Тина Шамрай - Заговор обезьян

• Название: Заговор обезьян
• Автор: Тина Шамрай
• Издательство: VT — World Communication Agency
• Жанр: Политический детектив
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-97119-0-8

Человека можно преследовать годами, и он готов вытерпеть все до конца. Но конца не видно. Стае гонителей мало изводить узника тюремным режимом, бессмысленным следствием и бесконечными судами, с ним хотят покончить раз и навсегда. Осталось только загнать в ловушку.

И тогда узник решается на отчаянный шаг — побег. Хотя и понимает — это совершенно безнадёжная и бессмысленная затея: он, заклеймённый и ославленный, не может рассчитывать ни на помощь, ни на сочувствие. Но он ошибался. Одни люди, встретившиеся на его пути, видели в нем только человека, другие — еще и человека. А это, оказывается, немало…

---

— Да я старшая по этому дому! — показывая на ближнюю высотку, сбавила тон голосистая дама. — Нам сказали, смотреть за порядком, сообщать обо всех подозрительных…

— А где ты видела подозрительных? Где? Вы бы лучше за своими дочками смотрели, а то скольких из кустов голыми вытаскивают, а? Что, не было? А ну, идём в опорный пункт, я там заяву на вас напишу. Вот и свидетель есть!

«Он что, всерьёз? Или только женщин пугает?»

— Да мы что? Нам сказали, мы и смотрим, — отступали по дорожке активистки, только собака продолжала беспокоиться и всё рвалась с поводка.

— Ну, профуры! — рассмеялся лысый. — Всё настроение испортили! Тут магазин недалеко, ты как, не против пивка?

— Я бы с удовольствием, только у меня перекур кончился…

— Жалко, а то бы… Так ты приходи завтра! — без надежды выкрикнул отец футболиста.

И пришлось развести руками, и как можно быстрее покинуть опасную территорию, хорошо, без видимых потерь. Но сколько ещё он будет попадать в такие ситуации! И сумка мешает, надо было её оставить в кустах. Ну да, оставить, а бдительные тетушки нашли бы и припомнили незнакомца с блокнотом, и составили бы фоторобот. Зачем составлять? Его физиономия, наверное, и так во всех отделениях. Но если и сбрасывать поклажу, то не здесь.

На остановке первым подошёл трамвай, шедший до самого вокзала. Он ещё подумал: а не оставить ли сумку в камере хранения, но на конечной остановке стоял под парами другой трамвай и он забрался туда и поехал от греха подальше в обратную сторону.

И правильно! В чужом городе трамвай — хоть какое-то, но укрытие. Там так хорошо думается, и если не спешить, то можно пролистать всю жизнь: и справа налево, и слева… Нет, зачем же, можно совсем и в другую сторону, а то и вверх…

Вот и у беглеца там, в Хабаровске, всё свелось тогда к трамваям и к дому номер семнадцать. Да-да, он немножко покатается, а потом вернётся к этому дому, должен ведь Пустошин А. И. когда-нибудь да появиться! «Когда-нибудь, когда-нибудь», стучали колеса набитого разнообразным народом трамвайчика. И беглец, держась за поручень, покачивался вместе с ним и, если чего и боялся, так только заснуть стоя. Но скоро рядом освободилось место, и он плюхнулся на жёсткое красное сиденье, и придвинулся к окну: с этой стороны была тень, и можно было прислонить голову к стеклу.

Трамвай ехал долго, и стало казаться, что это не трамвай вовсе, а поезд, и везет он его в другой город. И то правда, маршрут номер один в Хабаровске такой длинный, что пересекает его из конца в конец и поворачивает обратно, лишь достигнув южной его точки. А там уже и города нет, только окраина из частных домов, дачных шанхайчиков и заблудившихся одиноких высоток. Он хотел тут же вернуться обратно, но передумал: без дела катающийся человек обязательно привлечёт чьё-то внимание, да того же кондуктора. И трамвайчик, постояв в раздумье, развернулся и, забрав нетерпеливых пассажиров, медленно поплыл обратно.

А он остался и перешёл на другую сторону к павильончику на остановке, что был расписан разнообразными надписями. И глаз сразу выхватил рисунок на стене. И стоило только приглядеться, как тут же обозначились и стилизованная свастика, и надпись: «Держи кровь чистой». Пришлось переместиться на другой край, там была привычная матерщина, а этот вид народного творчества, если не родней, то всё-таки ближе.

Вот и он, как и многие из нас, брезгливо отодвинулся, будто от заразы, от блевотины тех, кто мнит себя чистокровными. Только вирус этот, как сибирскую язву, готовят не на улице, а в специальных местах, там и держат про запас…

Беглец докуривал сигарету, когда заметил маленькую блондинку с сумками, что шла на остановку. Была она немолода, но всё ещё хорошенькой, прибранной, в свежем голубом платье. Но только почему она носит такие тяжёлые сумки, они согнули её вдвое. Пришлось подняться: может, помочь? Но тут женщина вскинула голову и по невидящему взгляду стало понятно: лучше не подходить. Не выпуская из рук свою ношу, блондинка примостилась поодаль, а он уткнулся в газету. Она сидела, обмахивалась носовым платочком, что-то там поправляла на себе, как вдруг взяла и придвинулась к нему почти вплотную. Не понимая, чем были вызваны такие маневры, он сдвинулся, переместилась и незнакомка. И теперь он видит рядом жилистые загорелые ручки, дешёвые часики на запястье, чувствует запах не то духов, не то утюга…

И тут у павильона появилась ещё одна дама, эта была в красной нарядной кофточке и торжественной чёрной юбке. Поставив лакированную сумочку на лавку, она стала что-то сосредоточено перебирать там. Но вот, задёрнув молнию и поправив на шее бусы, повернулась к соседям: мол, не знаете, давно трамвая не было, и будто поперхнулась:

— Ой! Тайса, ты что ли? — всплеснула она руками.

