Уэллс Тауэр - Дверь в глазу

• Название: Дверь в глазу
• Автор: Уэллс Тауэр
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-98695-050-1

Главные герои рассказов молодого американского прозаика Уэллса Тауэра люди на грани нервного срыва. Они сами загоняют себя в тупик, выбраться из которою им по силам, но они не всегда этого хотят. Героев Тауэра не покидает ощущение постоянной тревоги и постоянной надежды на сопереживание. Проза Тауэра — это то и дело возникающие комические ситуации, неожиданно сменяющиеся ощущением чего-то ужасного. У Тауэра новая американская малая проза приобрела и новый язык — яркий, отточенный и хлесткий. Благодаря этому симбиозу Уэллса Тауэра сегодня называют «следующим лучшим писателем Америки».

Уэллса Тауэра литературные критики называют «следующим лучшим писателем Америки». Дважды лауреат Pushcart Prize и обладатель премии журнала The Paris Review Тауэр начал свою писательскую карьеру с публикаций в The New Yorker, Harper's magazine, GQ, The Paris Review и The Washington Post Magazine. В сборник «Дверь в глазу» вошло девять рассказов молодого американца, который заново открывает жанр малой прозы. Тауэра сравнивают с Сэлинджером, Капоте и Кизи, ведь вслед за ними он рассказывает о тупиковых и трагических ситуациях, о людях, которые ждут не материальных благ, а тепла и сочувствия. «В мире столько безысходности, — говорит Тауэр, — что в моих рассказах не может не быть теплоты». Вместе с тем Тауэр пытается разобраться в том, что побуждает людей не противиться злу, скрывать свои чувства и лицемерить.

Язык уэллса тауэра столь же выразительный и рельефный, как тело борца.

San Francisco Chronicle

Проза Тауэра — отличное напоминание о том, что одна из главных задач писателя — знакомить читателя с новыми мирами.

Los Angeles Times

---

— Брось, — сказал я. — А как же квартирка в новом комплексе, к которой ты приценивался?

— Прицениваться-то приценивался, но потом этот ипотечный кризис… — сказал Стивен. — Просто не хочу, чтоб меня облапошили.

— Слушай, чудак, чего ты мне-то не позвонил? Они еще продаются?

— Уже нет.

— А дедовы деньги, твоя доля? Их хватит на первый взнос?

Он кивнул.

— Вот что, когда вернешься в Орегон, мы тебе что-нибудь найдем. Оглядись там, пришли мне какие есть предложения, я помогу разобраться. Мы тебе подыщем нормальную хату.

Стивен посмотрел на меня с опаской и сомнением, будто я предложил стакан с лимонадом и он не был уверен, что я туда не помочился.

Я хотел доделать крыльцо до темноты и сказал Стивену, что мы с Джорджем займемся этим, а он пока может взять выпивку и пойти на вершину — там подвешен гамак. Но Стивен сказал, что он с удовольствием помашет молотком часок-другой.

Мы разгрузили доски, и они с Джорджем принялись за работу, а я ушел в дом и начал промазывать светлые листы рифленой панели золотистой морилкой «Минвакс». Всякий раз, выглядывая наружу, я видел, как Стивен совершает надругательство над крыльцом. Забивая гвозди, он гнул каждый третий, а потом калечил покрытие, выдирая их гвоздодером. Я знал, что в эти вмятины будет просачиваться вода и дерево начнет гнить, но Стивен трудился в охотку, и я не стал его трогать.

Через закрытые окна было слышно, как Джордж со Стивеном болтают и смеются. Прожив здесь несколько месяцев, я привык к тишине, и теперь она мне даже нравилась. Но меня все равно согревали долетающие с крыльца голоса, хотя где-то в глубине души шевелилось подозрение, что они смеются надо мной.

