Владимир Березин - Последний мамонт

• Название: Последний мамонт
• Автор: Владимир Березин
• Жанр: Путешествия и география

Научно-фантастический роман об учёных и первооткрывателях.

Подходит читателям 14–16 лет.

---

У них уже был маленький заводик, и дело было поставлено на промышленные рельсы…

И за всем этим я чувствовал почерк моего давнего приятеля и коллеги.

Вот Фетин, которого вы теперь хорошо знаете, искал его по всей нашей зоне оккупации, да и с помощью своих ресурсов — по зонам союзников. Но мой приятель сгинул — ему не впервой исчезать под гром пушек.

— Теперь самое важное, — произнося эти слова, Академик был несколько небрежен (Еськов давно ждал, что ему сейчас расскажут что-то важное). — Я вам открою государственную тайну, потому что прока в этих тайнах никакого нет.

Я давно занимался этим делом и всё время опаздывал. Мы знали, что немцы рвались в Арктику, но не все маршруты можно было объяснить метеорологической надобностью. И у «Адмирала Шерера» была очень странная прокладка курса. Было понятно, что довольно глупо рваться линкором на восток, чтобы сжечь баржу на Диксоне. Их задержали, да, один маленький пароход. Впрочем, это другая история, я как-нибудь её расскажу.

Мы нашли одну темпоральную башню — а искали долго. Сначала наша лодка потопила у мыса Желания U-238, которая ставила мины в Обской губе. Но было понятно, что она идёт на Землю Франца-Иосифа.

Мы обнаружили следы кригсмарине на Новой Земле, и только сейчас «Семен Дежнев» пришел на Землю Александры.

Мы нашли четыре блиндажа и неснятую радиомачту.

И вот тут была последняя деталь — обрывок бумаги.

Я понял, с чем связана вторая точка.

Темпоральных башен должно было быть несколько — если добиваться устойчивого эффекта. А я оценил его в месяц заторможенного времени. Лето и осень сорок второго, Сталинград, бросок на юг — вы можете догадаться, как им были нужны два месяца медленной жизни Урала и Сибири.

Если бы башни заработали, сами понимаете, что бы было. Вы на каком фронте воевали?

— Сначала на Ленинградском, а потом на 3-м Белорусском.

— Ну, неважно. Меня выдернули из лагеря в сорок втором, и я сразу стал этим заниматься — всё-таки я давно работал с жидким временем. Если б меня не прибрали до войны, мы бы опередили немцев, а так они опередили нас.

— А потом — мы их.

— Ну да, мы их. Если б успели.

Однажды я выстроил геометрию темпоральных башен.

Это обычная объёмная проекция на глобус — и в этой проекции я искал место ненайденной башни, как если бы я её ставил.

Так вот — я ставил бы её здесь. Потом выплыл рейдер «Комета», и мне рассказали, что часть пути в этих местах он шёл безо всякого надзора. У них было время для монтажа установки, но судовой журнал «Кометы» лежит на дне Ла-Манша.

Наконец, мы нашли одного из матросов в Кёнигсберге, что был списан по болезни. Парень сидел в сумасшедшем доме, а после бомбёжек сбежал. Вышли на него случайно, но именно он и поставил точку в этой истории. Фетин его нашёл, кстати.

Когда мы начали облёт, то были обескуражены. Никаких следов темпоральной башни не было, и только потом мы догадались, что она может быть встроена в гору — на самом видном месте. Всегда надо прятать важные вещи на самом видном месте.

— А не может быть она под водой? Ну подлодки там, то, сё…

— Про это мы тоже думали. Технически сложно ставить башню под водой, и запускать генератор тоже. Вдруг запуск потребуется в тот момент, когда море будет сковано льдом? Хотя ход ваших мыслей мне нравится, молодой человек, у меня даже один подчиненный этим вопросом занимался. В одной британской газете была заметка, что мы провели Северным морским путём не только вспомогательный крейсер, но и подводную лодку.

Мы стали проверять, не мог ли крейсер использоваться как плавбаза для идущей под ним лодки, и, в общем, сразу отвергли этот вариант. Не сумели бы немцы даже со шнорхелем это провернуть.

Так что наш клад где-то над водой, и скорее всего на северном побережье острова — чтобы он не светился лишний раз перед полярниками.

Через два дня вместо клада, или, говоря проще, башни, они нашли неприметную кучу камней. Вернее, нашёл её сержант, который поднялся в цепи выше всех.

Солдаты раскидали камни, и все увидели могилу — причём наличествовал даже гроб, вернее, деревянный ящик.

В ящике лежал скелет в истлевшей чёрной форме. Китель истлел до состояния сожженной бумаги, а вот немецкий орёл со свастикой, шитый на этом кителе, сохранился как новенький.

Вдруг Григорьев пнул ящик, отчего кости в нём перемешались.