— А то кто ж, какой год Таисья! — хмуро ответила блондинка, не оборачиваясь и делая вид, будто вместе с мужчиной читает газетку.

— Как переехала, так тебя совсем не видно. Как жизнь, как Виталик? Не женился ещё? — не обращая внимания на недовольство Таисии, расспрашивала дама в красной кофточке.

— Да уж полгода, как женили, — всё так же неохотно, вполоборота отвечала блондинка.

— А что это Петра Григорьевича не видно?

— Да зачем вам его видеть! Заведите своего мужа и рассматривайте его. — И, толкнув соседа локтем, Таисия показала гримаской: вот привязалась!

— Ну, как же! То всё бегал, бегал, и на нашу улицу к Осиповым часто заходил, а то раз — и нету. Всё на велосипеде да на велосипеде, а то и не видать нигде. Недавно сам Ерёменков-старший юбилей справлял, так хорошо посидели! И все спрашивали: а где ж это Петя?

— Да чего ходить, чего ходить? — вздёрнула подбородок Таисия. — Некогда нам ходить! Это кому делать нечего, везде ходют, а у нас дела!

— Да какие у нас, пенсионеров, дела, осталось только в гости ходить.

— У кого как, а у нас есть дела! Умер Пётр Григорьевич! Понятно вам? — повернулась Таисия к своей настырной знакомой. И теперь её в голосе послышалось торжество: вот, выкуси!

— Как? — несколько преувеличенно ахнула женщина в красной кофточке. — Да как же это? Да не может быть!

— Да как все, так и он! Завтра как раз девять дней будет, — с непонятным торжеством в голосе выговорила блондинка.

— А что ж нашу улицу не известили? Мы бы пришли, проводили. Надо же! Такой здоровый, всё на велосипеде, на велосипеде. И как жену похоронил, не спился, всё в огороде копался, всё в дом, всё в дом…

— А вот взял и умер! — хвасталась новоиспеченная вдова дальше: не всё же вам, и мы можем.

— Ой, надо же! И ведь не курил, не пил, всё на велосипеде, всё в дом. И не болел ведь!

— Да откуда вам знать, болел — не болел! И очень даже больной был. У него, чтоб вы знали, сердце было! Я с ним два года прожила, так он чуть что: ой, болит, ой, болит…

— Так чего же, инфаркт был?

— Инфаркт. Прям такой инфаркт, такой… — в голосе вдовы появилась слеза. — Врачи говорят: такое было изношенное, такое изношенное, в сосуды, говорят, нельзя было и иголку просунуть. Вот так шел, шел и упал…

— А где упал-то? — добивалась зачем-то подробностей та, другая.

— Так на дорожке и упал, вот… Я, значить, в дому была, а он от калитки шел, а я это… ужин, значить, готовлю. Рыбка такая хорошая попалась, с икрой, так я и икру зажарила, и картошечку отварила, и огурчики малосольные как раз поспели. Вы в этом годе много ли банок закрыли?

— Да всего двадцать, больше не получилось. Ну, шел, шел и… Что дальше-то? — не хотела отвлекаться на огурцы дотошная дама. Но Таисия отчего-то снова занервничала и всё поглядывала на соседа по лавочке, будто искала сочувствия. И тому показалось, что она хочет попросить сигаретку, но стесняется, и достал пачку.

— Ой, только в сторону курите, а то мне от дыма плохо делается! — раздраженно попросила вдова. — …А мы, значить, как стали катать, и такие соленья получились…

Но тут дама-дознаватель, не слушая, вдруг перебила хозяйственный мотив:

— А говорят, Петра Григорьевича убили!

О! Что что эти простые слова сделали с Таисией! Она оставила свои сумки и прижала руки к груди, будто хотела унять гневное клокотанье там, внутри. Лицо её побелело, глаза остановились и она, как задыхающаяся рыба, стала хватать накрашенным ртом воздух…

Нет, разве можно бросаться такими словам, удивился беглец. То всё с подходом, с подходом, а тут — раз! — и наотмашь. Не хватило терпения расспросить?

Но тут вдова, справившись с собой, тонко взвизгнула:

— Ну, что за люди! Кто убил, кто убил?! Да что вы такое говорите? Я ж рассказываю вам: он по дорожке шёл и упал… А я же… это… ни сном, ни духом!

— Да верю, верю, но людской роток, сама знаешь, не заткнёшь варежкой, с усмешкой наблюдала дознавательница за корчами вдовы Таисьи.

— Говорю же вам, рыбку жарила, картошку уже намяла, огурцы порезала, а тут, глядь, Виталя по дорожке идет, руками так махает и зовет: «Мама, мама!» Я в окно, значить, открыла и спрашиваю: «Чего случилось, Виталичек?» А он кричит: «Пётр Григорьевич, мама, у калитки лежит, надо в дом занесть!» Вот так было дело!