Аполлон Коринфский - Народная Русь

• Название: Народная Русь
• Автор: Аполлон Коринфский
• Жанр: История
• Год: 1995
• ISBN: 5—88590—309—3.

Новая серия «Русичи» включает в себя труды дореволюционных и современных исследователей и ученых, занимающихся вопросами культуры, этнографии, истории России, русского фольклора, быта и обрядов. Ее открывает работа А. А. Коринфского «Народная Русь», впервые изданная в 1901 году в Москве, когда-то широко известная, но незаслуженно забытая в родном отечестве на многие десятилетия и, наконец, снова увидевшая свет. Богатый фактический материал, любовь к земле русской, к простому народу, к родному языку — все это не оставит читателя равнодушным.

---

За днем Владимира — Красна-Солнышка — Финогеевы зажинки: «и Афиноген со десятими учениками, мучениками и Соборы Святыми, якоже звезды в небе твердильный мир просвещают»… «Зажинки» (зажинок) на стародавней Руси были одним из важнейших земледельческих праздников. Во времена древнерусского язычества этот праздник был посвящен милостивому Даждьбогу; несколько позднее праздновали его Волосу-Велесу. Все эти празднования шли обок с особыми пирушками-мольбищами, сопровождаясь разнообразными заклинаниями, успевшими к нашим дням затонуть в глубинах былого-минувшего. В первой половине XIX-го столетия зажинки, не сохраняя в себе сколько-нибудь заметных языческих следов, были днем, объединявшим земледельческие обряды доброй родной старины с благоговейным отношением крестьянина к дарам Матери-Земли, в которых — все его богатство, вся награда за непрестанный тяжелый труд. У многих исследователей стародавнего русского быта рассказано, как проводился на Руси этот день. Доспевала-вызревала в полях к этой поре страдника-месяца рожь-матушка, уставала бить поклоны низкие земле-кормилице и пшеница белоярая, да и усатый ячмень местами зачинал грозить неспешливому пахарю-жнецу: «Торопись, не то начну зерно ронить!» Выходили поутру на Финогеев день зажинщики с зажинщицами на свои загоны; зацветала-пестрилась нива мужицкими рубахами да платками бабьими; перезванивали серпы отточеные-зубреные; песни заживные перекликались от межи до межи, с поля на поле перелетывали. На каждом загоне шла впереди всех прочих жнецов сама хозяйка, мужняя жена, с хлебом-солью да со свечой «громнитною»-сретенской. Первый сжатый сноп — «зажиночный» — звался «снопом-именинником» и ставился особь от других; ввечеру брала его зажинщица-баба, шла впереди своих домашних, вносила в избу, клала три земных поклона перед «святом» (иконами) и ставила именинника в красный угол хаты, перед божницею. Стоял этот сноп до самого конца жнитва — до «Спожинок-дожинок», потом обмолачивался наособищу от другого хлеба; весь умолот его собирался в чистую посудину и относился во храм Божий, где его святили, чтобы примешивать свяченое зерно к семенам при засеве озимого поля. Солома снопа-именинника сберегалась для домашней животины — на лихой случай: прикармливали ею больной рогатый скот. В стародавнюю пору во многих местностях зажиночный сноп переносился, по прошествии семи дней, от красного угла — божницы в овин, где и стоял вплоть до первой молотьбы нового хлеба. Приметливые люди говаривали, что соблюдением этого обычая обеспечивался добрый умолот новины. Во многих малорусских селах еще не так давно перед зажином поднимались народом-громадою местные иконы, и служился в поле молебен св. Афиногену мученику, причем первый зажин делался у каждого загона священником. К настоящему времени этот благочестивый обычай соблюдается все меньше и меньше, уступая свое место обыденной, трудовой жизни, заслоняющей своими стенами тускнеющие год от года ярко-цветные предания дедов-прадедов. По народной примете, каков будет зажин — таковы и зажинки. «Придет Финогей с теплом да со светом, уберешься загодя со жнитвами» — говорит деревня, приговариваючи: «Финогей с дождем — копногной, хлеб в снопе прорастет!», «На Финогея молись солнышку, проси бога о ведрышке!», «Финогеев день к Илье-пророку навстречу идет, жнитва солнышком блюдет!», «Первый колосок — Финогеев, последний — Илье на бороду!»

