Светлана Шипунова - Дети солнца

• Название: Дети солнца
• Автор: Светлана Шипунова
• Издательство: Олма-Пресс
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2002
• ISBN: 5-224-03875-8

Книга представляет собой несколько самостоятельных произведений. "Курортные рассказы" - цикл забавных, романтических и даже трагических историй из жизни отдыхающих и "аборигенов" города Сочи. "Маленькие семейные истории", каждая из которых являет собой законченный сюжет, но все вместе они складываются в своеобразный роман о любви внутри одной семьи. "Французские новеллы", повествующие о судьбах русских эмигрантов, выходцев с юга России, нашедших свой последний приют на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем и православном кладбище в Ницце.

---

…Нет более унылой, щемящей сердце картины, чем пустынный, продуваемый ветром, мокнущий под осенним дождём погост. Какими одинокими и заброшенными кажутся в такой день и потемневшие, с искрошившимися углами мраморные надгробия, и чёрные от дождя деревянные кресты над могилами! И как неуютно и страшно должно быть забредшему сюда в такой день живому человеку…

Человек был высок ростом, широкоплеч и плотен, волосы имел темно–русые, уже с сединой, но лицом был моложав, румян и бодр. Он шёл по безлюдному кладбищу быстрым, уверенным шагом, каким ходят спортсмены или военные, не оглядывался и нигде не останавливался, лишь слегка поворачивал голову влево и вправо, успевая на ходу схватывать взглядом фамилии и даты на памятниках, мимо которых проходил. Фамилии были всё русские, изредка — немецкие, каких и теперь полно в России, только с давно несуществующими «приставками» — урождённая княгиня такая‑то; лейб–гвардии поручик такой‑то… Глядя на облепленные мокрой листвой надгробия с уже стёршимися кое–где фамилиями, он думал обо всех этих людях, так и не нашедших обратного пути в Россию и упокоившихся здесь после полной испытаний жизни. Было же время, когда и они были молоды, полны сил, о чём‑то мечтали, кого‑то любили, от чего‑то страдали. И вот все кончено для них навсегда, и лежат они плотными рядами в окружении чужих, случайных, вечных соседей…

Могила, к которой он шёл, находилась в центральной части кладбища, но он не сразу направился туда, а сначала по боковой аллее прошёл в самый конец его, к глухому забору, за которым стеной поднимался лес. Там, в дальнем углу кладбища, окружённая берёзами, виднелась довольно большая площадка с ровными рядами одинаковых белых крестов над такими же одинаковыми — белыми и плоскими плитами, в каждую из которых впаян был настоящий погон. То было братское захоронение русских кадетов. Отделив от букета четыре хризантемы, он положил их на выступ небольшого обелиска, закрыл зонт и немного постоял, подставив голову холодному дождю. Потом все тем же быстрым шагом пошёл назад, но уже не по прямой, а сворачивая с одной узкой дорожки на другую и пересекая кладбище как бы по диагонали. Так он миновал величественный мемориал галлиполийцев со ступенчатой пирамидой в центре и приметное, из редкого тут чёрного мрамора братское захоронение дроздовцев; мелькнуло где‑то справа высокое надгробие с надписью: «Казакам – сынам славы и воли»… Отсюда было уже совсем недалеко до той могилы, ради которой он приехал. Можно было и не делать этого, не ехать, но ведь кто знает, приведёт ли его судьба в Париж когда‑нибудь ещё!

Полгода назад, весной, он уже был здесь, и все тогда было другим. По залитым солнцем дорожкам прохаживались немногочисленные туристы, которые по давно заведённой традиции всегда первым делом интересуются могилой Бунина, а нашедши, обычно удивляются её скромности – простой белый крест над гробницей, засаженной ярко–синими анютиными глазками, и — ни портрета, ни хотя бы маленькой фотографии. Подивившись, охотно снимаются «на фоне» и идут по чистому, ухоженному кладбищу дальше — искать могилы Галича, Тарковского и Нуреева, чьё искусство так и осталось для большинства из них неизвестным, и лишь имена все ещё на слуху, подогревая запоздалое и равнодушное любопытство. Про могилу Нуреева ходят среди русских туристов легенды, что устроена она не по–православному, но красоты необыкновенной: издали кажется, будто яркий восточный ковёр наброшен на могильный холм, а подойдёшь ближе – искусная мозаика. Говорят ещё, что во всякое время сидит там и плачет какая‑то женщина, по всему — тронувшаяся умом поклонница великого артиста.

