Жан Баронян - Бодлер

• Название: Бодлер
• Автор: Жан Баронян
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-235-03445-7

Известный бельгийский писатель Жан Батист Баронян описывает в своей книге драматическую судьбу одного из самых ярких предшественников французского символизма Шарля Бодлера (1821–1867). Его поэтические творения вызывали в обществе самые противоречивые чувства — от восхищения до негодования, а за публикацию цикла стихов «Цветы зла» Бодлера обвинили в попрании моральных устоев и подвергли суду Но Бодлер был также и очень талантливым публицистом и переводчиком. Статьи и очерки, посвященные художникам и литераторам, и переводы произведений Эдгара По занимали в его творчестве не меньшее место, чем поэзия. Его несомненные дарования признавали такие столпы французской литературы, как Гюго, Готье, Сент-Бёв, а выдающиеся художники Курбе, Делакруа и Мане писали его портреты.

Издание осуществлено при поддержке Министерства культуры Франции (Национального центра книги).

Ouvrage publié avec l'aide du Ministère français chargé de la Culture — Centre national du livre.

---

Бодлер считал, что художник не должен заботиться о реальности, тем более что жалкая реальность открывается ему через глянец внешней видимости. Поэтому он набрасывается на реализм, который проповедует и защищает Шанфлёри, восстает против искусства, казавшегося узаконенным в конце 1850-х годов, нацеленного на копирование природы, в числе прочих такое искусство иллюстрировали картины Жана Франсуа Милле. По той же причине, вопреки работам Надара, Бодлер точно так же выступает против фотографии, «прибежища неудавшихся художников, малоодаренных или слишком ленивых недоучек». На его взгляд, фотография может и должна ограничиться смиренной ролью служанки науки и искусства. А это означает, что ей не «дозволено покушаться на область неуловимого, на плоды воображения, на все то, что представляет собой ценность лишь своей причастностью к человеческой душе».

Зато Бодлер восхваляет и превозносит дар воображения, накладывающего отпечаток на все другие способности человека и роднящего его с вечностью. По его мнению, только воображение может воодушевить творца и побудить к бою. Исходя из этого, полагает он, все сводится к одному-единственному вопросу: обладает ли художник воображением? И этот дар воображения, благодаря которому постигается «духовная суть цвета, контура, звука и запаха», этот созидательный дар в божественном смысле слова Бодлер пытается отыскать и в портретах, и в пейзажах, и в жанровых сценах, и в карикатуре. Однако художников, наделенных даром воображения, в «Салоне 1859 года» очень мало: это Эжен Фромантен с его североафриканскими полотнами, Эжен Буден, обладающий чувством «магии воздуха и воды», возможно, Шарль Мерион, создатель серии офортов, сумевший поэтично отобразить столь дорогую сердцу Виктора Гюго естественную торжественность Парижа, путем аллегории у него древность сочетается с современностью… Ну и конечно, Делакруа, «этот необыкновенный человек, который мерился силами с Вальтером Скоттом, Байроном, Гёте, Шекспиром, Ариосто, Тассо, Данте и Евангелием, который осветил историю лучами своей палитры и изливал на нас ослепительные потоки своей фантазии».

В то время как «Ревю франсез» заканчивает публикацию «Салона 1859 года», Бодлер возвращается в Париж. Несколько дней он живет у Жанны, которая вышла из больницы, где ее кое-как подлечили, потом переселяется в маленькую комнату на шестом этаже гостиницы «Дьепп» по улице Амстердам, 22.

Постоянно нуждаясь в деньгах, он вскоре познакомился с издателем Эженом Крепе. Бодлер собирался составить антологию французских поэтов от самых истоков и написать заметки о некоторых из них, наиболее близких ему, вроде Теофиля Готье, Петрюса Бореля или Пьера Дюпона. Вместе с тем он торопил Мишеля Леви подписать с ним новый договор на перевод философской поэмы в прозе Эдгара По «Эврика», хотя знал, что это довольно трудное произведение, несколько странные положения которого он разделят далеко не полностью. Однако ни Эжен Крепе, ни Мишель Леви, судя по всему, вовсе не спешили приняться за дело.

Тем не менее Бодлер всегда мог рассчитывать на Пуле-Маласси, который в ноябре издал отдельной брошюрой его очерк «Теофиль Готье», опубликованный сначала в «Артисте».

Да еще с каким добавлением: письмом-предисловием Виктора Гюго!

Письмо это, по правде говоря, Бодлер почти выпросил, полагая, что для придания веса очерку и к тому же чтобы заставить замолчать глупцов, ему необходим «более громкий голос», чем его собственный, «диктаторский» голос.

«Я нуждаюсь в защите, — писал Бодлер Виктору Гюго. — Я со смирением опубликую все, что Вы соблаговолите написать. Не стесняйтесь, умоляю Вас. Если в этих гранках Вы найдете что-то, достойное осуждения, не сомневайтесь, что я покорно обнародую Ваше порицание, причем без всякого стыда. Разве это не честь — удостоиться критики с Вашей стороны, напротив, это весьма лестно».

