Александр Медведев - По долинам и по взгорьям

• Название: По долинам и по взгорьям
• Автор: Александр Медведев
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1960

Александр Иванович Медведев — бывший рабочий Верх-Исетского завода г. Екатеринбурга (ныне г. Свердловск), добровольно вступивший в ряды Красной гвардии, а затем Красной Армии, — рассказывает о гражданской войне на Урале. Он описывает походы уральских боевых дружин против контрреволюционных отрядов атамана Дутова, героическую борьбу советских войск с белочехами и Колчаком в 1918—1919 годах.

На примере одной из лучших частей 3-й армии Восточного фронта — полка имени Малышева — в мемуарах хорошо показано, как под руководством партии большевиков в огне сражений росли и крепли Вооруженные Силы молодой Советской республики.

Воспоминания содержат много ярких боевых эпизодов, в которых раскрывается мужество красноармейцев, самоотверженно защищавших первое в мире государство рабочих и крестьян.

В книге рассказывается о замечательном уральском большевике, организаторе красногвардейских отрядов, военном комиссаре И. М. Малышеве, о легендарном герое гражданской войны В. К. Блюхере, комбриге Н. Д. Томине, о многих других командирах и бойцах.

---

— Ну а Шпынов как на это?

— У-у-у! Усы ощетинил, чисто кот злющий, да как заорет: «Уходите отсюда!»

— Ишь ты… Осерчал, значит…

— Еще как! А тут и дядя Николай Сивков в прокатку пожаловал. Подошел к рабочим, с лица вроде спокойный, а брови сердитые… «Слышь, говорит, ребята, кто решится на сговор с начальством — скажу вам по совести — с завода на тачке вывезем и бока наломаем».

— Ну?! Так и сказал?

— Так и сказал!

Мы молча переглянулись. Вот он какой, оказывается, тихоня-то наш, дядя Николай.

Коротка июньская ночь! Едва успеет догореть золотистая заря на западе, как загорается алая утренняя зорька на востоке… Мы лежим в лодке, у бортов ее мягко колышется темная вода. В зарослях кустов, на берегу реки Исеть, перекликаются птицы. Туман. На полуострове Гамаюн рассыпаны желтые точки рыбачьих костров, слышна песня:

Поворачивай, ребята, да ребята,
по крутому-тому бережочку —
ко Натальиному подворью!

Рыба почему-то клюет плохо, и мы поворачиваем вместе с другими лодками к берегу, к «Натальиному подворью».

— Ишь ты, как басы-то выводят! — восхищается Герман Быков.

— Это Рогозинниковы братья! — кивает Сенька Шихов.

Неожиданно стройный хор нарушается густым голосом, который поет на другой мотив:

Эх, да мы фабричные ребята,
Эх, да эх!
Да у нас кудри кудреваты!

Мы дружно прыскаем.

— Ох уж этот Егорыч! — хохочет Сенька. — Даром что на оба уха туговат, а любит песни…

Мы подводим лодку к берегу, в свете костра рассматриваем улов: в ведерке трепещут серебристые чебаки, колючие ерши, красноперые окуни.

Наша ребячья ватага присоединяется к взрослым. Они ведут разговор о том, что начальство испугалось-таки и убавило в некоторых цехах рабочий день, а те, кто работал в горячих и других тяжелых цехах, получили прибавку.

Когда уже совсем рассвело, из лесу по тропке к рыбакам вышли четверо. Один из них, староста откатчиков-грузовозов Борис Комаров, хорошо знаком нам. Второго плечистого человека с суровыми голубыми глазами, я словно где-то видел.

— Кто это? — толкаю под бок Сеньку.

— В больничной кассе работает, Малышев по фамилии…[1]

И. М. Малышев (снимок 1915 г.).

Третьим шел вразвалку крепкий мужчина в сером пиджаке и косоворотке. За ним какой-то тонконогий франт. На плечах его была чудная пелеринка, на голове потешная камышовая шляпа, а с горбатого красного носа так и норовили соскочить два стеклышка на цепочке.

— Ишь ты! — заинтересованно произнес Герман, разглядывая странного незнакомца.

Рогозинниковы перестали петь и тоже смотрели на пришедших.

— Принесла тя нелегкая на Гамаюн. И тут от господ спокою нету, — пробурчал кто-то, очевидно имея в виду франта.

Рыбаков на берегу Гамаюна было много. Пришедшие остановились около самой большой группы. Тот, который, по словам Сеньки, работал в больничной кассе, обратился к сидящим:

— Здорово, земляки! Мир на стану.

— К нам на стан милости просим, — приветливо улыбнувшись ему, как старому знакомому, пригласил Александр Рогозинников. Кто-то пронзительно свистнул, разговоры смолкли, и к той группе, где остановились четверо, стали собираться остальные рыбаки.

— Итак, товарищи, — начал плечистый с голубыми глазами, — разрешите от души поздравить вас… с хорошей погодкой… — Многие заулыбались. — С удачной пробой сил…

Ничего, что дирекция завода только отчасти удовлетворила ваши требования! Уже по первому результату забастовки видно: лед тронулся! Почему же дирекция уступила? Может, ей понравились представители забастовочного комитета? Нет, товарищи!

— Знамо дело, — загудели вокруг.

— Так из-за чего же? А из-за того, друзья, что большинство рабочих настойчиво отстаивали свои законные права. «Сила солому ломит!» — говорят в народе. Вы показали свою силу, товарищи, и одержали первую победу. Сделайте из этого выводы…

После Малышева выступил незнакомый в сером пиджаке. Он говорил коротко, ясно, тоже поздравил всех с победой и передал привет от питерских рабочих. Были непонятны только слова: большевистская фракция Государственной думы. Что такое дума — мы знали, а вот слов «фракция», да еще «большевистская» не ведали, Хотели выяснить, что это значит, но тут барин в пелеринке влез на пенек.

— А этот из здешних, — пробасил кто-то за нами. — Я его в городе, у горного управления, видал…

— Господа мастеровые! Я также приветствую вас! — тонким голосом прокричал франт и покачнулся. Стеклышки на цепочке сверкнули на солнце и соскочили с носа, барин еле успел подхватить их. — Приветствую от лица истинных демократов!

В толпе раздались сдержанные смешки.

— Господа? Ишь ты… А я и не знал, что мы баре, — сказал кто-то.

Глуховатый Егорыч стал пробираться поближе к пеньку. Протиснувшись в первый ряд, приставил к уху ладонь.

— Все, что вы слышали здесь, это демагогия и сектантство! — выкрикнул барин и снова покачнулся на своих тонких ножках.

Ребята зашушукались: эти слова были даже интереснее, чем давеча услышанные, но тут франт в пелеринке затараторил еще мудренее. Мы только рты разинули.

— Вот чешет! И ничего не понять, — восхищенно прошептал Герман.

— А вы, — обратился оратор к Малышеву, — вы, милостивый государь, смутьян!

Барин неловко взмахнул рукой в сторону Малышева и неожиданно смазал ладонью по величественным усам Егорыча. Тот что-то грозно пророкотал, поднял, защищаясь, руку — и вдруг в воздухе мелькнули шляпа, пелеринка и тощие ноги оратора. Мужчина в сером пиджаке и Малышев бросились оказывать помощь упавшему. Кругом хохотали. Николай Сивков хлопнул по плечу молодого парня и сказал весело:

— Так им и надо, меньшевикам!

«Пострадавший» не попытался продолжать речь. Он прокричал: «Это хулиганство! Мы вам припомним!» — и убрался восвояси. Комаров вместе с незнакомцем в сером тоже ушли. А Малышев, чуть заметно улыбаясь, деланно строго пожурил Мокеева:

— Как же это так? Неладно ведь вышло, Александр Егорыч. Сами приглашали гостя — милости просим — и такой конфуз.

Егорыч смущенно оправдывался:

— Он, значит, первый меня при всем народе магогом каким-то обозвал и по усам смазал, а я, выходит, и рукой шевельнуть не моги?

— Все равно нехорошо, Александр Егорыч, с депутатами думскими, хотя бы и с меньшевиками, надо обращаться вежливо.

— А вы тут чего? — спросил заметивший нас Сивков.

— Ничего! — развел руками Сенька. — Мы просто на рыбалке.

Дядя Николай нахмурился и строго наказал:

— А коли так, то, значит, кроме рыбы, ничего не видали и слыхом не слыхали. Понятно?

— Понятно! — ответил я за всех.

ВЕЛИКИЕ СДВИГИ

Однажды, идя в заводскую библиотеку, встретился я с Сенькой Шиховым. Мы хотя и работали уже в разных цехах, но по-прежнему дружили, и меня удивило его несколько рассеянное, без обычной теплоты приветствие. Причина разъяснилась тут же.

— Знаешь, Саня? — спросил он, посмотрев на меня. — Ведь война.

— Какая война? — опешил я. — С кем?

— А вон! — Сенька махнул рукой. — Вон на заборе около проходной манифест висит.

Перед царским манифестом, от которого кто-то уже успел оторвать уголок на самокрутку, густо толпился народ. Я протискался в первый ряд и тоже стал читать.

Да, действительно, — война!..

В те дни мне, четырнадцатилетнему подростку, трудно было полностью осознать, что несет она народу, какую беду сулит это короткое слово, но и у меня оно вызвало тревожные мысли.

На другой день в поселке играли гармони, солдаты-запасники, пошатываясь, ходили по улицам и распевали:

Последний нонешний денечек
Гуляю с вами я, друзья!..

Плакали матери, в голос выли молодухи, у ворот тайком смахивали слезу девки, прощаясь с женихами, дружками.

Вечером пришел Илья. Он отправлялся с первым эшелоном мобилизованных.

Мать и отец сели вместе с ним за столом в горнице. Огня не зажигали: не хотелось.

— Вот, значит, как… — вздохнул отец, — война, значит…

— Да, война, — в тон ему подтвердил Илья. — Жену тут не забывайте с ребятами. Раньше-то ей, бывало, Захарыч из партийной кассы помогал маленько, а теперь не знаю, как и что будет.

— Не бойся, поможем, — успокоил отец.

— Знамо дело, — отозвалась мать, — свое, чай, дите, не чужое.

Услышав последние слова Ильи, я вспомнил аккуратного черноглазого человека с чемоданчиком, которого называли «агент компании «Зингер».

Когда Илью сослали в Сибирь, сестра, оставшаяся с двумя ребятишками, стала брать шитье на дом. Весь день она стучала на швейной машинке, на которой золотыми буквами было написано «Зингер», а меня мать отправляла присмотреть за двумя пискунами. Я, сам в ту пору еще мальчонка, как умел развлекал малышей: ползал с ними по полу, щекотал их, стучал деревянной ложкой по старому глиняному горшку.