Михаил Садовяну - Братья Ждер

• Название: Братья Ждер
• Автор: Михаил Садовяну
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1971

Историко-приключенческий роман-трилогия о Молдове во времена князя Штефана Великого (XV в.).

В первой части, «Ученичество Ионуца» интригой является переплетение двух сюжетных линий: попытка недругов Штефана выкрасть знаменитого белого жеребца, который, по легенде, приносит господарю военное счастье, и соперничество княжича Александру и Ионуца в любви к боярышне Насте. Во второй части, «Белый источник», интригой служит любовь старшего брата Ионуца к дочери боярина Марушке, перипетии ее похищения и освобождения. Сюжетную основу заключительной части трилогии «Княжьи люди» составляет путешествие Ионуца на Афон с целью разведать, как турки готовятся к нападению на Молдову, и победоносная война Штефана против захватчиков.

---

— Неужели это правда? — с сомнением спросил Ждер.

— Чистейшая правда.

— В таком случае, не велики мои заслуги, если приходилось нагонять им цену перед господарем.

— Ты гордец, Ждер. Заслуги твои достаточно велики, однако королям и властителям необходимо иной раз открывать глаза, дабы, не дай бог, не свершилась несправедливость. Если власть повелителя не зиждется на справедливости, это значит, что она зиждется на песке. Мне часто доводилось быть возле князя, и я говорил ему о тебе. Ради справедливости и еще по одной причине, о которой никто не знает. Теперь настало время открыть тебе ее. Не хмурься. Ты не хочешь знать ее?

— Напротив, отец архимандрит, хочу знать.

— Вот и узнаешь. Для этого настало время — ты уже возмужал. Я доволен тобою. Мне нравится и то, что ты как будто с сомнением слушаешь и оглядываешь меня. Настало время открыть тебе тайну, — я хочу, чтобы ты поверил, что я настаиваю на твоем отъезде из любви к тебе. Нас с тобою связывают кровные узы.

Ждер застыл, но казалось, новость не взволновала его. Архимандрит же продолжал, вглядываясь мысленным взором в далекое прошлое:

— Мы Шендрешты, из рода Хараламбия Шендри. В родительском доме нас было шестеро: пять мальчиков и одна девочка. Я и моя сестра Оана были младшими. Оана была самой младшей. По боярским обычаям, наш отец, ворник Хараламбий, наделил богатством старших братьев. Лишь пятую часть состояния он оставил для себя, для меня и для Оаны. Отец решил, что мы с сестрой должны посвятить себя служению Христу и принять монашеский постриг. Я был послан на святую гору Афон, учился грамоте в монастыре Ватопеди, там же учился в юности своей и его светлость Штефан-водэ, когда его отец Богдан еще не вступил во владение Молдовой. Мы оба обучались в Ватопеди, и с той поры я стал неизменным другом князя. А когда пришло время и Штефан-водэ вернул себе престол, он призвал меня в советники. И как видишь, я по сей день остаюсь им. Сестра моя Оана была отослана в женский монастырь на берегу Днестра, в лэпушненской земле. Должно быть, ей, бедной, был дорог свет с его утехами и очень тяжко было подчиниться велению отца. Но противиться она не могла, ибо родитель был волен распоряжаться и ее судьбою, и ее жизнью. Затем старики родители наши скончались, сестра Оана, принявшая в иночестве имя Олимпиады, перешла из монастыря, где над ней совершили обряд пострижения, в другой, отдаленный, монастырь, близ татарских земель. Там ей довелось узнать и полюбить некоего воина, и всевышний, милостивый ко всем своим созданиям, думается, простил ей этот грех, ибо от мирской жизни ее оторвали насильственно. Однако после краткого счастья любви она изведала и муки стыда, и печаль, а здоровье ее было подорвано. Младенцем, коего родила она в муках и страданиях, был ты, Ионуц. Ты остался сиротой вскоре после своего рождения: матушка твоя ушла туда, где нет ни радостей, ни печалей. Чувствуя приближение смерти, она пожелала увидеть меня и со странствующим монахом послала мне весточку на Афон. Быть может, ты не знаешь, что в наших восточных монастырях существует такой порядок: некоторые монахи постоянно странствуют, разносят вести и книги, доставляют сведения из стран, попавших под власть антихриста, и трудятся во имя победы христианства по веленью всевышнего. Итак, монах прибыл на Афон и известил меня о том, что сестра моя Оана желает меня видеть, ибо ей очень мало осталось жить на этом свете. Я помчался и разыскал ее. Она исповедалась, попросила отпущения грехов и открыла мне, что ее младенец находится в Верхней Молдове и по милости господней войдет в дом своего родителя. Я обнял ее, и мы навсегда расстались с нею в сей земной юдоли. С тех пор я неизменно заботился о тебе. Ты носишь девичье имя твоей матери [58] и приходишься мне племянником. Ты сызмальства выказывал склонность к воинскому искусству и тем похож на своего родителя конюшего Маноле. Но разумом ты пошел в славный род своей матери.

Архимандрит Амфилохие смолк. Как будто издали он смотрел на своего племянника.

— Моя матушка — боярыня Илисафта, — проговорил Ждер, не смягчая взгляда и выражения лица.

— Знаю, Ионуц, — ласково продолжал архимандрит. — Конюшиха Илисафта отдала тебе всю свою любовь, Бог зачтет ей это на Страшном суде. Но ты — родное дитя той грешницы, что зачала тебя в час любви, вложив в тебя все хорошее, что было в ней. Когда ты смеешься или плачешь, когда ты действуешь или предаешься размышлениям, она незримо присутствует в тебе. Твое рождение должно оставаться в тайне, дабы не позорить память усопшей, но нам с тобой надобно это знать.

Ждер кивнул головой.

— Да.

Отец Амфилохие с сомнением посмотрел на него.

— Мне хотелось бы почувствовать, что ты унаследовал добрую душу бедной сестры моей.

Ждер по-прежнему сидел, устремив куда-то вдаль затуманенный взгляд. Потом он обернулся к архимандриту, и глаза его посветлели. Он поднялся с кресла, подошел к Амфилохие, взял его руку и поцеловал.

— Ионуц, — тихо промолвил Амфилохие Шендря, — хочу, чтобы взгляд твой был иным. Знай, что в этот час я, быть может, более нуждаюсь в тебе, чем до сих пор нуждался во мне ты.

Племянник отступил на два шага. Услышав эти слова, он с удивлением посмотрел на своего дядю.

— Печальна и одинока моя жизнь на земле, — продолжал архимандрит Амфилохие. — В тот день, когда я посвятил свою жизнь богу, когда я произнес обет отречения от всего мирского во имя служения всевышнему, свершилось одно из злодеяний Мехмет-султана. Одолев христиан в Румелии [59] и истребив войска греков, он повелел муллам взобраться на все башни христианских городов и селений и прокричать оттуда, что Христова вера растоптана ногами мусульман. Пусть все христиане знают, что великий Мехмет не успокоится до тех пор, пока не покорит и не разрушит Константинополь. «Сегодня тринадцатый день ноября по вашему календарю, — кричали муллы. — На будущий год в тот же тринадцатый день ноября великий Мехмет войдет победителем в Константинополь и позволит войскам своим в течение семи дней грабить богатства византийских царей. Он сбросит все кресты с храмов и вместо них укрепит знак пророка Магомета». В этот скорбный для христиан день — тринадцатого ноября тысяча четыреста пятидесятого года — я и принял монашеский постриг. Угроза турок исполнилась, но не на следующий год, как кричали муллы, а через три года. Сердце мое истекало кровью. Мучительные думы владели мною, я лишился сна. Я отказывался от еды и питья, считая себя недостойным принимать ни то, ни другое. Я давал презренному телу лишь столько пищи, сколько требуется для того, чтобы бодрствовал разум. И разум мой бодрствует ради служения Христу. Ради господа бога служил я Штефану-водэ. Чем больше я убеждаюсь в том, что крепнет могущество повелителя моего, тем меньше жгут меня мои огорчения. Чем чаще я видел, как твое усердие приносит плоды, тем больше надеялся, что ты будешь верным слугой и опорой нашего повелителя.