За Финогеем — «Марины» (17-е июля): «Марина с Лазарем ладит зорям пазори». Следом за ними — Емельянов день, за тем — «Мокри-ды», так зовется в посельской Руси день, посвященный памяти преподобной Макрины. По этому дню загадывает приметливый деревенский люд о будущей осени. «Смотри осень по Мокридам!» — говорит окрыленное мудростью народное слово: «Ведро на Мокри-ды — осень сухая!», «На Мокриды дождь — осень мокрая!». Потому-то и присматривается хлебороб мужик к этому дню с такой опаскою: «Прошли бы Мокриды, а то будешь с хлебом!», «Коли на поле Мокриды, и ты свое дело смекай!»

20-го июля — свят-Ильин день, с которым связано многое-множество до сих пор не умирающих обычаев, поверий, сказаний и живучих красных слов.

«Пророк Илья, Яко молния,
Горе творит восходы,
На колеснице огненней седит,
Четвероконними конями ездит.
Неизреченная зрит»…

Такими словами отмечает этот день месяцеслов убогих певцов — калик перехожих. Длинный сказывается сказ у русского народа пахаря об «Ильинщине» (см. гл. XXXI).

Минуют сутки после Ильи-пророка (день св. Симеона Христа ради юродивого), а там и Марьин день — 22-е июля: «Коли на Марью большия росы, — будут льны серы и косы». По деревенской примете — Марьина роса укорачивает льняной рост. 23-е июля — Трофимов день, канун Бориса-Глеба. Об этом — последнем приговаривают на деревенской Руси: «На Глеба-на Бориса за хлеб не берися!» (Киевская, Черниговская, Полтавская губ.). «Борис-Глеб — дозревает хлеб!» (Рязанская губ.) и т. д. В белорусских местах слывет этот день за «Паликопа»: по словам памятливых старых людей, у не почитающих обычаев благочестивых загорались в этот день копны на только что сжатом поле. Бывают в этот день во многих местах сильные грозы. На святых мучеников братьев народное суеверие перенесло некоторые черты всеобъемлющего Перуна-громовника, чуть ли не всецело приуроченные ко св. Илье-пророку. Так, оно представляет их пашущими небесную ниву выкованным ими самими плугом, запряженных крылатым Огненным Змеем.

В селе Репьевке Сызранского уезда Симбирской губ. записано П. В. Киреевским любопытное песенное сказание, распевавшееся слепцами убогими. «С восточнаго словеснаго, с держания Киева града», — начинается оно, — «великий Владимир князь владел он всею Россиею. Имел себе он трех сынов: старейшаго Света-Полка, а меньших Бориса-света и Глеба. Великий Владимир князь разделил Россию всю сыновьям своим на три части: старейшему Свету-Полку великий славен Чернигов-град, благоверным Борису-свету и Глебу великий Воспревышь-град (Вышеград). Великий славен Владимир князь, разделя Россию сыновьям своим, пожил в доме, преставился.

Сотворили ему честное погребение. После его чада разыдутся по своим по градам: старейший Свет-Полкий в Чернигов град, а благоверные князья Борис и Глеб в Воспревышь-град». До сих пор певец-народ остается здесь беспристрастным сказателем-летописцем. Со следующих стихов он впадает в некоторую страстность. «О, злой-ненавистный, враг немилостивый, возлюбил много места, захотел владеть всею Россиею!» — восклицает он, подразумевая под злым-ненавистным Святополка Окаянного (Света-полка)[64] и продолжает свое повествование, почти ни на шаг не отступая от строгой жизненной правды: «на своих братьев прогневился, опалился, яко Каин на Авеля, как бы победита Бориса и Глеба; злоумышление на них помышляет, на совет братьев призывает, во пир честный пировати, отца своего князя помянута. Посланников злой посылает, с посланниками лист написует в тое же в посланную в палату. Благоверные Борис и Глеб со радостью лист принимают, пред матерью стоя прочитали»… Князья-братья просят у матери благословения «ехать в Чернигов-град к старейшему брату»; мать-княгиня отговаривает, подозревая, что тот замышляет что-то злое-недоброе, но князья-братья не послушали ее слезного увещания — не ехать: «Оседлали своих добрых коней, седуючи, радуючи, поедучи во Чернигов-град, к старейшему брату Полку». И вот, — продолжает стих народный: — «пребудут святые среди пути-дороги, о, злой ненавистный, враг немилостивый, встречал их злой середи пути-дороги. Он косо на своих братьев взирает, злыми зубами воскрежетает, злыми словами намекает, гнев с яростию смешаючи, как бы победить Бориса и Глеба. Еще Господь силены (иней) спустил на все благовонные цветы. Увидели печаль сию, скоро с добрых коней солезали, главы клонят к матушке ко сырой земле. Просили старейшего брата Полка…» Далее следует трогательная, дышащая тончайшим благовонием кротости, просьба святых Бориса и Глеба, обращенная ими к «злому-ненавистному, врагу немилостивому»:

«О, братец мой старейший, Свет-Полкий!
Разве ты хочешь нами владети,
Или великою всею Россиею?
Пойми нас, брат, в доме своем
Рабочими, верными слугами;
Не вемы мы никакого порока.
Чтобы в твоем доме зло мы сотворили;
Не сотвори, брат, печали матери,
Коя нас с тобою породила;
Не покори, братец, о Христе
Сродников наших;
Не среж класы неспелые.
Не повреди ты винограда незрелого;
Не отрыгнут винограда сего
Коренья от сырыя земли;
Не обидь нас, братец, во младых летах!..»

Но «злой-ненавистный»-не тронулся мольбою братьев: «враг немилостивый прошения не слушает, на поклоны не взирает, а моления злой не восприемлет, злоумышление на них помышляет. Помыслимши, злой научился, как есть злой враг накачнулся, как победити Бориса и Глеба. Бориса злой копьем сбрюшил и Глеба ножом заколошил.!»… Злое-черное дело совершилось. И от тьмы его, — гласит сказание: «месяц и солнышко померкли, не было солнечного освещения три дня и три ночи. Повелел Свят-Полк между двух колод их погрузити. Их святыя мощи три года в плоти лежащи, ничем тела неповредивши, ни звери, ни птицы их не поели, не солнечных лучей попечением. А он, ненавистный, враг немилостивый, седуючи, радуючи на добрые кони, поедучи в великий славен Воспревышь-град»… Здесь, после этих слов, песнотворец-народ берет верх над правдивым летописцем, и стих уже значительно расходится с летописным рассказом о дальнейшей судьбе Святополка-братоубийцы: «Не потерпел ему Господи Владыка», — поется далее: «сослал Господь с небес грозных ангелов. Ангелы, обрезавши о Христе нози, вознесли злого кверху, да свернули до аду, пред ним земля потрясется, и морская волна вся всколыбалась. Всповедали российские держатели, великие князи, съезжалися, брали мощи да понесли во славен великий Воспревышь-град. Состроили-воздвигнули святую соборную, каменную церковь во имена Бориса и Глеба. Явил Господь свою милость: было от мощей прощение, слепыим давал Господи прозрение, скорбящим-болящим исцеление, всему миру давал Господи вспоможение, спасалась вся Россия от варварскаго нашествия. Им же слава от отныне до века веков, аминь»… Это сказание стиховное, с более или менее значительными разнопевами, было записано и другими собирателями русской песенной старины в разных уголках Святой Руси великой (в Смоленской, Московской и других губ.). Повсюду памятует народ православный о своих князьях-мучениках. Память их чествуется Церковью кроме 24-го июля, еще весною — 2-го мая, в самый разгар пашни. «Борис и Глеб сеют хлеб!» — говорят тогда на деревенской Руси.