Константин Леонтьев - Одиссей Полихроніадесъ

• Название: Одиссей Полихроніадесъ
• Автор: Константин Леонтьев
• Издательство: ТИПОГРАФІЯ В. М. САБЛИНА. Петровка, д. Обидиной. Телефонъ 131-34.
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1912

---

За нѣсколько дней всего до возвращенія Благова я опять было сталъ терять надежду увидѣть его скоро. Пріѣхалъ изъ Арты и Превезы одинъ купецъ и разсказывалъ съ восторгомъ о томъ, съ какимъ великимъ почетомъ принималъ г. Благова тамошній каймакамъ. Цѣлый взводъ пѣшихъ аскеровъ, подъ командой офицера, встрѣтилъ консула за городомъ, и онъ въѣзжалъ въ городъ тихо на своемъ прекрасномъ рыжемъ конѣ, и воины, держа ружья по формѣ, въ два ряда шли по обѣимъ сторонамъ коня, а впереди шелъ офицеръ, командуя гдѣ нужно: «Азъ-дуръ!» «Селямъ-дуръ!»65. Потомъ каймакамъ пріѣхалъ самъ къ тому архонту, у котораго Благовъ останавливался, и при греческихъ старшинахъ, при епископѣ, при всѣхъ сказалъ ему: «Воздухъ благоуханія вашего дошелъ давно и и до насъ издалека». Г. Благовъ надѣется повѣсить колоколъ и, кажется, не хочетъ уѣзжать оттуда, пока не увѣрится, что каймакамъ въ этомъ дѣлѣ его не обманываетъ…

Такъ говорилъ купецъ; но не больше какъ дня черезъ два г. Благовъ прискакалъ съ однимъ только провожатымъ, на разсвѣтѣ, въ Янину.

Новое необычайное обстоятельство вызвало его въ нашъ городъ внезапно.

Однажды, проснувшись утромъ, люди городскіе съ изумленіемъ услыхали новость: г. Бреше ударилъ въ лицо г. Бакѣева. Почти всѣ греки, даже и не особенно расположенные къ Россіи, ощутили въ себѣ какъ бы внезапный и сильный приливъ какого-то не то, чтобы патріотическаго, а скорѣе обще-православнаго чувства и пришли въ негодованіе… Многіе спѣшили спросить: «Неужели голова папистана еще цѣла послѣ этого?» Не говоря уже о чувствѣ мести и отвращенія, которое питали къ императорской Франціи столь многіе греки въ то время, когда еще не возросли болгарскія претензіи до нарушенія правилъ церкви и не раздражили эллинскаго чувства въ народѣ противъ славянъ и Россіи, не говоря уже объ этомъ политическомъ чувствѣ, было еще чувство личной ненависти къ самому Бреше, гордому и грубому со всѣми безъ разбора.

Во всѣхъ движеніяхъ, во всѣхъ словахъ, во всѣхъ поступкахъ этого злого и тщеславнаго человѣка дышало такое глубокое презрѣніе ко всему нашему, мѣстному восточному, безъ разбора турецкое оно или греческое, что иного чувства онъ населенію и внушить не могъ. Были даже люди, которые утверждали и клялись, что онъ беретъ большія взятки съ богатыхъ турецкихъ подданныхъ, чтобы подъ разными предлогами вмѣшиваться въ ихъ тяжбы и дѣла и выигрывать для нихъ самые несправедливые процессы, благодаря безстыдной смѣлости своей съ турками.

Тѣ немногіе только люди, для которыхъ онъ за большія деньги дѣлалъ это, готовы были хвалить его, но не иначе, какъ лицемѣрно. Съ такими людьми онъ обращался еще хуже, чѣмъ съ другими, и одного изъ архонтовъ, обязаннаго ему подобнымъ образомъ, онъ своею рукой билъ гиппопотамовымъ бичомъ, преслѣдуя его съ лѣстницы за то, что тотъ осмѣлился сказать ему съ значительнымъ удареніемъ: «До сихъ поръ я думалъ, что консульство Франціи безусловно вліятельно въ конакѣ паши!»

Что касается до г. Бакѣева, то хотя его у насъ не считали ни способнымъ, ни энергическимъ человѣкомъ, но, по крайней мѣрѣ, никто не видалъ отъ него особыхъ оскорбленій, а всегда почти видѣли желаніе помочь христіанамъ.

