Григорий Дашевский - Дума иван-чая

• Название: Дума иван-чая
• Автор: Григорий Дашевский
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Поэзия
• Год: 2001
• ISBN: 5-86793-151-X

Григорий Дашевский устраняет литературного переводчика, стоящего между ситуацией и стихом. Он создает первичную стиховую материю… Это новации по необходимости. Поэзии Дашевского необходимо каждый раз рождаться заново, иначе она не сможет сохранить то, ради чего и существует: внезапность, сиюминутность.

Михаил Айзенберг

---

Нескучный сад (1)

Справа невидимая река.
Улицы гул по левую руку.
И муравей проползает по буквам
фразы: и царь, объезжая войска,

видел... Кленовая тень легла,
прорези неба легли на страницу.
Шелест послышится, и шевелится
плоский узор добра и зла,

спрятанный в книгу, если сквозь строк
поступь проникнет сандалий узких
в чередованье прозрачной и тусклой,
в шорох листвы о жесткий песок.

Лето 1986

Нескучный сад (2)

Пододеяльник всё светлее,
всё громче голоса ворон.
Очередной пропущен сон,
и тонкий утренний огонь
по краю белой рамы тлеет.

Сны, незамеченные ночью,
как позапрошлый год, могли
быть чем угодно. Пыли, мглы
и сна еще полны углы.
О раковину била звонче

застенная вода до света,
дыханье близкое слышней
ловило темноту, и в ней
сквозили звезды, чьих огней
во вдохах освещенных нету.

Лето 1986

«Скользкий кафель, известь цвета…»

А.Н.

1

Скользкий кафель, известь цвета
легкого пепла изображают
скрытую ими
стужу снаружи, от стужи спасают,
как от лица чужого имя
или иней от света.

Кто не спит до зари, тот и скажет заря
иглам света в стекольном льду,
не о них, но о боли своей говоря
и о том, как отыскивал сон до утра
мнущий простыни, как в неувиденном сне
мну сухую траву сквозь снег,
и о том, как найду

то, что видел вчера,
то, что видят другие сейчас, —
череду оград
для чужих, для вчерашних глаз,
бесконечный ряд
оболочек ночи — белую розу.

Едкий как время воздух
шевелит ее, льется по венам,
шлет и тленье и шелест,
говорящий о тленьи,
розе, подснежной траве, человеку в постели.

2

Приблизит тленье ли к цвету летящего
в траву сухую снега сухую
траву?

Найти ли, глядя в себя глядящего
и как после смерти стекло целуя,
Москву

и в щель
между дыханьем и отраженьем
просунуть голубоглазое лезвие?

Связать нельзя ли лица разрезанных
на тыл и лица зрением, временем
вещей

и их чужой, вчерашний их оборот?
Произнесет ли не по-немецки рот,
стекло туманя: тот человек, тот год?

3

Которому вредно время.
Чем дольше взгляд, тем гуще темень
стекол, лгущих губным теплом,

                   заоконным снегом лица,
тем правдивей свет
стен в изразцах.

Нет, невозможно, нет.
Боль ли сделает из плоти близнеца
снега и успеет убелить былое,
меж собою и виною
пустоту переступить?

Нет, невозможно пить
воздаянье как воздух губами, глазами ли
губы измучив
стеклами ночи
и глаза пропущенными снами,
говорящими: не верь, время не пламя
и не спасет от пламени.

Январь–март 1987

«Ты, воздух, всё свое лазурь, лазурь…»

Ты, воздух, всё свое лазурь, лазурь
о духоте, клонящей в сон меня.
И яви ни в одном глазу.
Мне трудно дышать тобою, лжецом таким.
Но солнце ест глаза,
словно оно — дым
от иного огня,
который будет гореть и уже горит.
Оно наклоняет мой взгляд в предлежащий прах,
словно оно — споткнуться страх,
словно оно — стыд.

1988

«Счастлив говорящий своему горю…»

Счастлив говорящий своему горю,
раскрывая издалека объятья:
подойди ко мне, мы с тобою братья,
радостно рыданью твоему вторю.

Сторонится мое и глаза прячет,
а в мои не смотрит, будто их нету.
Чем тебя я вижу? И нет ответа,
только тех и слышит, кто и сам плачет.

Сентябрь 1989

«Слабая какая перепонка делит…»

М.К.

Слабая какая перепонка делит
разведенный спирт и теплый вечер,
то гримасничает, то чепуху мелет.
Чем же ей потом оправдаться? Нечем.

Всё потом, потом — кто поставил в судьи
бедному сейчас невинное после?
Стыд заискивает перед тем, что будет,
будто чище спирт будет завтра розлит.

Август 1990

У метро

— Посмотри, не мелькнуло ли да
в как всегда опоздавших глазах?
— Нет, там карий закат, иногда
         светло-карий же страх.

— Дай пройти ее тихим слезам,
фразам, паузам, пережидай,
как не тех, поднимавшихся там,
         пропускал, пропускай.

— Но пока оно не раздалось
и пока я не встретился с ним,
от не тех, от молчанья, от слез
         разве я отличим?

— Оттого-то с нее не своди,
словно с лестницы, пристальных глаз:
не блеснет ли оно посреди
         снизу хлынувших нас?

— Ты как будто имеешь в виду,
что и клятва клянется придти
в сердце пообещавшей приду
         около девяти.

— Для меня и для медлящих клятв
нету этого сердца милей:
так прилежнее, жалобней взгляд:
         с ними свидимся с ней.

— Но привыкнув к навеки, к навек,
им и жизнь проволынить не жаль:
мил — не мил, что для них человек,
         вздохи или печаль?

— Ждать и жить — это только предлог
для отвода неведомо чьих,
чтобы ты не спускать с нее мог
         глаз невечных своих.

Сентябрь 1990

О What is This Sound (из Уистана Одена)

— Что это за звук, за дробь рассыпная
гремит в долине так рано, рано?
— Просто солдаты идут, дорогая,
бьют барабаны.

— Что это за свет, так больно сверкая,
вспыхивает всё ярче, ярче?
— Просто штыки блестят, дорогая,
блестят на марше.

— Смотри: одна колонна, вторая —
зачем собралось их так много, так много?
— Просто ученья идут, дорогая,
а может — тревога.

— Зачем они взяли дорогой другою,
слышишь: шаги их всё четче, четче?
— Наверно, приказ. Почему, дорогая,
ты шепчешь Отче!

— Они поворачивают, забирая
к доктору в дом, правда же, правда?
— Нет: ведь не ранен никто, дорогая,
из их отряда.

— Им нужен священник, я догадалась,
именно он — я права ли, права ли?
— Нет: ведь они и его, дорогая,
дом миновали.

— Значит, к соседу, живущему с края
нашего сада, нашего сада!
— Нет: они входят уже, дорогая,
в нашу ограду.

— Куда ты? Останься со мной, умоляю,
клятву нарушить нельзя ведь, нельзя ведь!
— Я клялся любить тебя, дорогая,
но должен оставить.

К дверям подходят, замок сломали,
по коридору скрипит кирза,
половицы гнутся под сапогами,
горят глаза.

«Холодно и людно. Сказав прощай…»