Н. Северин - Перед разгромом

• Название: Перед разгромом
• Автор: Н. Северин
• Издательство: TEPPA
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-300-00607-6, 5-300-00606-8

Н. Северин — литературный псевдоним русской писательницы Надежды Ивановны Мердер, урожденной Свечиной (1839–1906). Она автор многих романов, повестей, рассказов, комедий. В трехтомник включены исторические романы и повести, пользовавшиеся особой любовь читателей. В третий том Собрания сочинений вошли романы «В поисках истины» и «Перед разгромом».

---

Андрей ничего не возражал. Ему хорошо была известна причина этой угрюмости Аратова, и он подумал, что если бы даже пришлось уехать отсюда, ничего больше не увидев и не услышав, то и этого было достаточно, чтобы убедиться, что у Аратова явились важные причины к подозрительности и к тревоге. Рассеянно дослушав болтовню хозяина, он пожелал ему доброй ночи, а затем, помолившись Богу, загасил свечку и лег спать.

Но заснуть он не мог. Сердце продолжало тоскливо ныть, и мучительная истома с минуты на минуту усиливалась.

«От духоты, верно», — подумал он и сорвался с постели, чтобы растворить окно, и, усевшись на подоконник, стал вдыхать в себя ночную свежесть.

Стало полегче. Кругом было тихо, все спали. Но Андрею спать не хотелось, и долго-долго смотрел он на звездное небо, перебирая впечатления вчерашнего дня, постепенно сливавшиеся с прошлыми тревогами и волнениями. Одно за другим проходили перед его духовными очами события близившегося к концу лета: внезапный приезд молодого барина в Воробьевку, поездка его в Малявино, ужас пережитых тогда опасений, свидание с монахом, пробуждение его души и, наконец, неожиданная развязка нравственной пытки, чуть было не доведшей его до самоубийства. Переживая чудные мгновения сердечного порыва, заставившего его во всем повиниться барину, Андрей снова ощутил прилив преданности и любви к благодетелю, великодушно заплатившему ему добром за зло, и его сердце наполнилось умилением. Последовавшие затем события: похищение Елены Васильевны, тревога за влюбленных во время ее пребывания в старом доме, проводы их в лес к монаху, расставание с ними и, наконец, страшные похороны в Малявине, — так живо воскресали в его памяти, что ему порой казалось, что он все это переживает не в воображении, а на самом деле. Ему слышались погребальное пение и пронзительный крик ребенка, с ужасом откидывавшегося от мертвого тела, к которому его заставляли приложиться.

Что должен был чувствовать тот, кто свершил это гнусное кощунство — раскапыватель могил и похититель мертвеца? Неужели он может спокойно спать и наслаждаться жизнью? Неужели его не мучат тяжелые сны? Неужели призрак содеянного не тревожит его совести? И неужели он не сознает, что час Божьего суда готовится для него пробить?

И вдруг, как бы в ответ на эти вопросы, Андрей услышал глубокий вздох. В этом вздохе слышался стон наболевшей души, звучали слезы смертельной тоски и отчаяния. В другое время Андрей, может быть, и не услышал бы этого стона, но кругом царила такая чудная, торжественная тишина, и душа его была так близка к несчастному страдальцу, изнемогающему под гнетом нравственной пытки, что он в испуге стал всматриваться в ночные тени, сгущавшиеся под деревом в нескольких шагах от окна, на котором он сидел, и увидел беспомощно распростертое на земле человеческое тело, в котором он узнал, не столько глазами, сколько сердцем, малявинского барина.

Андрей перекрестился и отошел от окна.

Солнце было уже высоко, а он еще спал, как убитый, когда стук в дверь заставил его проснуться и спросить: «Кто тут и что нужно?»

— Отворите скорее! — раздался взволнованный голос хозяина. Андрей слез с постели и откинул крючок с двери.

— Беда у нас случилась! Вы тут себе почиваете, а хотели чуть свет уехать…

— Какая беда? С кем?

— Господин Аратов зарезался!

Андрей остолбенел от ужаса. Воспоминания беспорядочным хаосом закружились у него в мозгу, но разобраться в впечатлениях, туманивших разум и давивших грудь, не было сил, а вопросы, рвущиеся с губ, не выговаривались.

— Да, вот и вы испугались! И мы тоже в первую минуту обалдели. Долго не хотели верить. Чего бы, кажется, человеку недоставало? Молод, богат, здоров, на первой красавице в воеводстве женится, миллионное приданое за нею берет, и вдруг такое над собою сделать, что даже выговорить страшно! — продолжал размышлять вслух хозяин.

— Где? Когда? — задыхающимся голосом спросил Андрей.

— Не здесь, слава Богу! Подумайте только, какое бы это для нас было разорение, если бы он вздумал свое страшное дело учинить здесь! Мертвое тело в корчме! Уж одного этого достаточно, чтобы надолго отпугнуть от дома посетителей — следствие, обыск, розыск! Волосы поднимаются дыбом, когда одумаешь!

— Где же он это над собой сделал?

— На мызе Розальской. Там его нашли уж мертвым. И кинжал возле него… тот самый кинжал, который мы вчера все на нем видели! Ушел туда пешком, один, ночью или чуть свет, а когда именно — никто не знает!

«После того как он тут, под моим окном, стонал от душевной скорби!» — подумал Андрей.

— Хватились его только утром и довольно поздно. Хотел вот, как вы, встать рано и ехать, а между тем уже и солнце взошло, и народ позавтракал, а из спальни нет ни слуха ни духа. Делать нечего! Камердинер его ждал, ждал, да и заглянул в дверь, на кровати-то никого нет! Побежали искать по дому, в саду, в огороде — нигде нет! Между прочим, ни шляпы, ни плаща, ни трости не оказалось. Ушел, значит, далеко. Сейчас, конечно, нам пришло в голову, что он на мызу отправился, чтобы поторопить кучера или чтобы самому экипаж выбрать; ну, Езебуш туда и побежал. А там никто барина его и не видел. Кучера он застал у посессора, закусывает. «Здесь барин?» — спрашивает. А те даже не понимают, что он спрашивает. Однако пошли искать в доме и нашли — лежит бездыханный в спальне их пани, на ковре, кругом целая лужа крови натекла… Да вы это куда же? — прервал он свой рассказ, увидав, что Андрей, который, слушая его, наскоро одевался, взял свой картуз и собирался куда-то выйти. — Вчера от ужина отказались… Хозяйка вам завтрак готовит…

— Спасибо, я есть не хочу, — ответил Андрей, поспешно выходя из дома и направляясь к конюшне в сопровождении хозяина, у которого потребность делиться впечатлениями была так велика, что он продолжал говорить даже и тогда, когда видел, что его не слушают.

— Когда вас назад ждать? — спросил он, помогая Андрею впрягать лошадь в тележку.

— Не знаю, как дела, — отрывисто ответил последний, готовясь пуститься в путь, и через несколько минут, стегнув лошадь, уехал.

Здешняя местность ему была хорошо знакома. Свернув с большой дороги в парк, он с час ехал под тенистыми сводами столетних деревьев, пока не выглянула из моря зелени красная крыша дома с белыми мраморными колоннами, увитыми плющом и каприфолиями. В одной части парка, принадлежавшей Розальской, деревья были особенно прекрасны и хорошо содержались. Наступившая осень начинала уже кое-где окрашивать листву в багровые и желтые цвета всевозможных оттенков. Воздух был мягок и душист, пропитан ароматом цветов и плодов, которыми были наполнены оранжереи и теплицы хорошенькой вдовушки. По мере приближения к дому этот аромат чувствовался сильнее и сильнее, а в искусно прорубленных просеках начинали мелькать живописной архитектуры постройки с окнами, перевитыми вьющимися растениями. Наконец, выглянула и широкая терраса с мраморными ступенями в цветник, на которых Юльяния любила предаваться любовным мечтаниям.

Да, все тут было по-прежнему. По-прежнему цвели и благоухали цветы, по-прежнему хлопотали с беззаботным щебетанием птицы у гнезд, и только глухой сдержанный гул голосов и шагов, долетавший по временам из этого прелестного жилища, нарушал иллюзию, навевая на душу зловещие представления.

Андрей слез с тележки у живой изгороди, усыпанной пышно распустившимися бельдежурами, привязал к ней лошадь и прошел к дому через настежь растворенную калитку по усыпанной песком дорожке, не оглядываясь по сторонам и не обращая внимания на людей с испуганными лицами, попадавшихся ему навстречу. Здесь царила смерть, а перед смертью, особенно когда она является внезапно, в самый разгар жизненных забот и наслаждений, все стушевывается, все кажется ничтожно, и нет места ни любопытству, ни подозрительности.

Беспрепятственно поднялся он по ступеням террасы и проник в розовое гнездышко с широкой кроватью, украшенной золотом и фарфоровыми медальонами с живописью. Перед этим разубранным ложем лежал застывший труп Аратова, с зияющей раной на горле, из которой сочилась кровь. Глаза мертвеца были открыты и как будто с недоумением вопрошали каждого, кто останавливался на них взглядом: «Что же вы меня не закроете? Все равно, сколько меня ни спрашивайте, кроме того, что вы видите, ничего не узнаете. Не узнаете ни моей борьбы, ни страданий, не узнаете, раскаиваюсь ли я в содеянном зле и в том, что я над собой сделал. Не узнаете, что именно побудило меня уйти со сцены до конца представления — отчаяние, угрызения совести, утомление жизнью, страх или что другое, человеческими словами невыразимое, человеческим разумом непостижимое, нечто не от мира сего, а оттуда, куда я ушел, когда неуловимая нить, связывавшая мою бессмертную душу с землей, порвалась, и земная жизнь утрэтила для меня всякий вкус и смысл… Ничего не узнаете вы теперь от меня никогда. Тайн своих мертвецы не выдают».