— Ты чего это?

— Не трогай его, у него с войны с ними счёты.

Меж тем Григорьев встал подбоченившись и вдруг заорал:

— Ахтунг! Мютцен аб! Штильгештанден! Фюнфцен пайче Вайтер! Цвай ур кникништейн!

Еськов даже присел, а Михалыч уронил лопату, потому что Григорьев воспроизводил не только слова, но и интонацию, заставившую поёжиться бывшего капитана.

Еськову немцы кричали в рупор через передовую совсем с другой интонацией:

— Ванья, сатшем тебье пролифать кроффь са Сталин унд юдише комиссарен? Ити на петшка с красаффицей Манья…

Вроде бы это было доброе приглашение, меж тем всякий понимал, что никаким добром оно не пахнет. Тоже не сахар, но уж этаких слов, что навсегда запомнил Григорьев, Еськову не досталось.

Академик тихо сказал Фетину:

— Если эта могила здесь, то башни рядом быть не может. Она неподалёку, но не здесь — никогда бы немцы не оставили такого маяка.

Они всё же накидали камней поверх истлевшего мундира кригсмарине, и никто так и не узнал имени этого моряка.

А звали его Карл Реттель, и был он оберлейтенантом цур зее. Если бы время и талая вода пощадили его мундир, Еськов мог бы определить по нашивкам-молниям его принадлежность к радиотехнической службе, но и нашивок видно не было, и Еськов не умел читать погоны кригсмарине. А был Карл Реттель рождён в Кёнигсберге, который уже давно покинула его вдова, депортированная оттуда с другими немцами. Вдова вышла замуж в Гамбурге и удивлялась сама себе, когда вспоминала перед свадьбой мужчин, бывших у неё раньше, — среди них, немногих, она отчего-то вспомнила русского капитана. Роман не случился, и она ощутила укол разочарования.

Но это происходило куда как далеко от острова Врангеля, и был Карл Реттель, оберлейтенант цур зее, никому не интересен.

Даже подземному мохнатому зверю-мамонту, повелителю нижнего мира.

Вечером, греясь у походной печки, они вернулись к разговору о науке. Впрочем, это был уже разговор не о движении времени, а о том, что происходит с научным знанием.

Академик со своим Фетиным закончил есть и вытянул ноги к огню.

— Я вам, дорогой друг, вот что скажу: я в вашей биологии специалист неважный, но вот про людей я вам расскажу. Люди любят мифологию. Люди любят, чтобы тайна. На всё это накладывается, что у нас обязательное начальное образование, семилетка и всё такое. Поэтому тайны у нас перемешаны с наукой. А вот спросите, почему летом тепло, а зимой холодно, так получишь ответы обескураживающие.

— Михалыч, — рявкнул Академик, — иди сюда за салом. Сала дам!

Михалыч, переваливаясь, подошёл к столу.

— Михалыч, скажи нам, почему летом тепло, а зимой холодно, и получишь сало.

— Так понятно: летом Земля ближе к Солнцу, а зимой — дальше. Земля-то вокруг Солнца летает.

— Молодец, Михалыч. Держи кусок. И хлеб, хлеб тоже возьми.

Когда Михалыч отошёл, Академик сказал:

— А вы, молодой друг, что так смотрите? Рассказали вам в Московском государственном, с позволения сказать, университете, отчего летом тепло?

— Рассказывали, — Еськов зло посмотрел на Академика. — Угол наклона земной оси…

— А, ладно, достаточно… Верю. Но посмотрите на нашего Михалыча, который, конечно, не образец русского крестьянина, а нормальный социально-чуждый элемент из кировского потока. У него есть образование, но в сочетании с его мозгом это даёт нам фантастический результат.

Михалыч их не слушал. Он сосредоточился на ощущении того, как медленно тает сало на языке. Образование у него было, и Иван Михайлович Роттенберг прекрасно знал, как зимой планета почти на пять миллионов километров ближе к Солнцу. Он в общем-то много чего знал и о том, как ведут себя солнечные лучи, и об угле в двадцать три с половиной градуса, на который наклонена земная ось к орбите. Его много чему учили в Санкт-Петербургском императорском университете. Но у него было три срока, если считать высылку 1935 года.

И за это время Михалыч стал обладателем удивительной способности: он наперёд знал, что и как хочет услышать собеседник. Это помогало ему сотни раз, и не только у следователей. Поэтому он медленно жевал сало и слушал разговор вольных.

— Вы знаете, молодой друг, — между тем говорил Академик, — зимой всякий гражданин, выглянув в окно, норовит цитировать Пушкина: «И вот уже трещат морозы…». Потому что Пушкин — наше всё и он лучший и современнейший поэт нашей эпохи… (Еськов в этот момент нервно сглотнул, вспомнив об авторе цитаты).