Электрон Приклонский - Дневник самоходчика: Боевой путь механика-водителя ИСУ-152

• Название: Дневник самоходчика: Боевой путь механика-водителя ИСУ-152
• Автор: Электрон Приклонский
• Издательство: ЗАО Центрполиграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9524-3516-2

 Дневники Электрона Приклонского, кавалера нескольких орденов Отечественной войны, – увлекательный и честный рассказ о военных буднях механика-водителя тяжелой самоходной установки ИСУ-152. Молодой офицер принимал участие в боевых действиях на территории России, Украины, Латвии, Эстонии, Польши, сменил несколько боевых машин, каждый раз оставаясь в живых лишь чудом. Самоходка стала его верной боевой подругой и родным домом. Но тяжелая машина была исключительно трудна в вождении и требовала ежедневного технического обслуживания. Технику-лейтенанту Э. Е. Приклонскому не раз приходилось вызволять ее из болот и проталин, вытаскивать из кюветов, восстанавливать узлы и агрегаты буквально из обломков. Фронтовые хроники содержат массу тактических примеров использования тяжелой самоходной артиллерии в различных видах боя.

---

– У, головорезы! – останавливается коренастый Николай перед древним тевтонским мечом, синевато отсвечивающим в тени каменной ниши.

Длина этого двуручного орудия смерти с обоюдоострым лезвием равна росту моего товарища. Но Костылев по-уральски крепок: он легко вытаскивает меч из тяжелой подставки и подносит к узкому стрельчатому окну-бойнице. Рассматриваем страшилище: вдоль лезвия, почти до самого острия, тянутся два параллельных желобка для стока крови (какая предусмотрительность!), а между ними – краткая надпись колючими готическими литерами: «Тринк блюд». Это рыцарское заклинание мне удалось (спасибо нашей беспощадной «немке» Анне Иосифовне!) расшифровать без труда: «тринк», без сомнения, императив от «тринкен» (пить), а «блюд» очень похоже на «блют» (кровь).

21 марта

«Штатных» автоматчиков с нашей машины забрали. Она уже еле ходит. Из города нас отвели. Это означало, что и для нашего экипажа наступила формировка. «Загораем» и пьем дрянной немецкий шнапс – с досады, а также за отсутствием лучшего напитка.

22 марта

И вот утром мы спохватились, что не разжились трофеями в Браунсберге. А ведь разрешено даже посылки отправлять домой. Только никто Из нас до сих пор не удосужился ничего отправить родным. Нет, я не забыл, что мама и малые сестры ушли из Смоленска в летнем «обмундировании», в чем война застала, и как они, горемыки, три с лишним года перебивались на бывшей антоновской родине, а с октября прошлого года не густо хлебают в разоренном и сведенном почти на нет, но по-прежнему родном городе, ставшем еще дороже для них. И много ли помог им мой лейтенантский аттестат? Денег, получаемых матерью ежемесячно, хватает всего на пару буханок базарного хлеба. Интересно, для кого этот приказ насчет посылок? Для трофейных команд? Так они и без него свое дело знают. Или воевать, или трофеи собирать. В Заальфельде, кажется, тридцатьчетверка нечаянно въехала в широкую витрину   ювелирного магазина. Посыпались золотые часы и прочие драгоценные безделушки, до которых никому в ту минуту не было дела.

Показались по бокам шоссе места, где недавно дрался наш гвардейский, ежедневно тающий полк. Завидя стоящую посреди голого поля ИСУ, вспоминаем, чья именно машина и при каких обстоятельствах была подбита или сгорела.

Под Тидмансдорфом Витьки Братцева могилка, у самой дороги. Он был не только водитель хороший, но и товарищ прекрасный. Все без уговору спешиваемся и тихо подходим. Наспех насыпанный земляной холмик уже осел и расползся, невысокий столбик с прибитой к нему фанеркой покосился, сама фанера покоробилась, а неровная надпись на ней расплылась.

Опустившись на колени, обвожу простым карандашом слова: «БРАТЦЕВ ВИКТОР, гвардии техник-лейтенант, механик-водитель. 1924 – март 1945».

Молча постояли, обнажив головы. Сколько же дорогих могил, порою вовсе безымянных, оставили мы на своем пути «в схватках жарких, за немцем в погоне, пролагая дороги великих побед»? Кто присмотрит за ними? Не забудут ли люди, которые будут жить в этих краях после войны, о тех, кто, жертвуя собой, добыл человечеству мир? Подумалось так почему-то, должно быть, не только мне, потому что народ, трясясь в кузове «американца», грустно попритих, но вскоре неожиданная дорожная встреча настроила нас на иной лад.

Километрах в двадцати от Браунсберга, в какой-то деревне, из кузова встречного грузовика кто-то замахал нам обеими руками, точно ветряная мельница, громко и радостно вопя, а затем бешено забарабанил в два кулака по крыше кабины. Духанин, услыша такой же гром над своей головой, затормозил. По пустынной улице, разбрызгивая грязный талый снег, бежал к нам, да нет, не бежал, а летел не кто иной, как сам «курский соловей» – Миша Краснухин, наш мехводитель, крепко задетый немецким осколком еще в феврале.

После коротких приветствий Мишу дружно втащили в кузов и, передавая из рук в руки, облобызали его колючие щеки, не забывая при этом крепко, с братской нежностью похлопывать по широкой, надежной спине. Несколько флегматичный Мишка только блаженно улыбался, почувствовав себя в родном кругу. Тут же единогласно решено было плюнуть на трофеи   и приказано шоферу поворачивать обратно, так как все равно уже начинало темнеть, надоели частые задержки у КПП, понатыканных чуть не на каждом перекрестии дорог. Да еще временами прилетали с моря увесистые «гостинцы», предназначенные, как пить дать, для рокадного шоссе, по которому наш исцеленный Мишка мотается целый день на «чужих» машинах, безуспешно разыскивая свой полк.

Вернулись в расположение, к «родному очагу», спешно соорудили «встречный» ужин и уселись за стол. Нил долго любовно изучал добродушную Мишину физиономию, а затем тихо произнес:

– А ведь ты, Моня, стал у нас теперь гвардии шероховатый!

Все прыснули беззлобно. Действительно, все лицо Краснухина, желтовато-бледное после госпиталя, было обильно усеяно неглубокими крапинками – следами брызг горящего газойля.

– Ничего, главное – глаза целы, – защищался Миша, – и девки рябых зато больше любят!

Беспалов привез откуда-то еще двоих наших: командира ИСУ Федьку Речкалова и Василия Зубарева. Водитель речкаловской машины Темненко сломал ногу, а Васька Зубарев вернулся буквально с того света, так как числился в списках погибших уже больше месяца. По поводу его «воскрешения» хлопцы срочно нагнали горилки из барды, которая бесполезно бродит в чанах здешнего пивного заводишки.

23 марта

Привели свою машину в порядок. Здесь сразу два СПАМа: 83-й и 125-й, и мы не знаем еще, в который будем передавать самоходку и что нас ожидает: в полк возвратят или направят в другую часть, чтобы возместить людские потери.

25 марта

Сдал машину Федьке Буянову. Он теперь техник-контролер и сразу стал ужасно важным. Отвоевался. Не знаю почему, но ничуть ему не завидую.

И вот мы без «коня». Бредем впятером, всем экипажем, не спеша по Мальцайтену. Настроение, разумеется, весеннее и самое праздничное.   

26 марта

Мальцайтен – небольшой населенный пункт, и его с трудом можно назвать городишком. В одном из кирпичных домиков, на главной, по-видимому, улице, живет наш экипаж. Улица эта идет вниз, к небольшому озеру. Отделенная от озера железнодорожной насыпью, торчит справа, на возвышении, колючая кирха. За нею толпятся одноэтажные домишки, половина которых пустует, брошенная жителями. По левую руку почти вплотную к строениям подступает в нескольких местах хвойный лесок.

Бесцельно бродим с Речкаловым по скучному «штэдтхэну» и, не найдя других достопримечательностей, решаем заглянуть в серую кирху. Она не заперта. Внутри никого и ничего, кроме сложенных в низкий штабель тюфяков. Сквозь узкие стрельчатые окна косо падают вниз солнечные полосы, и в них, подтанцовывая, роятся мельчайшие пылинки. Направляемся дальше, к железнодорожной станции. На запасном пути – длинный состав из низкобортных платформ, нагруженных трофейной техникой – главным образом пушками всевозможных систем и калибров. Около орудий хлопочут немки – женщины и девушки, отчищая наждачной бумагой рыжую ржавчину на стволах и лафетах и смазывая их затем солидолом. Бессмысленное занятие: все равно ведь вся эта сталь пойдет на переплавку.

Работающих охраняли несколько пожилых солдат, вооруженных винтовками. Поэтому круглолицый смуглощекий Федька, заглядевшийся было на аппетитную немочку, которая озорно косилась в нашу сторону, трудясь над открытым замком здоровенной 210-миллиметровой гаубицы, притушил хищный блеск своих черносливовых глаз и скорчил такую постную мину, что стал очень похож на кота из какой-то притчи. Хвостатый плут, убедившись, что печенку, которую предусмотрительная хозяйка подвесила под самым потолком, стащить не удастся, будто бы равнодушно промурлыкал: «А я сегодня пощусь!»

Мы удалились в сторону овального озера, почти лишенного прибрежной растительности. Может быть, так только казалось из-за того, что кустарники еще не одеты в листву. На серой водной глади, свободной уже ото льда, плавал одинокий белый лебедь, держась самой середины озера.  

– Осторожничает: напуган войной. И военными... – задумчиво заметил Федя, любуясь красивой гордой птицей. – Лебеди очень зорки. Смотри.

Он нагнулся, поднял с земли палку и приставил к плечу, словно винтовку. Лебедь, секунду назад спокойно курсирующий метрах в трехстах от берега, окатывая себя водой и охорашиваясь, тотчас стремительно прибавил ходу.

Он вытянул длинную шею, развернул большие белоснежные крылья и стал помогать себе частыми взмахами, задевая воду и окружая себя радужным ореолом мелких брызг, разноцветно вспыхивающих на солнце. Некоторое время птица словно бежала по воде, делая стартовый разбег, затем плавно взмыла и, грациозно взмахивая крылами, стала удаляться, быстро превратившись в маленькую белую точку на голубом фоне.