Борис Фрезинский - Мозаика еврейских судеб. XX век

• Название: Мозаика еврейских судеб. XX век
• Автор: Борис Фрезинский
• Издательство: Книжники
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9953-0009-0

Книга историка литературы Бориса Фрезинского содержит 31 сюжет. Их герои — люди как общеизвестные (Соломон Михоэлс, Натан Альтман, Илья Ильф или Василий Гроссман), так и куда менее знаменитые. Все они жили в XX веке — веке мировых катастроф — и работали преимущественно на территории Российской империи или СССР. Книга не случайно начинается с повествования об убийстве Соломона Михоэлса — знакового для советской эпохи преступления, обнажившего начало нового политического курса Сталина…

---

«т. Маленкову Г. М.

Дополнительно прилагаю письмо М. Литвинова от 1948 г. на имя товарища Сталина И.В. и письмо его детей — ответ на письмо М. Литвинова.

Как поступить?

А. Поскребышев

15 1.1952».

За неимением информации об ответе Маленкова ограничимся справкой: вдова М. М. Литвинова Айви Вальтеровна (урожд. Фейви Лоу, 1890–1977) родилась и умерла в Англии; его сын Михаил Максимович родился в Англии в 1917-м и умер в Москве в 2006-м, его дочь художница Татьяна Максимовна, родившаяся в Англии в 1918 году, теперь живет в Англии…

М. М. Литвинов (справа) и Э. Эррио. 1936 г.

М. М. Литвинов (слева) и Я. З. Суриц. 1932 г.

Любовь и вера, мука и стойкость (А. М. Ларина-Бухарина)

Российский XX век не располагал к воспоминаниям — в сталинские годы, казалось, было сделано все, чтобы ни один луч правды не дошел до потомков. Железный занавес окружал не только одну шестую земной суши — едва ли не каждый человек был отъединен от другого непроницаемой стеной страха; в это состояние так вжились, что, даже когда наступила «оттепель», страхи не исчезли, их преодолевали дрожа.

Но вот век завершился, и оказалось, что вопреки всем планам власть предержащих и прогнозам их обслуги век оставил библиотеку мемуарных книг, в которой, как и во всякой библиотеке, есть книги разного достоинства, но есть и особая полка…

Книга Анны Михайловны Лариной «Незабываемое» — одна из самых невероятных и потрясающих в этой библиотеке по тому, что пришлось пережить ее автору, а пережив, найти в себе силы пережитое описать. Переживали многие, описали пережитое тоже не единицы, но случай Анны Михайловны — особый, ее муки — двойные, и писала она не только за себя.

«Незабываемое» прежде всего поражает самим фактом своего существования — по всем расчетам тех, от кого зависело, быть или не быть конкретному человеку, автора и уж тем более ее книги быть не должно было. Однако книга есть. Недаром свою дочь, родившуюся после войны в ссылке, А. М. назвала Надеждой.

Мемуары написаны человеком, которого невыносимые беды, какие только могут выпасть на душу, тонны клеветы и лжи, обрушившиеся на самое дорогое в жизни, не уничтожили, не лишили разума и веры, не свернули и не остановили. Тут уместен лишь библейский масштаб сравнения…

Жизнь Анны Михайловны вырубили в 1937-м, когда ей было 23. К своим запискам она приступила (тайком!) в 1960-х. Интервал между этими двумя моментами заполнен тюрьмами, казнью любимого, неизвестностью судьбы ребенка и матери, расстрелом, оказавшимся инсценировкой, лагерями, ссылками, рождениями и смертями, и — все эти годы — клеветой, клеветой, клеветой. Какую силу, какую волю надо было иметь, чтобы выстоять, не свихнуться, дожить до победы?

Последнее, что Анна Михайловна услышала от своего мужа, Николая Ивановича Бухарина (27 февраля 1937-го): не обозлись. Последнее, что он написал ей (15 января 1938-го) и что ей дали прочесть только через 54 года: не злобься и еще: будь КАМЕННОЙ, как статуя. И она не потеряла разума, но стала тверже камня — не зная этого завета Николая Ивановича, она исполнила его точно и осознанно («Что касается меня, то я, очевидно, твердокаменная», — написала она в письме, когда страна только еще начала просыпаться…). Только так можно было решить задачу, которая стала главной в жизни, — сохранить содержимое памяти.

Когда в беспросветно застойные годы я впервые увидел Анну Михайловну — не мог поверить, что она — это она; все казалось невероятным, а в чудеса мы с детства были приучены не верить. Сталин вытоптал вокруг себя все, чтобы не оставить в живых ни одного свидетеля, ни одного помнившего правду, но вот — не все бумаги уничтожены, не все свидетели убиты. Знай он о том…

Не надо делать умный вид, что все загадки и все трагедии русского XX века поняты. Над ними — как вообще над загадками истории общества и человека — будут ломать голову долго. И кому-то человеческие свидетельства помогут…

Книга Анны Михайловны Лариной не утешает, как не могла утешить словами Анна Михайловна несчастного, бьющегося в исступлении Николая Ивановича: в ней оказалась огромная моральная сила, но утешать словами — это было не ее. Книга не содержит и простых рецептов, как избежать повторения кошмара. Не содержит она и полной картины времени. Но она позволяет мысленно пройти по дорогам русского XX века возле самой его преисподней и самого центра зла…

Эпиграф к книге взят из Твардовского; он полемичен и возвращает нас в 1960-е годы, к ненужной теперь попытке доказывать очевидное и отметать отметенное.

Решительный прорыв, который не удался Хрущеву, но получился у Горбачева (Анна Михайловна всегда хранила признательность Михаилу Сергеевичу за реабилитацию Бухарина), оказался ожидавшимся пиком событий; после этого все понеслось вскачь, и то, к чему Анна Михайловна готовилась всю жизнь, — пронеслось.

Первое, что записала А. М. Ларина, когда начала работу над воспоминаниями, было надиктованное ей Бухариным обращение «Будущему поколению руководителей партии»; им заканчивается ее книга. Это обращение она много лет ежедневно повторяла про себя — чтоб не забыть в нем ни слова. Текст его неотрывен от обстоятельств личной судьбы Н. И. Бухарина, от того времени и того места, когда и где он диктовался. Записывая в 1984 году рассказанное мне Анной Михайловной, я позже, уже читая рукопись ее записок, убеждался в выверенности каждого ее устного слова, которое фактически оказалось словом письменным. С началом перестройки работа над записками стала открытой — А. М. уточняла детали, просила посмотреть в питерских собраниях те или иные подробности прошлого (в Москве делала это сама или помогали московские друзья) — словом, проверяла себя.

История большевистской партии подверглась переоценке отнюдь не в первую очередь. 28 октября 1986 года А. М. писала мне (до перестройки мы не переписывались, ничего не доверяя почте): «Недели две назад была на заседании, посвященном памяти И. Э. Якира. О конце его жизни никто слова не вымолвил. Так что же говорить о Серго, в этом смысле, кто хочет — может руководствоваться первоначальным сообщением в печати. О последующем — все забыто».

До реабилитации Бухарина оставалось почти два года — срок, в условиях стремительно ускоренных социальных и политических процессов, невероятно долгий. Уже компартии Италии, Югославии, даже Китая издавали работы Бухарина и широко их обсуждали. Уже давно начала победное шествие по свету замечательная монография Стива Коэна «Бухарин и большевистская революция. Политическая биография, 1888–1938», сразу же подпольно переведенная на русский язык Евгением Александровичем Гнединым и сыном Бухарина Юрием Николаевичем Лариным (в «тамиздате» имена переводчиков скрыты за псевдонимами Е. и Ю. Четверговых). Но в СССР в этом смысле все оставалось без перемен. Помню, как ожидали политической реабилитации Бухарина в день 70-летия Отябрьской революции (1987), как удивил и огорчил доклад Горбачева, от которого надеялись получить новый взгляд на историю советского времени (мы ждали прорыва, не учитывая того упорного сопротивления, которое оказывали Горбачеву старые кадры Политбюро). В докладе имя Бухарина было названо не ругательно, но отмечалась единственная его заслуга перед страной: нет, не защита крестьянства, гибнущего от сталинской коллективизации, а — борьба с троцкизмом. Слышать это было грустно. А. М. доклад Горбачева приняла, хотя к Троцкому в то время она уже не относилась отрицательно. Дело пусть и медленно, но все-таки шло к реабилитации Николая Ивановича. Анна Михайловна ждала этого, как никто, но жизнь ее крепко приучила ничему не радоваться заранее. 10 февраля 1988 года писатель Камил Икрамов, сын расстрелянного руководителя Узбекистана Акмаля Икрамова, друга Бухарина, писал в «Литературной газете»: «Неделю назад я зашел к своим соседям и друзьям, к вдове Николая Ивановича и к его сыну Юре… Я сказал:

— Анна Михайловна, как я слышал, не сегодня завтра…

Она прервала меня:

— Давайте лучше все-таки подождем».

4 февраля 1988 года пленум Верховного суда СССР отменил приговор в отношении Н. И. Бухарина и его подельников, кроме Г. Г. Ягоды. Расстрелянных не шпионов и не вредителей через 50 лет признали не шпионами и не вредителями. 6 февраля о том объявили на всю страну. Камил Икрамов назвал это «минутой молчания после стольких десятилетий громоподобной лжи».

Официальная реабилитация открыла вал публикаций в периодике, началось переиздание научных трудов Н. И., издание сборников его статей. Тонко чувствующий конъюнктуру поэт Евтушенко еще в июле 1987-го написал длинный стих «Вдова Бухарина», и 26 марта 1988-го «Известия» его напечатали. Но свобода упоминания имени Н. И. уже в апреле 1988 года открыла шлюз и новой клевете, новым нападкам (правда, тогда это еще вызывало общественные протесты).