Понятно, послѣ этого, какъ всѣ вознегодовали и почти ужаснулись, услыхавъ, что Бреше оскорбилъ управляющаго русскимъ консульствомъ.

Однако очень скоро всѣ мы узнали, что дѣло было не совсѣмъ такъ… Бреше не ударилъ г. Бакѣева, онъ сказалъ ему только: «Я сейчасъ былъ у васъ на квартирѣ pour vous mettre la main sur la figure».

Что́ хотѣлъ сказать этимъ злой Бреше? Хотѣлъ ли онъ передать по-французски презрительное восточное наше движеніе руки, когда мы говоримъ сердясь: «на вотъ тебѣ!» и накладываемъ всю ладонь на глаза противнику? Или онъ придумалъ этотъ странный оборотъ, желая замѣнить имъ слишкомъ ужъ грубое выраженіе «ударить васъ»? не знаю…

Но такъ или иначе, Бакѣеву было нанесено этими словами глубокое оскорбленіе.

Вотъ какъ это было. Бакѣевъ не умѣлъ жить по-своему, такъ жить, какъ жилъ г. Благовъ. Онъ не занимался живописью, не интересовался особенно нашими нравами, не любилъ утомляться ѣздой верхомъ по горамъ, не восхищался круговыми плясками нашихъ паликаровъ и не смотрѣлъ на нихъ по цѣлымъ часамъ, какъ Благовъ съ своего балкона. Бакѣевъ не предпочиталъ общество глупенькой Зельхи́, безумнаго, подчасъ утомительнаго Коэвино и юродиваго дервиша Сулеймана обществу консуловъ. Бакѣеву вездѣ нужна была Европа, вездѣ нужны были прекрасныя мостовыя; ему нуженъ былъ газъ, француженки, театръ (а Благовъ говорилъ архонтамъ: «Зачѣмъ мнѣ театръ искусственный? Здѣсь у васъ живой!»). Конечно, при такомъ взглядѣ на вещи Благову было весело въ Эпирѣ, а Бакѣеву скучно. Бакѣевъ давно уже отъ скуки очень часто посѣщалъ Бреше. Жена Бреше играла на фортепіано, которое для нея нарочно выписалъ мужъ изъ Корфу, и множество носильщиковъ за дорогую цѣну несли его черезъ наши горы на плечахъ своихъ. Бакѣевъ пѣлъ недурно, и они вмѣстѣ съ мадамъ Бреше занимались музыкой. Часто видали ихъ вмѣстѣ всѣхъ трехъ на улицѣ и, несмотря на косые глаза мадамъ Бреше, ея худобу и слишкомъ большой носъ, многіе воображали, что Бакѣевъ къ ней питаетъ эросъ — счастливый или несчастный, этого люди не брались рѣшить.

Г. Благовъ еще прежде не разъ совѣтовалъ Бакѣеву ходить туда какъ можно рѣже. Онъ находилъ, что у Бреше нѣтъ ни ума, ни познаній, ни вѣжливости, и самъ онъ держалъ себя съ нимъ очень сухо, очень осторожно и видѣлся съ нимъ только по необходимости и рѣдко. Въ городѣ давно у насъ ходили слухи о томъ, будто между Россіей и Франціей послѣ Парижскаго мира состоялся секретный договоръ, чтобы во всемъ на Востокѣ дѣйствовать заодно и согласно поддерживать другъ друга. Шептали наши архонты даже, что навѣрное есть предписаніе обоимъ консуламъ быть во всемъ гдѣ можно заодно. Было ли это предписаніе или нѣтъ (я думаю тоже, что было), но г. Благовъ, несмотря на все свое личное отвращеніе къ Бреше, нерѣдко поддерживалъ его въ Портѣ, и въ дѣлахъ у нихъ столкновеній никогда не было. Стараясь удовлетворить свирѣпаго француза во всемъ, что́ прямо касалось службы, г. Благовъ являлся всегда одинъ изъ первыхъ, въ мундирѣ, поздравить его въ день рожденія императора и т. п., но въ частной жизни онъ удалялся отъ него, насколько могъ, не нарушая приличій. Никогда никто не видалъ ихъ вмѣстѣ на прогулкѣ; никогда Бреше не игралъ въ карты у Благова; обѣдалъ у него только съ другими консулами, очень рѣдко. Я узналъ позднѣе, что Благовъ особенно сталъ осторожнѣе съ Бреше и вмѣстѣ съ тѣмъ сталъ меньше давать воли собственной вспыльчивости и гордости съ тѣхъ поръ, какъ и ему случилось выслушать въ домѣ Бреше две-три вещи, возмутившія его до невѣроятія.

Однажды говорили они о войнѣ и военныхъ подвигахъ, и Бреше сказалъ Благову:

— Вашъ Суворовъ, напримѣръ, былъ генералъ дикій. Онъ дѣлалъ разныя гримасы, чтобы забавлять свою орду!

У Благова на первый разъ достало столько выдержки, что онъ только отвѣчалъ:

— Это правда! Мы за это его очень любимъ!

На такой отвѣтъ г. Бреше не нашелъ уже новыхъ возраженій.

На другой разъ было хуже. Мадамъ Бреше начала безразсудно порицать всѣхъ христіанъ Востока — грековъ, сербовъ и болгаръ. Разсматривая одинъ рисунокъ Благова, она сказала:

— Правда, эти одежды красивы только на бумагѣ, но въ натурѣ эти люди такъ грязны и такъ низки!..

— Вы находите? — отвѣчалъ Благовъ спокойно, — Я не совсѣмъ согласенъ; я нахожу, что они гораздо опрятнѣе и во всѣхъ отношеніяхъ лучше европейскихъ рабочихъ (онъ не сказалъ французскихъ, но европейскихъ), которыхъ и я имѣлъ несчастье видѣть, — прибавилъ онъ потомъ.

Мадамъ Бреше вспыхнула и воскликнула:

— Вы хотите сказать о парижскихъ рабочихъ… О, эта бѣдная Франція! Она подобно прекрасной женщинѣ въ высшемъ свѣтѣ, которой всѣ завидуютъ, потому что она милѣе и умнѣе всѣхъ…

А Благовъ ничуть, повидимому, не сердясь и улыбаясь ей, сказалъ:

— Франція много измѣнилась. Красавица въ пятьдесятъ лѣтъ не то, что́ въ двадцать пять… Не правда ли?

Тогда вмѣшался мужъ и грубо и прямо спросилъ:

— Вы развѣ грекъ, monsieur Благовъ?

А Благовъ ему:

— Не грекъ, но, конечно, если бы мнѣ выбирать, то я скорѣй желалъ бы быть грекомъ, чѣмъ парижаниномъ.

— Я позволю себѣ сомнѣваться въ этомъ! — сказала мадамъ Бреше. (Хорошо, что это сказала она, а не мужъ.)

При этомъ разговорѣ присутствовали Коэвино и драгоманъ Кака́чіо. Они оба говорили, что онъ былъ веденъ тихо, даже съ улыбкой; но, глядя на лица и слыша тонъ обоихъ консуловъ, становилось непріятно и страшно. Во взглядахъ ихъ и въ тонѣ дышало столько сдержанной вражды и усилій воли, чтобы побѣдить въ себѣ гнѣвъ и ненависть, что надо было изумляться, какъ они оба въ этомъ случаѣ хорошо владѣли своими страстями.

Съ тѣхъ поръ-то, какъ я сказалъ, Благовъ особенно сталъ остерегаться всякой близости съ Бреше и всякихъ разговоровъ съ нимъ, выходящихъ за черту необходимости. Предчувствуя возможность такого оскорбленія, котораго онъ простить будетъ не въ силахъ, честолюбивый молодой человѣкъ не хотѣлъ запутывать себѣ карьеры какимъ-нибудь ненужнымъ затрудненіемъ, какою-нибудь громкою исторіей, которая могла кончиться быть можетъ и въ ущербъ его службѣ (особенно, если эти слухи о тайномъ соглашеніи были справедливы). Онъ былъ вмѣстѣ съ тѣмъ увѣренъ въ своей энергіи и не считалъ нужнымъ раздражаться и возбуждать ее въ себѣ безъ крайности. Этотъ человѣкъ былъ удивительно даровитъ и обиленъ тѣмъ, что́ зовутъ рессурсы, богатъ разными средствами жить и вести трудную борьбу жизни человѣческой.