Вероника Рот - Переход

• Название: Переход
• Автор: Вероника Рот
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Больше о Четыре! Фанаты серии Дивергент Вероники Рот будут увлечены «Переходом», первым из рассказов, изложенных героем. Каждая из четырех историй показывает мир Дивергента глазами таинственного, но харизматичного Тобиаса Итона, разоблачая до этого неведомые грани его личности, предысторию и отношения.

---

— Извините, что потревожил, — говорю в лучших традициях Отреченных, — я пойду.

— Я тебя знаю, — говорит он, — ты сын Эвелин Итон, я прав?

Я застываю при упоминании ее имени. Я не слышал его уже несколько лет, мой отец не произносит его, он даже виду не подаст, если услышит его где-либо. Быть сравненным с ней, пусть даже просто внешне так странно, впечатление такое, будто я одел старую вещь, что уже не подходит по размеру.

— Откуда ты знаешь ее? — Он должен знать ее хорошо, раз заметил нашу схожесть, мое лицо бледнее ее, а глаза голубые, вместо ее темно — коричневых. Большинство людей не присматриваются настолько, чтоб заметить нашу схожесть: наши длинные пальцы, вздернутые носы и прямые брови.

Он немного сомневается:

— Иногда она бывала волонтером от Отречения, раздавала еду, одеяла и одежду, у нее запоминающееся лицо. К тому же, она жена главы правительства. Разве никто не знал ее?

Иногда я замечаю, что люди лгут по тому, как они выговаривают слова, им неудобно, так это выглядит так, будто Эрудит читает грамматически неправильно составленное предложение. Что бы там ни было, он знал мою мать не потому, что она дала ему банку супа однажды, но я не горю желанием знать больше, так что не показываю этого.

— Она умерла, вы знали? — спрашиваю. — Много лет назад.

— Нет, я не знал, — уголок его рта приподнимается, — мне жаль это слышать.

Такое странное чувство — быть в этом месте, где пахнет людьми и дымом, среди этих пустых банок, что указывают на бедность и не способность вписаться в наше общество. Но в этом так же есть что-то приятное, свобода, отказ принадлежать ко всем этим категориям на какие мы сами себя распределили.

— Тебе завтра предстоит выбрать фракцию, ты выглядишь встревоженным, — говорит мужчина, — каким был результат твоего теста?

— Я не должен кому-либо это рассказывать, — отвечаю на автомате.

— Я не кто-либо, — говорит он. — Я — никто. Вот что значит быть афракционером.

Но я все равно ничего не говорю. Запрет на разглашение результата теста или любого из моих секретов засел прочно в моей голове, это не возможно быстро изменить.

— Ох, какой правильный мальчик, — говорит он расстроено, — твоя мама как-то сказала мне, что она всегда чувствовала, будто выбрала Отречение по инерции, это был путь наименьшего сопротивления, — он пожимает плечами, — поверь мне, Итон, иногда стоит сопротивляться.

Я начинаю злиться, он не должен рассказывать мне о моей матери так, будто она его мать, а не моя, он не должен заставлять меня сомневаться в том, что я помню о ней только потому, что она дала или не дала ему еду однажды. Он вообще не должен мне ничего говорить, он — никто, афракционер, изолированный, ничто.

— Правда? — говорю. — Посмотри до чего тебя довело сопротивление, ешь консервированную еду в полуразваленном доме, мне не кажется это привлекательным, — я направляюсь к дверному проему, в котором стоит мужчина, хоть и знаю, что смог бы найти черный выход, но мне плевать, лишь бы побыстрее выбраться отсюда.

Я иду аккуратно, стараясь не наступить на одеяла. Когда я дохожу до гостиной, мужчина говорит:

— Я лучше буду есть с жестянки, чем подчинятся правилам фракции.

Я не оглядываюсь.

Дома я сижу на крыльце и глубоко дышу прохладным весенним воздухом несколько минут.

Моя мама учила меня выкраивать такие моменты, моменты свободы, хоть она и не знала этого. Я наблюдал как она так делала, убегая после наступления темноты, когда мой отец уже спал, и, возвращаясь домой с первыми лучами солнца. Она выкраивала такие моменты даже когда мы были рядом, стоя возле раковины, закрыв глаза, такая далекая от настоящего, что даже не слышала, как я говорил с ней.

Но я также научился у нее еще одному — что все подобные моменты рано или поздно заканчиваются.

Я встаю и обтрушиваю кусочки цемента со своих серых слаксов и отрываю дверь. Мой отец сидит в большом кресле в гостиной за бумагами. Я иду, прямо расправляя плечи, чтоб он не ругался из-за того что я сутулюсь, направляюсь к ступеням, может быть, он даст мне пройти в свою комнату не замеченным.

— Расскажи мне о тесте, — говорит он и показывает на диван, приглашая сесть.

Я пересекаю комнату, аккуратно преступаю через чемодан с бумагами, что стоит на ковре и сажусь туда, куда он указывает, на краешек дивана, так, чтоб можно было быстро встать.

