Николай Губернаторов - Скрытые лики войны. Документы, воспоминания, дневники

• Название: Скрытые лики войны. Документы, воспоминания, дневники
• Автор: Николай Губернаторов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-203-01934-7

В сборник вошли документы, воспоминания, дневники, которые ранее не публиковались по идеологическим, этическим и иным соображениям. Ветеран войны генерал КГБ Н. В. Губернаторов знакомит с архивными документами о борьбе военной контрразведки с германским абвером, об особой команде «Гемфурт», состоявшей из мальчишек, подготовленных для диверсий в тылу советских войск. Ни один из них не оказался предателем. О своей фронтовой юности вспоминает дочь полка Любовь Аветисян, в 14 лет ставшая связисткой; офицер В. Г. Пугаев рассказывает, как и за что его лишили звания и наград. Завершается сборник «Солдатским дневником» разведчика Г. Т. Лобаса. Книга проникнута пафосом патриотизма и верности Родине.

---

Взыскания он получал за свои бесконечные шуточки. Вот, допустим, стоим мы все в строю по стойке «смирно». Вася обязательно что-нибудь выкинет. То чихнет так, что все вздрогнут, то рожу состроит, то толкнет «невзначай», то повернется не по команде.

Любили его за искрометную радость, а еще за выдумки, побасенки и бесконечное хвастовство. Его послушать, так он был первым парнем на деревне по красоте и силе: «Все девки бегали за мной!»

«Если ты был первым, то представляем, кто у вас там, в деревне, был последним. Наверняка леший или кикимора лесная», — хохотали ребята.

Он не только не обижался, а, наоборот, это его еще больше подзадоривало, подталкивало. Травил, что ходил один на медведя, укрощал взглядом волков, а однажды оседлал огромного лося. Надо было видеть его при этом. Для убедительности Вася-трепач руками дополнял картину происходящего. Руки его что-то давят, бросают на землю или подбрасывают в небо, глаза горят, чуть не выпрыгивают из орбит, сверкают, изображая то ненависть, то испуг, то торжество победы!

Мы же от нечего делать притворялись, что верим в эти байки, чем еще более вдохновляли его.

Когда его взяли в штаб писарем, мы сразу догадались, что наши командиры решили заиметь своего штабного шута. Видимо, позавидовали нам — в штабе ведь скука. Но мы не унывали, днем он «работал» там, при штабе, а вечерами — опять при нас.

А изо всех наших ребят самым любимым был наш Иванушка. Волосы у него светлые-светлые, глаза голубые-голубые, чистое лицо и белое, как у девушки. Вылитый Иван-царевич. И очень добрый. Ну, полное соответствие формы и содержания. Мы его страшно ревновали друг к другу, хвастались его вниманием, а любил он нас всех одинаково, как родных сестер.

Бывало, приедем в какое-нибудь село, отведут нам домик для ночлега. Иванушка тут как тут. Тащит нам ящики, доски, ведра. Сразу соорудит нары. Зимой притащит откуда-то дрова, даже если кругом чистое поле. Он все делал как что-то само собой разумеющееся. А уж если нам что-нибудь нужно, стоит только сказать, Иван из-под земли достанет. «Счастливая будет с ним жена», — говорили мы. Но не сбылось…

Как-то в очередной раз собрались мы на крылечке. Помню, был необыкновенно спокойный вечер. Будто все куда-то отодвинулось, заполнилось тишиной — непривычной, оттого и тревожной. Чистое небо все в звездах, сумерки, прохлада, пьянящий запах сена. Такая вокруг благодать.

Сидим напротив друг друга. Всегда шумные, а в тот вечер притихшие от таинственности и очарования окружающего покоя.

Но покой ох как обманчив, особенно на фронте! Мы это хорошо усвоили. А тогда мы тихо напевали: «Ты ждешь, Лизавета, от друга привета…» и потом «На солнечной поляночке…», «Кто сказал, что надо бросить песню на войне…». Тут кто-то со смехом вносит свое: «…водку на войне…» И еще любимая и сердечная: «Темная ночь. Только пули свистят по степи…» И вдруг…

Вдруг что-то прошелестело, просвистело, послышался звук, не знакомый ранее — как удар по дереву или камню.

Сначала никто ничего не понял. Но через миг все вскочили, закричали, побежали, ужаснулись. Это была шальная пуля. Сказать, неизвестно откуда взявшаяся — глупо, ибо эти «шальные» оттого так и прозваны, что прилетают неизвестно откуда и неизвестно для кого. На этот раз она попала в голову нашему Иванушке.

Страх пришел ко мне тогда, когда опасность уже миновала. Страх не потому, что на моих глазах произошло все это, а потому, что я об этом ЗНАЛА! Я предчувствовала!

Иванушка сидел чуть левее меня и напротив. Я случайно взглянула на него, и меня просто прожег, пронзил какой-то испуг, причину которого я не могла осознать. Меня поразили его глаза. Они были мертвы: глубокие, темные и будто глядели откуда-то «оттуда». И лицо — чужое, неживое. Помню, мелькнуло: «Что это?» — и стало как-то не по себе. Я отвела взгляд, но помимо воли опять мельком взглянула на него. Он был, но его будто и не было. Его уже не было среди нас. И все это произошло за несколько мгновений до трагедии.

Мы все были в шоке. Безумно жалея его, мы были в шоке и оттого, что эта пуля могла убить любого из нас. Много смертей видели, но такая — ни с чем не сравнимая.

Меня же угнетало, что я ЭТО знала заранее. О своих ужасных подозрениях и предчувствиях я позже рассказала девчатам. Они хоть и внимательно слушали, но, я думаю, не поверили мне.

Уже по истечении многих лет я где-то прочла о таких явлениях. Да. Такое бывает. Человек умирает раньше, предчувствуя свою насильственную смерть. Неожиданную смерть.

И мне, к сожалению, пришлось увидеть это.

Шифровальщики

Этот отдел был самый секретный (после «Смерша»). Там расшифровывались многочисленные телеграммы, которые я им носила целыми пачками днем и ночью. К кодировщикам (так их называли) носила телеграммы шифрованные, а раскодированные я не видела никогда. И что там сообщалось, я не знаю. Так что до сих пор не могу выдать никаких тайн.

Мы — рота связи. Работы хватало. Мне в обязанность вменялось разносить телеграммы по разным отделам. И вот ночью, в темень, в незнакомых населенных пунктах приходилось разыскивать нужные отделы и вручать срочные телеграммы. Несрочных вообще не было. Опасно и очень страшно. Бандеровцы рядом, в лесах, а впереди — фронт.

Сразу же по приезде в назначенный пункт приходилось часто не выспавшейся и очень усталой дежурить в ночь. Невыносимо хотелось спать. Шла, засыпая на ходу. Однажды упала и заснула прямо на дороге. Чуть помню, как подняли меня, но никакого взыскания я не получила. Все понимали, что такие перегрузки и для взрослых тяжелы, а где уж мне, подростку, переносить такое!

Запомнилось одно село, в которое мы въехали ночью. Оно было все окутано дымом, гарью. Отступая, немцы подожгли дома. Прямо на улицах горела пшеница, сваленная в кучи. Немцы намеревались вывезти пшеницу из села, но не успели. Машины взорвали партизаны, и мы увидели страшную картину — горели машины, рядом валялись трупы немцев.

Чего только мне не довелось видеть в своей коротенькой жизни в то время! А вот горящую пшеницу увидела впервые!

Она горела не пламенем, а тлела, как уголь, изнутри и очень чадила! Черный, едкий, очень горький дым пропитывал все вокруг, вызывал сильный кашель и лез в глаза.

В этом селе стояли мы несколько дней. Трупы убрали, машины сгорели, а пшеница так и чадила, распространяя зловещий дым. Ночью эти насыпи зерна светились изнутри темно-красными огнями-угольками. Слышался треск, будто кто-то внутри разбрасывал камешки…

Так вот о кодировщиках. Их было двое. Лиц их я не видела никогда, хотя больше всего телеграмм приносила именно к ним. Они, как призраки, появлялись откуда-то из-за занавески в полутемной комнате. Молча, быстро расписывались в получении телеграмм и моментально исчезали в темноте. У меня сложилось убеждение, что расшифровывать телеграммы нужно только в темноте, загородившись ото всех.

С ними никто не общался, вернее, они не общались. Редко кто их видел на полевой кухне. Обычно приходил всегда кто-то один из них, брал обед или ужин на двоих. Другой оставался караулить секреты. В лицо их никто не видел. Может, лиц у них и не было…

Наши ребята — общительные, весельчаки и балагуры — никогда не проходили мимо, чтобы что-то не сказать, пошутить или просто попытаться схватить в охапку одну из нас. Но кодировщики в разговор ни с кем не вступали, мне кажется, даже и не здоровались ни с кем никогда. Их никто не замечал, а может, и побаивались. А скорее они всего боялись. И есть от чего! Посидишь в темноте со своими секретами всю войну, так весь мир подозревать будешь: а вдруг подкрадутся да расшифруют?

Когда кончилась война, все плакали от радости. Все, кроме них. Они исчезли, как провалились!

Политотдел

Чем конкретно занимался этот отдел, я не знала, а просто догадывалась: воспитанием в духе социализма, патриотизма и прочего «изма». И агитацией. Только вот кого воспитывать и агитировать? Мы на фронте, бьем врага, любим Родину. «Беспредельно преданны делу Ленина-Сталина, морально устойчивы, идеологически выдержаны. Пользуемся авторитетом среди товарищей. Беспрекословно выполняем все приказы командиров. И все, как один, готовы умереть за своего вождя, друга и отца товарища Сталина». Эта характеристика не мною придумана.

Подобные словосочетания как шаблон, как штампы присутствовали в обязательном порядке в характеристиках почти каждого советского человека. Ну, с некоторыми несущественными дополнениями и изменениями в ту или иную сторону.

Нас всех роднит то, что мы с детства своего сагитированы. Были октябрятами, пионерами. Все, как один, «были готовы» ко всему и во всем. Потом вступали в комсомол — чистилище в преддверии высшего назначения человека — быть членом нашей Коммунистической партии.

Зубрили уставы партии, доклады бесчисленных пленумов, съездов, в которых огромной красной строкой проходила одна и та же заповедь: беспрекословное выполнение самых невероятных решений и указов. Безоговорочное подчинение «меньшинства большинству».