Ирина Лукьянова - Стеклянный шарик

• Название: Стеклянный шарик
• Автор: Ирина Лукьянова
• Жанр: Детская проза

Психологическая повесть в рассказах — о детстве, школе и ненависти. Опубликована в издательстве «ПРОЗАиК».

Подходит читателям 13–16 лет.

---

И мироздание, сжалившись над Асей, посылает ей температуру и рвоту, и она три дня не ходит в школу, читает Андерсена, пьет бульон, ест рисовую кашку и шьет Шуричку полосатый халат, и быстро, безропотно делает русский и математику, и даже читает учебники вперед, почти до конца, и забывает о своем горе, только больше не может слышать про Настю Никитько.

У нее в блокноте черная фигура, похожая на смерть — это нарисована Никитько и зачеркнута вся, с головы до ног, замалякана черным, Ася пытается вычеркнуть Никитько из своей жизни, а не может, и пытается замалякать черным медведя Костика, но он-то чем виноват? И ни туда, ни сюда, ни принять, ни забыть, теперь эта Никитько со своим Костиком торчит в ней, как заноза в пальце.

— Мама, — говорит Ася, — а про меня Настя всякие гадости рассказывала Гале Палей.

— Какие гадости? — спрашивает мама.

— Ну что у меня зайчик, и что я ему унитаз сделала из бумаги.

— Так это разве гадости? — удивляется мама.

— Так они теперь смеются! — восклицает Ася.

— А ты не обращай на них внимания, — советует мама. — Они глупые, вот и смеются.

— Мама, как я могу на них не обращать внимания?

— Ну просто — игнорируй, и все, — говорит мама. Ей кажется, что это очень просто — игнорируй, и все.

Мама не понимает.

— Мама, они же дразнятся.

— Не обращай внимания, — говорит мама.

— Они меня называют унитазной, — шепчет Ася и краснеет.

— Глупости какие, — сердится мама. — Скажи учителю.

— Нельзя, — говорит Ася. — Они тогда меня побьют.

— Ну тогда я сама с ними поговорю.

— Нет! Мама! Нет! Не надо! — Ася пугается и вцепляется в маму. Она ясно представляет, что будет дальше.

— Сейчас я поговорю с Настиной мамой.

— Мама, не надо! Мама! Пожалуйста!

— Елена Викторовна? Это мама Аси Николаевой. Тут наши девочки поссорились…

— … мама, не надо!

— …да… Ася говорит, ее теперь дразнят…

— … мама, пожалуйста…

— да, поговорите, пожалуйста, с Настей, меня тоже очень огорчает, что они поссорились, мы всегда рады Настю видеть у себя…

— … мама, нет!

— Ася, что такое? Не дергай меня.

— ТЫ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕШЬ! ТЫ ВСЕ ИСПОРТИЛА!

Наутро класс встречает Асю дружным воплем «ябеда унитазная».

Шуричек в портфеле дрожит от страха. На перемене его достанут и понесут топить в унитазе. Ася не понимает, что это очень взросло — смеясь, расставаться с детством. Это очень коллективно — обличать ябеду. Собственно, Ася Николаева тут вовсе ни при чем, Асю Николаеву они знают, любят и просят списать математику. Но они станут взрослыми, утопив зайца и опозорив ябеду.

Асе непонятно, почему на нее так внезапно упал весь мир. Она так смешно дрожит, так хлопает глазами, так плачет о своем зайчике, что третий «б» наливается силой и мощью. И видит новую игрушку. Жмешь кнопку — пищит. Другую — плачет. Третью — ныряет в унитаз.

После звонка, когда все уже убежали на урок, Ася вылавливает зайца из унитаза. Унитаз забит, смыть в него Шуричка не удалось. Давясь соплями, дергаясь от спазмов, отворачиваясь, Ася шарит рукой в грязной воде и вытаскивает мокрого, вонючего Шуричка. И шепчет: пусть никто не войдет, пусть никто не увидит.

И стирает его в раковине раскисшим земляничным мылом. И моет руки по локоть. И стирает рукава с манжетами, прямо на себе. И сидит весь урок на батарее в коридоре, греет на ней холодные руки, сушит рукава и Шуричка. Вчера дали тепло. Батарея еще не горячая, теплая. За окном бегает на физре десятый класс; мотают головами, как лошади, изо ртов валит пар.

Вокруг школы опадают тополя, и ветер носит по тротуарам маленькие смерчи листьев. И небо очень синее. Очень. Как вчера. Но это уже сегодня.

Когда звенит звонок, Ася идет в класс, берет портфель, собирает тетради и уходит.

— Николаева, куда собралась?

— В унитаз, — весело гудит Вяльцева, и весь класс заливается.

Ася молчит.

— Николаева, я тебя не отпускала.

Ася молча выходит за дверь и идет прочь.

— Николаева, я с тобой разговариваю.

Ольга Евгеньевна берет Асю за плечи и силком разворачивает к себе. Ася, не глядя ей в глаза, — она не хочет, чтобы видно было слезы, опухшие веки и красные пятна — молча бьет ее по цепким рукам, вырывается и убегает.

Она ударила учителя. Она сбежала с урока.

Она не может пойти домой и рассказать это маме. Она вообще никуда не может пойти. Ей нет места на свете.

Ася бродит по улицам с тяжелым портфелем, и вокруг нее плавают в синем воздухе желтые листья. На клумбах доцветают последние сентябринки, по последним цветущим репьям ползет последний павлиний глаз, его полустертые крылья общипаны по краям. Дворовая рыжая Гайка, маленькая и кудрявая, думая, что Ася ее погладит, тащится за ней полквартала и надрывает ей последние остатки сердца своим мучительным взглядом.

Ася садится за деревянный стол, но ее оттуда сгоняют доминошники. Ася садится на траву у детсадовского забора, но чужая тетя кричит «девочка, не сиди на земле, придатки застудишь». Ася кладет под попу портфель, на нем теплее. И смотрит, как облако проползает слева направо, а выше него и поперек другое облако. И люди идут один за другим, проползают, как облака, бесконечно. И солнце, спускаясь ниже, косо смотрит сквозь листья, и они загораются, как витражи.

Ася думает, что надо умереть, но не знает, как. Тогда бы она ползла вверху по горькому воздуху, прозрачная, как облако, и смотрела бы сверху, как идут из школы великолепные, полные презрения Иванова, Палей и Бирюкова, и Вяльцева с ними, и вокруг бегает, как рыжая Гайка, Никитько, и заглядывает им в глаза.

Или нет, она смотрела бы, как несут ее гроб, и она в нем, в длинном белом платье, принцессном до невозможности, которое мама не стала ей покупать, — ну что ты, Ася, это ужасное платье, все ацетатное, и какой дурной вкус! — и все плачут, потому что им попало, наконец, потому что нельзя так с людьми, и Ольга Евгеньевна плачет, и мама плачет… нет.

Облако расползается и растворяется в темнеющем небе, Ася падает на землю и понимает, что мама плачет. Ася сжимает мокрого Шуричка и, сцепив зубы, твердым шагом идет домой, а вокруг уже клубятся сумерки, уже давно холодно, а рукава так и не высохли. И воздух режет, и звезды тычут иголками.

Она, холодея от ужаса, слушает, как мама беседует по телефону с Ольгой Евгеньевной. Она молчит, когда мама кричит. Она идет спать, не пожелав маме спокойной ночи и не попросив прощения, нераскаянная и непрощенная. Во сне она скрипит зубами.

Она не спрашивает с утра «можно я не пойду в школу».

Она сажает Шуричка на полку шкафа и говорит «тебе туда нельзя».

Она не прощается с мамой и молча уходит.

Она идет в школу, и воздух режет горло, и вверху тянутся лентами облака.

С облаками понятно, они состоят из пара, но надо выяснить, почему лентами. С листьями понятно, они упадут и сгниют, и станут землей. С пчелами понятно, они спрячутся в ульи и собьются в теплый шар. С павлиньим глазом понятно, он умрет.

Ася поднимает с земли узкий ярко-алый лист кленового куста — клен Гиннала, или приречный, — и, сжав его розовый черешок белыми пальцами, медленно входит в школу.

Корона

А если руку под водой держать вдоль тела — то она короткая, и пальцы толстые. А если поперек — то маленькая, с длинными тоненькими пальчиками.

Когда в ванну только залезаешь — все ноги покрывает слой серебристых пузырьков. По ним проведешь пальцем — они отрываются и один за другим косым клином несутся к поверхности, и шепотом взрываются: пык-пык-пык-пык-пк-пк-п-п-п.

Я всегда жалела пену — куда она уплывает, такая пушистая, праздничная, красивая? Неужели тает без следа? Я придумала, что там, под землей, пена уходит в золотые трубы, и потом пузыри всплывают на поверхность земли и улетают в небо, радужные и свободные.

По пене можно осторожно бить пальцем, и она тоже лопается шепотом. А можно сделать на голову блестящую снежную корону, и она будет медленно таять, превращаясь в пустоту.

Корону и горжетку на плечи. Белую меховую горжетку. И кружевное платье, и ажурные перчатки. Я снежная королева. И мантию. И никаких соболей убивать не надо.

У меня была открытка с 8 марта, там были пластмассовые подснежники и мыльная пена в роли снега, тающая, прозрачная, обреченная.

Я люблю пену и пузыри, люблю блестящее и хрупкое, текучее, волшебное. Дождь с радугой, фонтаны, туман, снежинки, кромки зеркал, которые стреляют цветными зайчиками, и чешское стекло брильянтовой огранки в маминых сережках-гвоздиках. Из них однажды выпал камешек, и оказалось, что с обратной стороны у цветных огоньков грубая бронзовая краска.

— Ася, что ты там делаешь?

Что я делаю, правда что?

— Я играю!

— Ася, хватит играть, вылезай. Что можно делать в ванне столько времени?