— Ну? — Он снимает очки и смотрит на меня выжидательно. Я слышу напряжение в его голосе, такое, которое появляется после дня тяжелой работы. Я должен быть осторожен. — Какой твой результат?

Мне и в голову не приходит не сказать ему:

— Отречение.

— Больше ничего?

Я хмурюсь:

— Конечно же, нет.

— Не смотри на меня так, — говорит он, и я перестаю хмуриться, — ничего странного не случилось с твоим тестом?

Во время теста я знал, где я был, я знал, что в то время, как я думал, что нахожусь в кафетерии в своей школе, на самом деле я лежал в кресле в комнате для тестов, мое тело было подсоединено к аппарату многочисленными проводами. Это было странно. Но я не говорю с ним об этом, не сейчас, когда я вижу, как он напряжен.

— Нет, — отвечаю.

— Не ври мне, — говорит он и хватает меня за руку так крепко, словно ее взяли в тиски. Я не смотрю на него.

— Я не вру, — отвечаю, — мой результат: Отречение, так как и ожидалось, женщина едва ли посмотрела на меня, когда я покидал комнату. Честно.

Он отпускает меня, моя кожа горит там, где он держал меня.

— Хорошо, — говорит он — Я уверен, тебе есть о чем подумать, тебе стоит пойти в свою комнату.

— Да, сэр.

Я встаю и опять пересекаю комнату с облегчением.

— О, — добавляет он, — сегодня вечером придет кое — кто из моих коллег, так что тебе бы следовало поужинать раньше.

— Да, сэр.

Перед тем как солнце садится, я беру еду из буфета и холодильника: две булочки, свежую морковку все еще с зелеными хвостиками, кусок сыра, яблоко, остатки курицы без приправ. Еда всегда одинакова на вкус, как пыль и глина. Я смотрю на дверь, чтоб не столкнутся с сотрудниками отца. Ему не понравится, если к их приходу я не уберусь в свою комнату.

Я допиваю стакан воды, когда первый член совета проявляется у дверей, я спешу в свою комнату через гостиную до того как мой отец откроет дверь. Он ждет, держа руку на ручке, его брови приподняты, наблюдает, как я подхожу к перилам и указывает на ступени, по которым я быстро поднимаюсь в то время, как он отрывает дверь.

— Привет, Маркус! — я узнаю голос Эндрю Прайора. Он один из самых близких друзей отца на работе, что в принципе, ничего не значит, потому что никто на самом деле не знает моего отца. Даже я.

С верхнего пролета лестницы я смотрю вниз на Эндрю. Он снимает туфли. Я иногда вижу его и его семью, идеальная семья из Отречения, Натали и Эндрю, их сын и дочь — не близнецы, но оба учатся в моей школе, на два года младше меня, они всегда медленно ходят по тротуару вертя головами стараясь рассмотреть прохожих. Натали организовывает все добровольческие акции в помощь афракционерам среди Отречения, моя мать, наверное, знала ее, хоть она и редко присутствовала на встречах Отречения, отдавая предпочтение прятать свои секреты, как я прячу свои в этом доме.

Мы с Эндрю встречаемся взглядами, и я бегу по холлу в свою комнату, закрывая за собой дверь.

Моя комната такая же чистая, как и все комнаты членов Отречения. Мои серые простыни и покрывала аккуратно заправлены, мои школьные книги сложены идеальной стопкой на столе. Так же тут стоит маленький шкаф с несколькими идентичными стопками одежды, он стоит возле окна, что пропускает в комнату только самый спокойный солнечный свет по вечерам. Через него я могу видеть соседний дом, который точно такой же, как этот, разве что он находится на пять футов восточнее.

Я знаю, как бездеятельность привела мою мать в Отречение, если тот человек и вправду говорил правду о том, что она ему рассказывала. Я чувствую, что это как раз то, что произойдет завтра со мной, когда я буду стоять между всеми этими кубками различных фракций с ножом в руке. Четыре фракции я не знаю, или скорее, я им просто не доверяю, с правилами, что я не понимаю, и только одна мне знакома, предсказуема, понятна. Если выбор Отречения не принесет мне невероятного счастья, то он хотя бы приведет меня в спокойное место.

Я сижу на краю кровати. Нет, так не будет, я отгоняю от себя эту мысль, потому что я знаю ее причину, та часть меня, что навсегда останется ребенком, боится мужчину, что судит меня. Мужчину, чьи удары я знаю лучше, чем объятия.

Я проверяю, закрыта ли дверь и подставляю стул под ручку на всякий случай. Затем я ложусь возле кровати и достаю из-под нее коробку.

Моя мать дала мне ее, когда я был маленький, и я сказал отцу, что в ней хранятся запасные одеяла, и что она нашла ее где-то на улице. Но когда она оставила ее у меня, она не положила туда одеял, вместо этого она закрыла дверь, поднесла указательный палец к губам, как бы призывая молчать, поставила ее на кровать и открыла.