Аполлон Коринфский - Народная Русь

• Название: Народная Русь
• Автор: Аполлон Коринфский
• Жанр: История
• Год: 1995
• ISBN: 5—88590—309—3.

Новая серия «Русичи» включает в себя труды дореволюционных и современных исследователей и ученых, занимающихся вопросами культуры, этнографии, истории России, русского фольклора, быта и обрядов. Ее открывает работа А. А. Коринфского «Народная Русь», впервые изданная в 1901 году в Москве, когда-то широко известная, но незаслуженно забытая в родном отечестве на многие десятилетия и, наконец, снова увидевшая свет. Богатый фактический материал, любовь к земле русской, к простому народу, к родному языку — все это не оставит читателя равнодушным.

---

Страстная Пятница — одна из особо чтимых в народе пятниц, хотя и меньше Благовещенской и «десятой». В Великую субботу, перед сумерками, заклинаются утренники-морозы, — просят их не губить яровых хлебов, льна-конопли. А там — наступает и Святая, «великоденская», «славная» и «красная» неделя, на которую умильными голосами выводят, у церковных папертей сидючи, свой стих воскресный сохранившиеся исчезающим пережитком песенной народной старины калики перехожие:

«Се ныне радость,
Духовная сладость,
Веселятся небеса,
И радуется земля
Вкупе с человеки,
С бесплотными лики.
Взыграй днесь, Адаме,
И радуйся, Евва…»

У Безсонова записано, между прочим, в целом ряде разносказов сказание «Свиток Иерусалимский» — о том, как «из седьмого неба выпадете камень», как к этому камню съезжались цари и патриархи, священники и всякие православные люди, «служили над камнем три дня и три нощи», и он распался на две половины, обнаружив сокрытый в нем «Иерусалимский свиток». Этот свиток гласит о Страстной неделе следующее (от имени Иисуса Христа): «Чады вы Мои! Поимейте вы Мою Страшную неделю: как Я, Господи, воскорбил Своею душою, от смертнаго часу до Христова Воскресения, також-ды и вы попоститеся верою и любовию, кротостям и смирением, своими благими делами; а вы жда попоститеся хоть и малую часть, от Великаго Четверга до Христова Воскресения, лишитеся хмельнаго пития, скверности из уст изобраннаго слова, не бранитеся: Мать Пресвятая Богородица не престоли встрепенулася, уста кровию запекаются. Аще которыя человек на Великую Пятницу хмельнаго требует, не подобает тому человеку в тот день ни пить, ни есть, ни ко кресту иттить, ни к Явангелью, ни устами своими Дары принять, хотя ж яво конец идет»… В приведенном отрывке «Свитка» высказался суровый взгляд простодушного народа-стихослагателя на отношение его к требованиям церковного устава, предписывающего полное воздержание на эти дни строжайшего поста и смиренного во всех грехах и прегрешениях своих покаяния.

В седые годы язычества на Руси Страстная неделя посвящалась богу громов небесных. Перуна чествовали на нее разжигавшимися по холмам кострами. Этим последним как бы высказывалось желание помочь жизнедеятельной творческой силе воскрешавшей весны. Небесный костер — солнце — начинало в эти дни играть-плясать на небе, радуясь победе над темными силами зимы. Отогретая его знойными взглядами Мать-Сыра-Земля все глубже и свободнее вздыхала после ледяных оков почти полугодового плена. Все это не проходило без следа и для духовного миросозерцания простолюдина-язычника, ревниво подмечавшего каждый вздох обступавшей его отовсюду, одушевляемой его творческим воображением природы.

На Страстной неделе совершалось в стародавние годы ограждение полей от злых духов. Следы древнего обычая-обряда уцелели до сих пор среди вотяков и черемисов, отгоняющих в это время от своих дворов «шайтана». По заслуживающим всякого доверия рассказам очевидцев, в черемисских и вотяцких деревнях парни и девки с зажженными лучинами в руках (а некоторые — с метлами и кнутами), сев верхом на лошадей, с диким криком начинают скакать по улице из одного конца в другой. Поднимается невообразимый шум. Изгоняющие шайтана стучат палками в ворота дворов, колотят об углы изб, хлевов и конюшен. Потом все мчатся в поле — к яровым посевам, где ставят две палки и строят вокруг них тесную изгородь. Это служит знаком того, что шайтан отогнан от поля и устрашен настолько, что едва ли уже осмелится показаться возле него «на людях».

Приблизительно в то же время происходит в деревнях, стоящих на рыбных реках, угощение Водяного, сидящего в каждой реке на бессменном воеводстве. Для угощения «дедушки» покупается целой рыболовной артелью на общий счет старая, отслужившая свои службы кляча, — покупается «без торгу», за первую спрошенную цену. Это делается для того, чтобы доказать, что для угощения такой важной особы — не жаль ничего. Трое суток откармливают обреченную на подарок Водяному лошадь конопляными жмыхами и хлебом. Затем, в последний вечер намазывают ей голову соленым медом и убирают гриву мелкими красными ленточками. Перед самым «угощением» спутывают лошади ноги веревками и навязывают ей на шею жернов. Наступает час всевозможных заклинаний — полночь. Лошадь ведут к реке. Если последняя освободится к этому времени ото льда, то садятся на лодки и тащут за собой лошадь на середину реки; если же лед еще лежит, прорубают прорубь и сталкивают в нее «подарок дедушке». Большое несчастие, — говорится в «народном дневнике», — если речной воевода не жалует угощения (т. е. лошадь долго не тонет). Водяной всю зиму лежит на речном дне и спит глубоким сном. К весне он — изрядно наголодавшийся за зимнюю спячку — просыпается, начинает ломать лед и до смерти мучит рыбу: назло рыболовам. Вот потому-то они и стараются умилостивить угощением гневливого речного воеводу. После этого он делается покладистей-сговорчивее и сам начинает стеречь рыбу, переманивать «на княжеский хлеб» крупных рыб из других рек, спасает рыбаков на водах во время бурь и распутывает им невода. А не надумай кормящийся у реки люд расположить в свою пользу старика, — так беды всякой не оберется от такой оплошности! Три дня и три ночи поджидает речной воевода угощения: нет-нет да и выглянет из своих подводных хором — не едут ли рыболовы с заветным «приносом»… Все угрюмей, все недовольнее делается старый. Если же на четвертые сутки не приведут рыбаки обреченную в гостинец лошадь, то Водяной начинает душить всю рыбу в реке, а затем — покидает пределы местности, где так непочтительно отнесись к его исконным правам на подарок. А не услышит он и в новой своей усадьбе на Страстной неделе слов: «Вот тебе, дедушка, гостинец на новоселье. Люби да жалуй нашу семью!», — то и там долго не уживется: и там, — по словам старых рыбаков, ведавших на своем многоопытном веку всякие виды, — «вся рыба вверх брюхом станет плавать».

Седмице Страстей Христовых предшествовал в старину на Москве Белокаменной торжественный обряд «шествия на ослята», знаменовавший воспоминание о евангельском событии — Входе Господнем во Иерусалим. День, посвященный празднованию этого великого события, как и в настоящее время, носил на Руси название Вербного Воскресенья. Начало сведений о совершении названного обряда должно отнести к XVI-му столетию, времени — когда, под властной рукою царей, только что начала слагаться в стройный уклад самобытная жизнь московской Руси. Умилительное для русского сердца и поразительное для иноземных гостей зрелище представлял этот крестный ход во главе с патриархом, восседавшим на «осляти» (коне в белом суконном уборе), ведомом рукою венценосного богомольца — царя-государя всея Руси, возлагавшего на рамена свои — вместе с бармами — истинно-христианский подает смирения. Летописные сказания современников оставили нам яркую картину того, как совершался в XVII-м веке этот беспримерно торжественный благочестивый обряд стародавних дней, отмененный в 1700-м году — одновременно с упразднением на Святой Руси патриаршества. Раным-рано начинал стекаться в Вербное Воскресенье к стенам Кремля златоглавого царелюбивый и богобоязненный московский люд: всякому хотелось протесниться поближе к Успенскому собору, дабы удостоиться «пресветлаго царскаго лицезрения». Отстояв у себя на Верху (в своих палатах) раннюю обедню, шел царь-государь в этот храм Божий — в своем праздничном выходном наряде. Державного хозяина Земли Русской окружал многочисленный сонм бояр; шли обок с ними окольничие и прочие чины. Из соборных дверей, спустя малое время, показывались хоругви, кресты, рипиды и иконы; шли между ними, по двое и по трое в ряд, чернецы, диаконы и священники. Следом за соборными иконами выступали успенский с благовещенским протопопы, а за ними — певчие, поддьяки, ключари и, наконец, патриарх в малом облачении. Обок с владыкою-святителем шли диаконы, неся — справа от него Святое Евангелие, слева — «на мисе крест золотой, жемчужный, большой да малое Евангелие». Вся священнослужительствующая Москва шла в патриаршем крестном ходу, — да не только Москва, а духовенство иных городов русских. Шествие царя-государя было не менее блестяще. Открывалось оно нижними чинами, за которыми выступали дьяки, дворяне, стряпчие, ближние и думные люди и окольничие. За последними шествовал сам венценосный богомолец. Замыкали ход бояре в богатых шубах и высоких горлатных шапках, ближайшие из ближних людей, гости, приказные, иных чинов люди и народ. Весь путь — с обоих боков — оберегали полковники стрелецкие в бархатных и объяринных ферезеях и в турецких кафтанах. Возле них — также по обе стороны — шли стрельцы стремянного полку, «в один человек»: сотня с золочеными пищалями да полусотня с батожками и прутьями. За стеною стрельцов были расставлены пестрые кадки с пучками вербы, предназначавшейся для раздачи народу московскому. Оба шествия останавливались пред Покровским собором — «лицом к восходу солнечному». Царь со святителем вступали во Входо-Иерусалимский придел в сопровождении высших чинов государевых и духовенства. По обе стороны лобного места становилась вся остальная свита государева со стольниками во главе. В соборном приделе, между тем, начиналось молебствие. Во время него облачался патриарх; государь же возлагал на себя большой наряд царский еще на паперти. Во храм Божий вступал царь в «платне» из золотной ткани, отороченном жемчужным узорочьем, усыпанным каменьем самоцветным. Над челом самодержца сверкал драгоценной осыпью — алмазами, изумрудами да яхонтами — венец царский, соболем опушенный. Рамена государевы были покрыты бармами, именуемыми «диадимою»; на груди сиял Крест Животворящего Древа. Царский посох сменялся на зла-токованный жезл, изукрашенный богато, каменьями осыпанный. Лобное место к этому времени устилалось-убиралось бархатами да сукнами, да камкою. На возвышавшемся на нем аналое, укрытом пеленою впразелень, возлагалось Святое Евангелие, окружавшееся иконами. Путь отсюда к Спасским воротам кремлевским ограждался обитыми красным сукном надолбами-решетками. Вся Кремлевская площадь представлялась морем голов и пестрела войском «стрелецкого и солдатского строю» и народом московским.