Александр Корделл - Поругание прекрасной страны

• Название: Поругание прекрасной страны
• Автор: Александр Корделл
• Издательство: Астрель
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-271-41630-9

Судьба романа «Поругание прекрасной страны» в СССР была неоднозначной.

В отличие от многократно переиздававшихся переводов других классических произведений эта книга мелькнула в начале 1960-х… а потом исчезла на дальних полках библиотечных хранилищ на долгие десятилетия.

Но почему так случилось? Что заставило бдительных советских цензоров усмотреть политическую крамолу в невиннейшей на первый взгляд истории взросления валлийского паренька, чья юность пришлась на бурное для Великобритании начало XIX века?

Этот маленький шедевр английской прозы, напоминающий лучшие романы Диккенса, впервые публикуется на русском языке без сокращений цензуры.

---

Я не ответил, потому что я был мужчиной.

Теплыми были ее губы, и дрожала она не от холода.

Глава восемнадцатая

Всю эту весну чартисты устраивали собрания, и в горы на их ночные сборища стекались рабочие даже из таких дальних поселков, как Херуэйн и Бланавон. Движение росло. Как общества взаимопомощи положили начало рабочим союзам, так союзы стали опорой новой Хартии. Из Лондона и Бирмингема приезжали чартистские агитаторы — люди вроде Генри Винсента, который одним словом мог увлечь за собой тысячу мужчин и одной песней изменить политические взгляды женщин. На заводах разбрасывали листки, их прибивали к воротам хозяйских поместий, и повсюду слышались крамольные речи против молодой королевы. Чартизм был проблеском надежды, он обещал свободу, и рабочие ухватились за него. Чартисты собирались открыто, чуть ли не на глазах у солдат, и на их собрания валом валили члены обществ взаимопомощи и союзов, посылавших приглашения и заводчикам. Даже с Гарндируса приходили через гору рабочие, как пришли Большой Райс, Мо и вся их компания в тот вечер, когда я впервые услышал Зефанию Уильямса из Коулбруквела.

— Скверный он человек, сразу видно, — сказала мать за обедом, разглаживая черные волосенки Ричарда. — Если жизнь всех этих малюток зависит от него, то одно скажу: спаси их Господь!

— Так, значит, ты с ним знакома? — словно без всякой задней мысли спросила Морфид. Она кормила Ричарда, голосок у нее был нежный, но глаза загорелись былым огнем.

— Нет, — отрезала мать. — И он этого не дождется. Стоит послушать, что о нем говорят, и этого вполне хватит.

— Хватит поселковых сплетен? — спросила Морфид.

— Хватит того, что я читаю в «Мерлине».

— Если хочешь знать правду, читай памфлеты, мама. Но нет людей глупее тех, кто не хочет ничего понимать. Да ты хоть слышала о шести пунктах новой Хартии Уильяма Ловетта?

— Оставь, Морфид, — сказал отец, отрываясь от газеты.

— Нет глупее? — вспыхнула мать. — Так, значит, у вас теперь кто знает правду — тот дурак? Еще хартий каких-то напридумывали!

— Глупо отвергать ее, — сказала Морфид и дала младенцу другую грудь.

Как красивы были груди Морфид, когда она кормила Ричарда! Хоть она и была моей сестрой, я не мог удержаться и не посмотреть на них лишний раз, стоило ей отвернуться. Груди Мари были круглыми и крепкими, с розовыми сосками, и такие маленькие, что умещались у меня в руке, а у Морфид они были полные и продолговатые, и на их белой коже крохотные пальчики Ричарда казались особенно красными, когда он погружал мордашку в их мягкую нежность и по чмокающему бутончику его рта стекало молоко.

— Ешь, а то обед простынет, — сказал отец.

— Ладно, — отозвался я.

— Да еще и атеист к тому же, — не унималась мать. — Если все чартисты похожи на этого вашего хозяина «Королевского дуба», то остается только возблагодарить Бога, что в Бреконе стоит гарнизон и волонтерам собраться недолго.

— Нельзя ли поменьше политики за столом? — вежливо осведомился отец. — Вы нас пичкаете ею с утра до ночи, и это было бы еще не так плохо, если бы хоть одна из вас знала, о чем говорит.

— У него в комнате висит изображение Господа нашего Христа, — сердито сказала Эдвина, — с надписью: «Се человек, который украл осла». А это никакая не политика, это богохульство.

— Вот это правильно! — подхватила мать. — Тем, кто издевается над его святым именем, не избегнуть кары; не избегнет кары и Зефания Уильямс, помяните мое слово, ибо придет Господне отмщение и преисподняя расширится и без меры раскроет пасть свою; и люди вроде Уильямса взойдут туда со всем богатством их и со славой их.

— Сойдут, — сказал мой отец из-за газеты.

— Взойдут, — сказала мать.

— Послушай, женщина, — сказал отец, — как, черт побери, может кто-нибудь взойти в преисподнюю?

— Ну, взойдет или сойдет, мне все равно, лишь бы он туда попал, — сказала мать. — А он туда попадет.

— Но при чем тут слава? — спросила Эдвина. — Какая же слава у атеиста?

— И богатства у чартиста, которому никто не платит, тоже немного, — заметила Морфид.

— О Господи! — сказала мать, обмахиваясь платком. — Стоит в этом доме рот раскрыть, как на тебя сразу все шестеро накидываются, а ведь у вас всех, вместе взятых, ума меньше, чем у меня одной.

— Ну так пользуйся им, — ответил отец. — Исайя, глава пятая, стих четырнадцатый. Поди-ка перечитай его — не люблю, когда перевирают Библию. Да и памфлетов, и «Мерлинов» тоже терпеть не могу, коли уж на то пошло. Все эти газеты рычат на нас, как львы, все учат нас, во что мы должны верить… — Он встал, подхватил Ричарда на руки и, припевая, начал его подбрасывать, чтобы он засмеялся, а Морфид, опустив глаза, убирала за корсаж свои красивые полные груди.

Не слишком-то мой отец интересовался чартистами.

Только-только мы с Эдвиной кончили мыть посуду, как в кухонную дверь ударили ногой, она распахнулась, и на пороге показались ухмыляющиеся рожи; отец так и подскочил от радости.

— Входите, входите, — закричал он и, передав Ричарда Морфид, втащил их всех в комнату — Большого Райса, Мо, Афеля Хьюза и мистера Робертса, а за ними ввалились братья Хоуэллсы и Уилл Бланавон; просто повернуться стало негде, так что мать сползла на краешек стула и давай ругаться. Они, видно, уже порядочно нализались и орали как одержимые, а у Мо вся голова была перевязана: во время боя на приз в Блорендже его здорово разукрасили. Сильным и смелым был в те дни Мо, совсем уже взрослый мужчина, недаром помещики-любители назначали призы по пятьдесят гиней, чтобы устроить его встречу с самыми прославленными боксерами Уэльса.

— Поглядите-ка, ребята, кто здесь! — заорал Мо, целуя мою мать и увертываясь от ее затрещины. — Лучшая стряпуха в Гарндирусе и самая красивая молодая мать на весь Нанти. — И он низко поклонился Морфид, а она сжала кулак и пригрозила, что вот сейчас выпрямит ему спину. Какой хорошенькой была она тогда, перебрасываясь с ними шутками и улыбаясь!

— Глаза как звезды, а силы хоть отбавляй! — сказал Оуэн Хоуэллс. — А еще хвалят девушек Кармартена. Крепко стоит на ногах, да и молока вроде бы хватает, вот поглядите. — Он сделал ложный выпад и успел-таки ущипнуть Морфид, но получил такую оплеуху, что отлетел к стене.

— Убирайтесь все вон! — крикнула мать, засмеявшись. — В поселке сколько угодно приличных, богобоязненных людей, Хайвел, а ты тащишь в дом оголтелых кулачников из Гарндируса. Кшш! — И, заливаясь смехом, она махала на них передником, пока Уилл, стоя позади нее на коленях, вытаскивал из духовки ее пирожки и раздавал остальным, а те только ахали да охали, засовывая их в рот прямо с жару. Как хорошо было, что они пришли, и орут, и распоряжаются, словно у себя дома!

— Да объясните же вы толком, — упрашивал отец, — зачем вы сюда явились?

— Сегодня в Коулбруквеле собрание, — с набитым ртом ответил Райс и, прожевав, вытер губы. — Неужто ты на него не идешь?

— Или вы тут не слышали о Зефании Уильямсе? — спросил Мо.

— Хватит, хватит! — простонал отец. — Его тут нашпиговали и зажарили и кормят им меня за завтраком, за обедом и за ужином.

— Значит, пойдешь с нами послушать его? — сказал Оуэн.

— Пошел бы, если бы он не говорил о хартиях, взаимопомощи и союзах: вы же знаете, что я о них думаю. И если я как дурак послушаюсь вас, ведь ничего другого я от него не услышу.

— Сегодня разговор пойдет о Хартии и будет жарко: говорят, из Понтипула приедет Генри Винсент.

— Зефания разъясняет шесть пунктов по-уэльски, а Винсент вбивает их по-английски.

— Куда вбивает? — спросила мать.

— Господи Боже ты мой! — сказал Большой Райс, а Морфид хихикнула. — Это же правила и установления, понимаешь? Шесть пунктов, которые рабочие вбивают в башку господам, чтобы парламент поступил по справедливости.

— Значит, до парламента уже дошло! — вздохнула она. — Неподходящее это место, чтобы туда что-нибудь вбивать, а особенно шесть правил и установлений. Вы бы лучше требовали хороших условий работы да снижения цен в лавках.

— Пора убираться отсюда, — захохотал Райс, — а то хозяин слушать ничего не хочет, а у хозяйки ум за разум зашел. Как ты, Йестин?

— Я иду, — ответил я.

— А ты, Морфид?

— Черт меня побери! — воскликнула Морфид. — Нашел кого спрашивать! Разве не я помогала организовать это собрание? Пошли вон, пока я не надавала вам пинков!

— Где Джетро?

— На заводе, — ответил я. — И пригляди, чтобы он не увязался за нами, мама. Задержи его дома, когда он вернется.

И вот мы ввосьмером отправились в Коулбруквел, и Афель Хьюз трубил вовсю, чтобы в Нанти знали, кто сюда явился, так что мы иной раз еле успевали увернуться, когда из окна выплескивали на нас помои. «Королевский дуб» был битком набит, но Мо проложил нам дорогу к стойке, и мы стали стучать по ней и требовать пива, а кругом все перешептывались, глядя на Мо, — дескать, плохо придется Даю Беньону Чемпиону, когда этот верзила до него доберется: слава о боксерской сноровке Мо распространялась быстрее пожара. Зефания Уильямс произносит речь на улице, сказали нам; и, выпив по кружке пива, мы пошли послушать.