А вот конец письма Виктора Гюго к Бодлеру, в котором «Властелин Падали» ставился на одну доску с тем, кому он поклонялся: с Теофилем Готье…

«Что Вы делаете, когда пишете такие поразительные стихи, как „Семь стариков“ и „Старушки“, которые Вы посвятили мне, за что я Вас благодарю? Что Вы делаете? Вы шагаете. Вы двигаетесь вперед. Вы зажигаете на небосводе Искусства какой-то новый, мрачный луч. Вы вызываете новый трепет <…> Но поэт не может идти один, надо, чтобы и человек двигался тоже. И значит, шаги Человечества — это шаги самого Искусства. — Итак, слава Прогрессу.

Ради Прогресса я страдаю сегодня и готов умереть. Теофиль Готье — великий поэт, и Вы славите его, как младший брат, каковым и являетесь. У Вас, сударь, благородный ум и великодушное сердце. Вы пишете глубокие и часто правдивые вещи. Вы любите Прекрасное. Дайте мне руку».

НАСЛАЖДЕНИЕ МУЗЫКОЙ

Да, Бодлер действительно мог рассчитывать на Огюста Пуле-Маласси и его компаньона Эжена Де Бруаза, так как через несколько недель после появления маленькой книжки, посвященной Теофилю Готье, он заключил с ними новый договор на четыре новых названия: второго расширенного издания «Цветов зла», «Искусственного рая» и еще двух сборников — одного с критическими статьями об искусстве и второго со статьями по литературе. Кроме того, финансовые условия были довольно хорошие: предполагавшийся тираж каждой из этих книг — полторы тысячи экземпляров, и за каждую Бодлер должен был получить по триста франков, половину — после окончательной сдачи рукописи, а другую половину при подписании в типографии последнего листа в печать.

Едва в январе 1860 года был подписан этот договор, как у Бодлера, увы, случился сильный приступ прямо на улице. То были пагубные последствия сифилиса. Он вдруг почувствовал нестерпимую головную боль, головокружение, началась рвота, пошатнувшись, он чуть не потерял сознание, какая-то старая женщина попыталась помочь ему… В конце концов Бодлер сумел добраться до гостиницы и после нескольких тягостных часов пришел в себя. В своих записях он отмечал, что ему следовало бы вести более размеренный образ жизни и отказаться от любых возбуждающих средств.

Но как обойтись без лауданума и оставаться в Париже запертым в четырех стенах? Ему необходимо было двигаться, погружаться в толпу, ходить в кафе — в кафе «Мадрид», «Мелуз», «Диван Лепелетье», «Клозри де Лила», в «Бюффе жерманик»… Необходимо посещать спектакли, встречаться с другими писателями, руководителями газет, с близкими друзьями или возвращаться к Президентше, по-прежнему проявлявшей к нему особое внимание, хотя он самым жалким образом отказался стать ее любовником, зато Моссельман, добрейшая душа, по-прежнему оставался ее покровителем.

Так, Бодлер идет слушать музыку Рихарда Вагнера в Итальянский театр и получает одно из величайших наслаждений в своей жизни, ощущает такой подъем, которого не испытывал уже добрых пятнадцать лет, и только сожалел, что не имел счастья разделить это чувство с Асселино, отменным меломаном.

Вагнеру было сорок семь лет, и он хорошо знал и Францию, и французскую публику: в Париже композитор жил вместе со своей женой Минной, первый раз — с 1839 по 1842 год, когда он сочинял «Летучего голландца» и едва сводил концы с концами, потом в 1850 году. Несколько месяцев назад он вновь приехал в Париж и снял апартаменты на улице Матиньон: Наполеон III очень интересовался его музыкой, и в императорской парижской «Опере» репетировали «Тангейзера», работа над которым началась еще в 1842 году.

Впрочем, большинство его лирических драм — «Летучий голландец», «Лоэнгрин», «Тристан и Изольда», «Нюрнбергские мейстерзингеры» — уже вызвали во Франции противоречивые отклики и острую полемику, столкнувшую сторонников и противников Вагнера, и те и другие выступали с одинаковой непримиримостью и яростью. К лагерю ревностных поклонников принадлежал, в частности, Нерваль, который еще в 1848 году расхваливал «Лоэнгрина». И, разумеется, неизменный Готье, который, услышав в Германии в 1857 году «Тангейзера», в одной из своих статей в «Мониторе» потребовал, чтобы это произведение в самые короткие сроки было исполнено на сцене императорской парижской «Оперы».

Бодлер был потрясен и до того взволнован вступлением к третьему акту «Лоэнгрина» и маршем в «Тангейзере», до того возмущен оскорблениями в адрес Вагнера во Франции, что написал ему пламенное письмо в соответствии с давней своей привычкой обращаться письменно к людям, которыми восхищался.

«…меня главным образом поразило ощущение величия, — писал Бодлер. — <…> И вот еще что: я не раз испытывал довольно странное чувство, этакую гордость и радость от понимания музыки, от того, что в меня проникало и меня захватывало поистине чувственное наслаждение, словно я поднимался в воздух или плыл по морю. И вместе с тем порой музыка выражала гордость жизни. Обычно столь полная гармония кажется мне сродни возбуждающим средствам, которые дают толчок воображению. Наконец, я испытал, умоляю Вас воспринять это без смеха, ощущения, которые объясняются, видимо, складом моего ума и моими повседневными заботами. Повсюду есть что-то вдохновенное и вдохновляющее, что-то стремящееся ввысь, что-то чрезмерное и беспредельное. <…> Если хотите, это будет крик души, достигшей небывалых высот».