Видел и он этот «ковёр» и эту женщину, сидящую перед могилой на корточках и переставляющую с места на место рамку с фотографией летящего над сценой кумира. Видел и причудливую, всю уставленную горшочками с цветами могилу Тарковского, и строгую, чёрную – четы Галичей, и перенесённую на новое место могилу Виктора Некрасова, и совсем ещё свежую — Владимира Максимова… В тот свой приезд он никуда не спешил и медленно обошёл все кладбище, одинаково внимательно прочитывая надписи на могилах знаменитостей и людей вовсе не известных. Он ещё подумал тогда, почему это так бывает: одним — слава при жизни и после смерти, другим — полная безвестность и забвение. Только ли мера таланта тому причиной? Или сложение обстоятельств жизни и то, что принято называть случаем, играет свою роковую роль в судьбе человека, быть может, не менее других достойного, но прожившего и ушедшего тихо, бесславно…

Он уже пошёл было по второму кругу, когда обнаружил, наконец, то, что искал. Это была ничем не примечательная могила с памятником в виде креста, вырезанного из недорого светлого песчаника. Как и большинство таких же крестов вокруг, он сильно потемнел и даже позеленел от времени, зацвёл по краям бурыми пятнами. На небольшой мраморной плитке, привинченной в основании креста, под укрытой тусклым стеклом лампадкой, давно, как видно, не зажигавшейся, было выбито:

Войска Донского

Николай Николаевич

Туроверов

1899 — 1972

Мимо шли люди, и слышна была русская речь, но никто не останавливался у этой могилы, никто не спрашивал, а не тот ли это Николай Туроверов, который…

Мало кто знает о нём в России! Он и сам ещё недавно ничего не знал об этом человеке, кроме стихов, случайно вычитанных им однажды в каком‑то из московских литературных журналов. Это была небольшая подборка, всего из трёх стихотворений, уместившихся на одной странице. И стихи‑то самые простые, безыскусные, но чем‑то они его тронули, зацепили. Часто потом замечал он, что повторяет их про себя, испытывая всякий раз странное чувство горечи и сожаления. О ком? О чём? Бог весть!

Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня;
Я с кормы всё время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл изнемогая,
За высокою кормой,
Все не веря, все не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь все плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо -
Покраснела чуть вода…
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.

Под стихами стояла дата: 1940 г. Париж. Из этого он заключил, что автор принадлежит к первой волне русской эмиграции, той её части, что осела в 20–е годы во Франции. Два других стихотворения навели его на мысль, что автор, возможно, выходец из казаков. Кто ещё из русских способен так любить и воспевать лошадей!

Не выдаст моя кобылица,
Не лопнет подпруга седла…

Время от времени среди череды дел он ловил себя на мысли, что думает об этом человеке — жив ли он ещё, или окончились уже его дни? И если так, то где похоронен — в России ли, которую, судя по стихам, продолжал любить всю жизнь (иначе не писал бы и в 40–м году все о том же), или в приютившей его чужой стране?

Некоторое время имя это – Николай Туроверов – не попадалось больше ему на глаза. Вдруг старый дружок, однокашник по «кадетке», зная о его пристрастии, привёз ему из Москвы два первых тома «Антологии поэзии русского зарубежья», где вкупе с другими неизвестными у нас поэтами (вроде Алексея Дуракова и Жозефины Пастернак) напечатаны были и стихи Туроверова, прежде им не читанные, но поразившие все той же печалью.

Сам он не был ни поэтом, ни литератором. Сын военного и сам военный, смолоду слыл он страстным и жадным до книг читателем. В последние же годы увлёкся чтением всего, что написано было за долгий ХХ век русскими эмигрантами, словно спешил наверстать не по своей воле упущенное. Тем временем в Россию одна за другой возвращались из эмиграции русские книги, и в этом потоке смешалось все – мемуары князя Юсупова, дневники Деникина, романы Набокова… Легко же было затеряться среди них скромным стихам безвестного русского поэта!

Ещё лишь раз мелькнуло ему имя Туроверова: в какой‑то газете сообщалось о выходе в свет отдельного сборничка его стихов. Он кинулся искать на книжных развалах и в магазинах, но торговцы только плечами пожимали: не знают, даже не слышали…

И вдруг весной 1997–го выпала ему командировка в Париж – по линии военного сотрудничества. Он оказался единственным человеком в делегации, неплохо говорившим по–французски и в услугах переводчика поэтому не нуждавшимся. Вечерами он отрывался от своих и с удовольствием бродил по Парижу один, легко узнавая улицы и здания, про которые знал, кажется, все – из книг. В один из таких вечеров где‑то вблизи Латинского квартала набрёл он на очередной книжный магазинчик и по привычке своей зашёл. В небольшом, тесном помещении сидел за конторкой и что‑то записывал молодой человек с пышным венцом волос вокруг ранней лысины.