? Несомненно! Полёт на две тысячи километров над территорией противника, под огнём вражеской зенитной артиллерией, над авиабазами, где располагались эскадрильи истребителей, несомненно, был рискованной затеей, так как нас могли сбить сотню раз. Но мы предпочли рискнуть, но не сдаться.

Мы поднялись в небо глубокой ночью и пересекли всю Европу, почти оглохнув от непрерывного огня союзников. На рассвете мы достигли Бискайского залива. Моторы фырчали захлёбываясь, бензобаки были пусты. Неужели нам суждено погибнуть в нескольких минутах лёта до Испании?… Мы были исполнены решимости приземлиться, где угодно; если после приземления нас сразу не убьют, мы захватим первую попавшуюся машину. У нас было с собой шесть пулемётов, так что в случае чего мы надеялись отстреляться и добраться до границы. Но нет, самолёт продолжал держаться в воздухе. Нам удалось выровнять его в последний раз, залив последние капли топлива, остававшиеся в баках, в оба двигателя. Мы падали. У нас уже не оставалось времени, на то, чтобы осмотреться. Мы подрезали крыши, покрытые красноватой черепицей, и спикировали на открытый рейд. Затем перед нашими глазами вздыбилась громадная скала. Слишком поздно! На скорости триста километров в час мы затормозили корпусом машины. Двигатель буквально взорвался. Обезумевший самолёт, расколовшись надвое, нёсся по готовым поглотить его москрим волнам.

Перед нами за блестящими на солнце волнами просыпался Сан-Себастьян. С мола над нами двое guardias civiles махали своими чёрными кепи. Вода хлынула в расколовшийся самолёт, заполнив его почти доверху, но оставшиеся по счастью двадцать сантиметров всё же позволяли нам дышать. Мы разбились в лепешку — сломанные кости, разорванная плоть. Но не было ни мёртвых, ни умирающих. К нам подплыли лодки, нас вытащили из самолёта и переправили на берег. Меня увезла скорая помощь. Тяжелораненый я провёл пятнадцать месяцев в военном госпитале Мола. Моя политическая жизнь закончилась. Моя фронтовая жизнь закончилась. Началась новая жизнь, неблагодарная жизнь ненавистного и преследуемого изгнанника.

11. Изгнанники

Meine liebe Degrelle… Так обратился ко мне Гиммлер глубокой ночью 2 мая 1945 г., когда мы утопали в грязи посреди погружённого в темноту поля. Впереди, в пятистах километрах от нас тысячи самолётов союзников заканчивали уничтожать город Киль. Далёкие взрывы окатывали наши съёжившиеся тела волнами света, подобно расплавленному металлу, от чего окружающая нас ночь становилась ещё темнее. Meine liebe Degrelle, вы должны выжить. Скоро всё измениться. Вам надо выиграть шесть месяцев. Шесть месяцев. Он пристально всматривался в меня своими маленькими глазками из-под очков, в стёклах которых при каждой новой порции взрывов полыхали отблески пламени. Его круглое лицо, обычно мертвенно-бледное как луна, стало ещё более бледным в этой обстановке стремительно надвигающегося Конца Света.

Несколькими часами раньше, ближе к концу дня мы потеряли Любек. Преследуемые английскими танками и обстреливаемые Tieffliegers мы выбрались на главную автостраду Дании, когда я заметил большой чёрный автомобиль Гиммлера, сворачивающий на просёлочную дорогу. Чуть раньше я уже столкнулся носом к носу с Шпеером, бывшим министром вооружений, талантливым архитектором и самым славным парнем в мире. Мы успели перекинуться парой шуток. В этом огненном потопе, он вёл себя так же весело, как обычно. Теперь появился Гиммлер. Этот шутил редко. И даже когда шутил, делал это весьма натужно. В сумерках 2-го мая 1945 г. — Гитлер, умерший уже более пятидесяти часов назад, не оставил ему ничего в наследство — тусклое лицо Гиммлера, выглядевшее ещё более суровым, чем обычно, блестело от пота под свисавшими на лоб оставшимися редкими волосёнками. Он попытался улыбнуться мне, но улыбка получилась сквозь зубы, мелкие зубы грызуна, за которыми уже была спрятана маленькая капсула с цианистым калием, которая убьёт его несколькими днями позже.