Когда Джордж и Стивен приколотили все доски, наступили сумерки. Мы вместе отправились к крошечному пруду, который я сделал, запрудив ручей позади дома. Там мы сбросили одежду, плюхнулись в восхитительно черную воду и, фыркая, поплыли в разные стороны. «Ах, ах, ах, до чего ж хорошо!» — восклицал Стивен с таким животным упоением, что мне стало его жалко. Но это было прекрасно — небо и вода слились в единую апокалипсическую тьму, и мы парили в ней, пока не онемели, как настоящие мертвецы.

Вернувшись домой, я приготовил этак с галлон бефстроганов, посолив его по методу Джорджа — так круто, чтобы на глаза наворачивались слезы.

Благодаря удачному спазму Гольфстрима сюда пришло ночное тепло, и мы с комфортом поужинали на свежеобшитом крыльце. По ходу дела мы употребили две бутылки вина и полпинты джина. Когда настал черед кофе с коньяком и черничного пирога, который Джордж принес из своего дома, на крыльце было уже столько дружелюбия, что хоть топор вешай.

— Нет, ты глянь, — сказал Стивен, топая по одной из только что прибитых досок. — Черт возьми, я десять лет работаю с клиентами, и какой им с этого прок? Не знаю. Но постучи два часа молотком — и у тебя уже есть на чем стоять. Вот он, результат. Вот чем мне надо заниматься. Перееду-ка я сюда. Поселюсь на холме и буду кайфовать.

— Вообще-то я рад, что ты поднял эту тему, — сказал я. — Сколько там у тебя осталось от наследства?

Он жеманно пожал плечами.

— Ну-ну? Штук двадцать пять примерно?

— Пожалуй, — сказал он.

— Я почему спрашиваю, — сказал я, — потому что есть предложение.

— Угу.

— Я вот о чем: прикинь, сколько на свете людей вроде нас, вроде меня? Хотя бы приблизительно?

— Что значит «вроде нас»? — спросил Стивен.

И я стал разворачивать перед ним картину, которая давно маячила у меня в голове и казалась особенно привлекательной после обильно сдобренного выпивкой ужина, когда мое восхищение этой землей, звездным небом и огромными лягушками в моем пруду достигло максимума. Я думал о легионах наших грустных, начинающих полнеть собратьев, которые еженощно меряют шагами снятые внаем квартирки по всей Америке, от Спокейна до Чаттануги, и страстно мечтают о собственном укромном уголке. Я собирался протянуть им руку помощи. Идея была проста. Я даю на последних страницах мужских журналов рекламу о продаже одноакровых участков, строю несколько стандартных домиков, сам беру подряды на другие, ставлю тир, прокладываю трассы для мотосаней, добавляю маленький бар на вершине — и они повалят сюда толпой, наши новые друзья, захватив с собой пару миллиончиков на мою безбедную старость!

— Ну, не знаю, — промямлил Стивен, плеснув себе очередную щедрую порцию бренди.

— Чего ты не знаешь? — сказал я. — Давай свои двадцать пять штук, и я возьму тебя в долю. Получишь столько же, сколько остальные вкладчики за пятьдесят.

— Кто это — остальные? — спросил Стивен.

— Рей Лотон, — соврал я. — Лотон, Эд Хейз и Дэн Уэлш. Ты что, не въехал? Я могу взять тебя даже с двадцатью пятью. Вложишь свои двадцать пять и получишь равную долю со всеми.

— Звучит, конечно, здорово, — сказал Стивен. — Но мне с этими деньгами надо поосторожнее. Это ведь все мои сбережения.

— Черт возьми, Стивен, я хочу тебе кое-что объяснить. Я делаю на этом деньги, — сказал я. — Я беру землю и немного денег, а потом превращаю их в целую прорву денег. Понимаешь? Вот что я делаю, а я очень хорошо умею это делать. Все, чего я прошу, — это просто занять у тебя твои двадцать пять штук этак на месячишко, а взамен даю тебе шанс кардинально изменить всю свою жизнь.

