Анастасия Логинова - Усадьба

• Название: Усадьба
• Автор: Анастасия Логинова
• Жанр: Исторические любовные романы

Аннотация

Лидии – сироте и одной из лучших воспитанниц Смольного – хватает в жизни и собственных загадок: кто она, кем были ее родители, и почему ее, дочь французских подданных, вывезли в Россию, когда она была ребенком? Поездка в старинную и полную загадок усадьбу, принадлежащую отцу ее лучшей подруги, виделась для Лиди лишь местом, где можно попрактиковаться в решении задачек «на сообразительность». Ведь Лиди не может, в силу характера, оставить задачки нерешенными – а их в усадьбе масса.

---

Мне стало необыкновенно страшно – как оказалось, это был не дурной сон, и ничего не кончилось.

— Мама… — позвала я.

— Я здесь, моя хорошая, — отвлеклась она от беседы с отцом и провела рукой по моим волосам.

— Идите, идите быстрее! – заторопил нас отец и буквально вытолкал из кареты.

Я только помню, как он дотронулся на прощание до моего лица и, помню, сколько тоски было тогда в его глазах.

Потом мы с мамой, держась за руки, пробежали несколько метров по размытой дороге до другой кареты. Едва забрались внутрь, она тронулась.

— Это m-lle Трюшон, — сдержанно представила мне мама молодую, но очень некрасивую и строгую женщину. – Она позаботится о тебе, дорогая.

Мама беззвучно плакала – она то льнула ко мне, то оглядывалась через стекло на уезжающую в противоположном направлении карету, где остался папа. Я крепко держала ее за руки, потому что понимала, что она хочет сделать. Понимала и вся дрожала от неизвестности и страха.

Наконец, она не выдержала:

— Нет! – закричала моя мама кучеру. – Стойте, я хочу сойти!

Кучер не останавливал, но мама, открыв дверцу, на ходу выпрыгнула из кареты. Путаясь в юбках и несколько раз падая, она подымалась и вновь бежала за отцом. Та, другая карета, все же остановилась, папа выскочил и заключил мою маму в объятья.

Мои родители, крепко обнимающие друг друга на проселочной дороге близ Парижа – это последнее, что я помню о них. Точнее, последнее, что должна бы помнить…

Я тоже желала спрыгнуть и побежать к ним, но m-lle Трюшон крепко держала меня, не давая этого сделать, называла деточкой и лгала, что все будет хорошо.

Мы приехали в какой-то дом, где я плакала и билась в истерике, но пришел человек с медицинским чемоданчиком и что-то вколол мне, отчего я сразу забылась сном.

Не помню, сколько дней я провела в комнате с вечно запертыми дверьми, сухими серыми деревьями за окном и огромным количеством дорогих игрушек, к которым я не прикасалась. Мне казалось, что я находилась в этой комнате целую вечность, что успела в ней повзрослеть и состариться. Я до сих пор в малейших деталях помню обстановку той комнаты, и иногда она снится мне в кошмарах.

Первое время меня навещала только m-lle Трюшон, которая неожиданно заговорила по-русски: она въедливо смотрела мне в глаза, цепко держала мой подбородок в своих пальцах и заставляла рассказывать, кто навещал отца в последние дни перед этим кошмаром. Я же отвечала только:

— Je ne vous comprends pas! Je ne connais pas cette langue![10]

Она ужасно злилась, становилась еще некрасивее и начинала спрашивать по-французски – тогда я рассказывала ей, что помнила.

Потом вместе с этой дамой меня начал навещать мужчина с аккуратно остриженной бородкой, который говорил со мною только по-французски, хотел казаться ласковым и предупредительным. Думая, что я не слышу, он перебрасывался с m-lle Трюшон фразами на русском, в котором не было и намека на французский акцент – из этих фраз я поняла, что я бесполезна, крайне их обременяю, и они не знают, что делать со мной.

Этот мужчина тоже задавал вопросы, даже больше, чем m-lle Трюшон, и еще показывал мне портреты мужчин и женщин, выполненные в карандаше, и спрашивал, узнаю ли я кого-то.

Спустя какое-то время меня все же выпустили из этой адской комнаты и повезли по дорогам Франции в безликой казенной карете, пока не остановились у маленькой придорожной гостиницы – мы с родителями часто останавливались в таких.

Но эта была иная. Она была огорожена солдатами во французской военной форме, туда-сюда сновали люди, и никто не обращал внимания на маленькую девочку, покинувшую карету, в которой ее сюда привезли, и беспрепятственно вошедшую в гостиницу.

Все были очень заняты своими делами, суетились, и ничто не помешало мне подняться по лестнице, подойти к дверям номера, где скопилось больше всего людей и заглянуть внутрь.

Все, что я увидела – край темно-фиолетовой юбки, лежащей на полу женщины. Это была юбка моей мамы, я сама помогала пришивать кружева к ней.

— Откуда здесь ребенок?! Уберите девочку! – раздраженно проговорил кто-то, прежде чем я успела сделать еще один шаг.

В тот же момент меня подхватил на руки мужчина в штатском, прижал мою голову к своему плечу и почти бегом вынес на улицу. Этим мужчиной, как я узнала позже, был Платон Алексеевич. Я не плакала больше и не спрашивала ни у кого, что случилось. Но и не ждала больше никогда, что родители приедут ко мне или хотя бы напишут.

Глава VIII

— Бедное дитя, — Максим Петрович погладил мою руку сухой старческой ладонью. – Платон Алексеевич… редкое имя. Уж не о графе ли Шувалове вы говорите?

— Я не знаю, он никогда не называл свою фамилию, — я все еще была мыслями там, в своем детстве, поэтому не сразу поняла суть вопроса monsieur Эйвазова.

А когда поняла, вскинула глаза на Максима Петровича: взгляд его сейчас не был похожим на взгляд умирающего больного старика – он был настороженным, с хищным прищуром и очень жестким, будто Максим Петрович ждал от меня какой-то опасности.

— Вот оно как… — он опомнился и быстро отвел глаза. – Что-то устал я, позовите Лизоньку, будьте добры.

Я рассеянно поднялась с робкой надеждой, что этот человек, кажется, знает о моем попечителе что-то такое, чего не знаю я. И, так и не решив для себя, стоит ли спрашивать, вышла за дверь.

Простившись с Максимом Петровичем, я передала первой же попавшейся горничной пожелание Максима Петровича видеть жену и спешно направилась в комнату Натали – мне необходимо было сейчас поговорить с самым близким моим человеком и отвлечься от дурных мыслей. Однако свою подругу я нашла только в мужском крыле дома, ее голос доносился из спальни, принадлежавшей Василию Максимовичу. Дверь была распахнута, а внутри я увидела Васю, Натали и горничную Дашу, которые все втроем дружно склонились над младенцем и с улыбками на лицах что-то обсуждали.

— Лиди! – вскрикнула, увидев меня моя подруга, - поди к нам скорее!

Глаза ее светились счастьем – ни много ни мало. Я ее восторга, увы, не разделяла.

— Я зашла сказать, что хочу прогуляться по окрестностям. Ты не хочешь составить мне компанию? – спросила я, все же надеясь, что Натали догадается, что очень нужна мне сейчас.

— Нет-нет, милая, - она уже и не глядела на меня, снова отвернувшись к ребенку, - погуляй одна, а я, быть может, пройдусь с тобой вечером.

В этот момент я впервые пожалела, что приехала сюда: Натали зря переживала, она отлично вписалась в свою семью. А вот что здесь делаю я – совершенно непонятно. Я кивнула ей в ответ и отошла от двери.

Уже когда я подходила к воротам, ведущим из усадьбы, меня окликнули – это оказался Вася.

— Лидия Гавриловна! – запыхавшись, догнал он меня. – Дозвольте мне проводить вас, мне тоже вздумалось прогуляться. Вы непротив?

Я сдержанно улыбнулась, сторонясь так, чтобы на узкой тропинке смог идти и он, но не удержалась и сказала:

— С удовольствием дозволю, Василий Максимович, но только при условии, что вы станете звать меня впредь просто Лиди – как я и представилась вам в день нашего знакомства.

Он сконфузился, ниже наклоняя голову, и поспешил оправдаться:

— Не подумайте, Бога ради, что я специально – вы заметили, должно быть, что я крайне неловко веду себя с новыми знакомыми.

Право, не заметить это было сложно, - улыбнулась я, но ничего не сказала.

Какое-то время мы шли молча, и я разглядывала окрестности. Под ногами была едва намечена извилистая тропинка с желтеющими в ней одуванчиками. Левее стелилась чуть более широкая проселочная дорога, за которой вдалеке чернело распаханное поле, где трудились крестьяне, справа же высились сосны, распаренные под майским солнцем и источающие острый аромат хвои…

— Лиди, позвольте мне объяснить, чтобы впредь между нами не было недомолвок, - заговорил вдруг, выдергивая меня из собственных мыслей, Вася. - По поводу той неприятной сцены за завтраком… когда моя тетушка прочила меня к вам в женихи. Я хочу, чтобы вы знали: ребенок Даши – это и мой ребенок.

Признаться, это не стало для меня большой новостью: после сцены с младенцем в его спальне трудно было найти другое объяснение.

— Разумеется, наши отношения раздражают всех в доме, - продолжал Вася, ужасно смущаясь, - а больше всего мою тетку и отца. С самого рождения Митеньки мы с отцом и десятком слов не перебросились, он полностью игнорирует меня. Лишь его болезнь несколько нас примирила, и то потому только, что у него больше нет сил ни моральных, ни физических на меня гневаться. Я знаю, отец хотел для меня другой судьбы, но, увы, у меня нет ни его деловой хватки, ни харизмы моего кузена…

— Василий Максимович, - прервала его я, - не понимаю, для чего вы мне это рассказываете? Уж не думаете ли вы, что я питаю в отношении вас какие-то надежды?

Мне действительно было крайне неловко все это слушать, я бы с удовольствием переменила тему. Заметив мое волнение, Вася опомнился: