Галина Карпенко - Самый младший

• Название: Самый младший
• Автор: Галина Карпенко
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1964

ДОРОГИЕ РЕБЯТА!

Самый младший в этой книге — Алёша Бодров. Сероглазый, не очень-то шустрый, скорее робкий мальчик. Он так же, как и вы, учился в школе, бегал на каток и радовался каникулам.

Но вот в жизнь маленького Алёши пришло горе. На помощь ему поспешили простые, хорошие люди, окружили его лаской и вниманием. Они никогда не оставят его одного, и Алёша вырастет честным, добрым человеком.

Вы прочтёте эту книгу, ребята, и, может быть, увидите, что кому-то совсем рядом с вами тоже нужны помощь и участие. И будет хорошо, если вы не останетесь в стороне.

Напишите, понравилась ли вам книга, какие чувства и мысли она вызвала у вас.

Свои письма посылайте по адресу: Москва, А-47, ул. Горького, 43. Дом детской книги.

Для младшего школьного возраста

---

— Хорош? — спросил Макар, осмотрев свою работу.

— Хорош, — ответил Алёша.

Он знал, что Макара лучше не расспрашивать — толку не будет, надо терпеливо ждать, и всё само собой откроется.

Наконец Макар сплюнул — последний гвоздь был забит.

— Пошли! — сказал Макар и отправился в дальний тёмный угол чердака.

В углу стояла кошёлка. Макар нагнулся, и в руках у него затрепетала, хлопая крыльями, птица, за ней взлетела другая, третья… Они хлопали крыльями и садились обратно, на кошёлку.

— Голуби! Голуби! — радостно закричал Алёша.

— Держи, твой! — сказал Макар.

Алёша сжал в руках тёплое, трепетное. Он чувствовал, как под упругими, гладкими пёрышками бьётся голубиное сердце.

На чердаке было сумеречно, все голуби казались серыми. Но, когда их перенесли в просторную клетку рядом с чердачным окном, где света было много, они стали разными. Голубей было четыре: два белых с мохнатыми лапками, один коричневый с белыми крапушками и серо-голубой сизарь. Лапки у сизаря были красные, а глаза золотые.

— Теперь самое главное — доставать корм, — сказал Макар. — Каши с сегодняшнего дня не едим.

— Я вообще не люблю кашу, — ответил Алёша, не сводя глаз со своего красавца.

Сизарь поднял крыло и, пряча под него голову, стал чистить пёрышки.

— По двум детским карточкам крупы будет им вволю, клюй, пожалуйста, — продолжал Макар. — Отец обещал, что первый раз сам погоняет. Голубь — не курица, он летать должен.

— А если совсем улетят? — испугался Алёша.

— Не улетят, — сказал Макар, но как-то неуверенно. Видно, он и сам не знал, могут улететь голуби или нет.

Теперь Алёша припомнил то, что было вчера. Припомнил и засмеялся. Вчера, когда он уже засыпал, вдруг за стеной в передней кто-то зашуршал и замурлыкал. Алёша прислушался. Может, это ему всё почудилось? Нет, правда, шуршит и мурлычет.

Но вот у Тимохиных хлопнула дверь, и в передней послышались шаги.

— Я только одним глазком, один разок, одним глазком, — послышался громкий шёпот.

Это прибежал Макар.

— Вот я тебе влеплю разок! Только растревожишь, — сердился Степан Егорович на Макара. — Завтра вставай пораньше, тогда и разберёмся. А сейчас марш отсюда — не до тебя!

Макар побежал обратно, шлёпая босыми пятками. Степан Егорович погасил в передней свет и тоже ушёл.

А тот, кто шуршал и мурлыкал, стал мурлыкать всё тише, тише и совсем замолчал. Оказывается, это был его сизарь. Наверное, это он гурковал…

— Макар, скажи, это мама попросила мне тоже? — Алёша хотел сказать: «Мама просила мне тоже купить голубя?»

Макар его понял.

— Нет, это отец купил, — ответил он. — Ей разве до голубей! Она вчера знаешь куда ездила?

Макар придвинулся к Алёше поближе и стал говорить тихо, будто кто-нибудь их мог услышать:

— Она ездила за сто вёрст — в госпиталь. Там знаешь какие раненые? Без рук, без ног — одно туловище. Как они только терпят? Ходить не могут, в руки взять ничего не могут, а всё видят, всё говорят. Их там в мешках на улицу гулять, носят. Вот там она их и видела. Она, знаешь, рассказывала, один раненый так на небо смотрел, так смотрел, что ей даже страшно стало.

— А она не нашла? — спросил Алёша. — Не видела?

— Нет, нет его там. — Макар косо посмотрел на Алёшу и добавил: — Наш отец говорит, что если бы ваш отец был живой, то пусть, как угодно раненный, он бы всё равно объявился.

— Так он ещё не убитый, — сказал Алёша. — Он же просто пропал, только не знают, где он.

— А куда же он тогда делся? — сказал Макар. — Он же не один, он с самолётом. А самолёт неизвестно куда пропасть не может.

Стало вечереть. Уже вернулась домой мать Алёши, Ольга Андреевна, а мальчишки всё ещё сидели у чердачного окна и говорили о том, что же могло произойти в небе с самолётом, лётчиком, механиком и радистом.

* * *

Когда Степан Егорович снял с чердачной лестницы запылённого Алёшу, мама посмотрела на сына и сказала:

— Ну на кого ты похож, Алёшка?