— Не могу, — ответил он.

— Ладно, а сколько можешь? Десять? За полный пай? Десять тысяч можешь вложить?

— Послушай, Мэтью…

— Пять? Три? Две тысячи?

— Да постой…

— Как насчет восьми сотен или, к примеру, двух? На две ты можешь подняться. Или это тебя разорит?

— Две сотни будет в самый раз, — ответил Стивен. — Считай, что за эти деньги я твой.

— Пошел ты, — сказал я.

— Хватит, Мэтью, — вмешался Джордж. — Охолони.

— Я спокоен как никогда, — сказал я.

— А, по-моему, тебя несет, — возразил Джордж. — И вообще, нечего препираться попусту. Эта твоя затея с ранчо для придурков все равно не прокатит.

— Почему?

— Во-первых, округ никогда не позволит строиться на водосборной площади. Десятиакровая полоса…

— Я уже говорил с ними насчет допуска. Они запросто…

— А во-вторых, я переехал сюда не для того, чтобы жить в толпе раздолбаев.

— Извини, Джордж, но речь же не о твоей земле.

— Понятно, Мэтью, — сказал Джордж. — Я только говорю, что если ты накромсаешь этот холм на дольки и натащить сюда разных кретинов из Бостона, очень может статься, что как-нибудь вечерком, в межсезонье, я малость переберу пива и захочу наведаться в твою коммуну с канистрой керосина под мышкой.

Джордж вперился в меня неестественно свирепым взглядом, как актер на сцене захудалого театра.

— Зачем тебе керосин, Джордж? Вполне достаточно молотка с гвоздями, — сказал я, повернувшись и махнув рукой на резные финтифлюшки над входом. — Просто загляни сюда ночью и соверши рейд с лобзиком. Преврати все дома в гигантские кружевные салфетки, и их обитатели мигом разбегутся куда глаза глядят.

Я расхохотался и продолжал хохотать, пока живот не заболел, а на подбородке не задрожали слезы. Снова посмотрев на Джорджа, я увидел, что его губы сжаты в плотную маленькую черту. Он явно очень ценил свои ремесленные таланты. Мне стало неловко. Я еще держал в руке тарелку из-под пирога и вдруг неожиданно для себя самого швырнул ее в кусты. Раздался треск без утешительного звона разбитого фаянса.

— Зараза, — сказал я.

— Что? — спросил Стивен.

— Ничего, — ответил я. — Что за поганая жизнь!

Потом я ушел в хижину, лег на матрас и скоро заснул крепким и глубоким сном.

Я проснулся в начале четвертого. Пить хотелось, как отравленной крысе, но я лежал, парализованный опасением, что прошлепать к раковине — значит прогнать сон насовсем. Сердце колошматилось в груди. Я подумал о спектакле, который устроил на крыльце, и о хорошей толстой веревке с петлей — как она раскачивается, поскрипывая. Подумал об Аманде и о двух своих бывших женах. О своей первой машине, у которой заклинило двигатель, потому что я не прошел техосмотр, когда накатал сто тысяч миль. О том, как два дня назад проиграл Джорджу в криббидж тридцать долларов. О том, как после смерти отца по уже забытым мною причинам перестал носить исподнее и как-то в школе узнал о дырке на заду своих штанов благодаря холодной заклепке в стуле. Я подумал обо всех, кому задолжал деньги, и обо всех, кто задолжал мне. Я подумал о нас со Стивеном, и о детях, которых мы так до сих пор и не произвели, и о том, что если мне все же удастся запихнуть в кого-нибудь свой генетический материал — а вероятность этого неуклонно уменьшается, — то к моменту, когда наш малыш научится завязывать шнурки, его папаша превратится в краснорожего пятидесятилетнего полустарика и будет высасывать из своего отпрыска восторг и невинность с жадностью скитальца, нашедшего в пустыне апельсин.