Ты узнал и услышал от меня, что Штефан-водэ тоже принес в жертву свое земное существование. Господь вложил в него великую силу, дабы вновь засветился свет на востоке. Как и у меня, нет иного помысла у князя, — он жаждет освободить Царьградскую твердыню, восстановить кресты, сброшенные в грязь безбожными язычниками. Я хотел, чтобы ты, сын сестры моей, которую я так любил, стал лучом света в моей одинокой жизни, связующей нитью, соединяющей меня с миром.

Вновь в келье настала тишина. В этой тишине отчетливо прозвучали три удара колокола на вышке княжеской часовни. Это было знаком для всего стана и города — оставить всякую работу, ибо Штефан-водэ идет молиться.

— Князь идет, — прошептал Амфилохие. — Я слышу его шаги. Будь внимателен.

Ждер весь превратился в слух. Амфилохие знаком подозвал его к окошечку. Устремив взгляд в часовню, Ионуц не двигался. Мерцавшие в полутьме лампады излучали слабый свет, можно было различить лишь тень господаря, направлявшегося к иконам. Он шел медленно, склонив голову и прижав руки к груди. Саблю и соболью шапку он отдал отрокам; на нем были пояс, шпоры и короткий атласный кафтан зеленоватого цвета. Дойдя до иконы божьей матери, он опустился на колени и положил земной поклон. Затем, склонив чело, стал шептать молитву.

Тогда Амфилохие Шендря взял за руку своего племянника и вышел с ним из кельи; подтолкнув Ждера к двери часовни, он молча указал ему на скамью. Сам сел на другую, рядом с ним. Когда князь кончил молитву, он чуть повернул голову, чтобы убедиться в том, что архимандрит, как всегда в этот час, на своем месте.

Амфилохие Шендря смиренно подал ему знак — он-де находится тут. Затем он прочитал один из любимых псалмов господаря, который потрудился когда-то перевести в Ватопеди с эллинского на молдавский язык.

Буду славить Тебя, Господи, всем сердцем моим,
возвещать все чудеса Твои.
Буду радоваться и торжествовать о Тебе,
петь имени Твоему, всевышний.
Когда враги мои обращены назад,
то преткнутся и погибнут пред лицом Твоим.
Ибо Ты производил мой суд и мою тяжбу;
Ты воссел на престоле, Судия праведный.
Ты вознегодовал на народы, погубил нечестивого,
имя их изгладил на веки и веки.
V врага совсем не стало оружия, и города
Ты разрушил, погибла память их с ними.
Но Господь пребывает вовек;
Он приготовил для суда престол Свой.

Ионуц Ждер вдруг почувствовал: вот здесь, в этой часовне, где находятся только три человека, совершается что-то большое, и у него сжалось сердце. Князь тяжело вздохнул; взирая на образ пречистой; глаза Амфилохие увлажнились. Ионуц тоже не мог скрыть волнения и, крепко стиснув зубы, с трудом подавил слезы. Произнесено было лишь несколько слов. Однако в них было заключено все то, о чем говорил ему архимандрит — о себе, о князе, о тех жертвах, которые они приносят во имя Христа. Ждер чувствовал себя маленьким и ничтожным и ожидал хоть единого слова или знака господаря. Прикажи князь — и Ждер Ионуц отправится за моря и океаны, за тридевять земель, ради службы своему повелителю.