Алёша стоял перед ней какой-то взъерошенный.

— Знаешь, мама, у меня теперь сизарь. А ты завтра никуда не поедешь? Ты завтра рано придёшь? Я тебе его покажу.

— Рано, — ответила Ольга Андреевна.

Она поглядела сыну в глаза и поняла, что он спрашивает о другом.

Иногда даже мать не знает, что её маленький сын может понять гораздо больше, чем она думает.

Алёша с мамой ждут и ждут отца…

На следующий день Алёша опять ждал маму очень долго. Ждал и всё боялся, что заснёт и не дождётся.

Наконец открылась дверь, в комнату вошла мама. Она не стала зажигать света, чтобы не разбудить сына. Тихо подошла к столу, взяла хлеб, свою чашку и ушла к Тимохиным пить чай.

Алёша не спал. Он редко засыпает, когда мамы нет дома, но она про это не знает.

Мама опять ездила за город. Алёше она сказала, что едет по делу, которое ей поручили на работе.

Нет, мама ездила не по делу, которое ей поручили, нет. Алёше было слышно, что на кухне собрались все соседи, они тоже её ждали. Он не мог расслышать, о чём они разговаривали.

Тогда Алёша тихо сполз с кровати и так осторожно, что даже сам не слыхал своих шагов, подошёл к двери. Теперь до него явственно доносились голоса.

Татьяна Лукинична — жена учёного Гуркина — говорила:

— Зачем вы поехали, Ольга Андреевна, в госпиталь? Смотрите, на вас лица нет.

— Съездила — и хорошо, а то всё думала бы да думала, — заступалась за маму тётя Маша Тимохина.

Алёша не видел, но догадывался, что тётя Маша вытирала фартуком слёзы. Ну конечно, было даже слышно, как она всхлипывала. Мама молчала.

— Думать… что же думать? — продолжала Татьяна Лукинична Гуркина. — Вас бы известили, а так себя мучить напрасно.

— Ты, Таня, в данном случае советовать не должна. Ольга Андреевна может решать, как ей поступить, только сама, — сказал Анатолий Павлович Гуркин.

«Он добрый, он не хотел, чтобы мама заплакала», — думал Алёша.

А мама молчала. Алёша и через закрытую дверь всё равно видел её лицо. Видел, как мама потирает пальцами виски. У неё болит голова, она устала, и, если её будут сейчас жалеть, она заплачет.

Алёше хотелось распахнуть дверь и закричать:

«Мамик! Мамик! Я не сплю, иди домой!»

Но в кухне замолчали, и Алёша услыхал мамин голос.

— Алёша давно уснул?

— Давно, — ответила тётя Маша. — Набегался, пришёл, поел и уснул.

Алёша на цыпочках вернулся к кровати и забрался под одеяло.

На кухне стало шумно.

— Кипит, кипит! — кричала тётя Маша.

Это закипел чайник.

— Ничего, я сниму, — сказал Гуркин.

Он, наверное, схватил с чайника горячую крышку и бросил её, потому что крышка забренчала, покатилась по полу.

В передней зазвонил звонок, и тётя Маша побежала открывать. Алёша знает, как она бегает: шмыг-шмыг в своих шлёпанцах.

Пришёл с завода Степан Егорович. Он о чём-то тихо говорил с тётей Машей.

Татьяна Лукинична пробирала Гуркина:

— Ты когда-нибудь обваришься, непременно обваришься! Не успеешь за тобой углядеть, как ты хватаешься за всё, что тебя не касается.

— Таня! Таня! — пытался возражать Анатолий Павлович, но Татьяна Лукинична его не слушала.

Наконец стал слышен голос Степана Егоровича:

— Ну-с-с! Как тут насчёт чайку? Оленька вернулась! — Это он увидел Алёшину маму. — Ну, съездила, и хорошо, что съездила. Теперь ненужная дума из головы вон. Я тебя не отговаривал.

Степан Егорович говорил с мамой как с маленькой. Он ей объяснял:

— Чтобы Серёжа не подал о себе вести — это на него не похоже. Подождём ещё немного.

Серёжа — это Алёшин отец. Мама опять ездила его искать и не нашла. Война кончилась, был День Победы. Они всё ждут отца. А его всё нет и нет.

За окном осень…

На следующий день после работы мама пришла домой. Вечером Алёша всё время старался быть с ней рядышком. Мама мыла посуду — Алёша вытирал ложки. Мама штопала носки — он вдевал ей в иголку нитки.

А когда она легла на диван отдохнуть, Алёша укрыл ей ноги большой тёплой шалью, а сам уселся рядом.

— Я буду учить стихи, — сказал Алёша. — Нам задали учить стихи про осень. Я буду учить, а ты слушай, хорошо?

— Хорошо, — ответила мама.

За окном тоже была осень, слышно, как в стекло бьют холодные дождевые капли. А им тепло.

Алёша читал и по нескольку раз повторял громко одни и те же строчки:

Ласточки пропали,
А вчера зарёй
Всё грачи летали
Да, как сеть, мелькали
Вон над той горой.

Мама закрыла глаза.

— Ты спишь? — спросил Алёша.

— Нет. Ты читай, я слушаю.

— «Ласточки пропали, — опять повторял Алёша. — А вчера зарёй…»

— Очень грустные стихи, — сказала мама, когда Алёша дочитал стихотворение до конца, и повторила за ним: