Илзе Индране - Камушек на ладони. Латышская женская проза

• Название: Камушек на ладони. Латышская женская проза
• Автор: Илзе Индране
• Издательство: Tapals
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 9984-577-88-0

…В течение пятидесяти лет после второй мировой войны мы все воспитывались в духе идеологии единичного акта героизма. В идеологии одного, решающего момента. Поэтому нам так трудно в негероическом героизме будней. Поэтому наша литература в послебаррикадный период, после 1991 года, какое-то время пребывала в растерянности. Да и сейчас — нам стыдно за нас, сегодняшних, перед 1991 годом. Однако именно взгляд женщины на мир, ее способность в повседневном увидеть вечное, ее умение страдать без упрека — вот на чем держится равновесие этого мира. Об этом говорит и предлагаемый сборник рассказов. Десять латышских писательниц — столь несхожих и все же близких по мироощущению, кто они?

Вглядимся в их глаза, вслушаемся в их голоса — у каждой из них свой жизненный путь за плечами и свой, только для нее характерный писательский почерк. Женщины-писательницы гораздо реже, чем мужчины, ищут спасения от горькой реальности будней в бегстве. И даже если им хочется уклониться от этой реальности, они прежде всего укрываются в некой романтической дымке фантазии, меланхолии или глубокомысленных раздумьях. Словно даже в бурю стремясь придать смысл самому тихому вздоху и тени птицы. Именно женщина способна выстоять, когда все силы, казалось бы, покинули ее, и не только выстоять, но и сохранить пережитое в своей душе и стать живой памятью народа. Именно женщина становится нежной, озорно раскованной, это она позволила коснуться себя легким крыльям искусства…

---

Звонит сумасшедший астролог и говорит, что чует беду. Памятник Свободы собираются взорвать. О небо, этим действительно все и разрешится! И ты снова ощущаешь патриотические спазмы в пояснице, животе и еще ниже, а там и сердцебиение пожаловало. И ты соглашаешься поехать к Орфею послушать музыку. Всю жизнь он грохотал на гитаре, а теперь, вот уже два года, пиликает на виолончели — так жалобно, таким нутряным басом, что глубина, которую ты чувствуешь в себе до кожи на пятках, заполняется этим басом. А страдать — красиво, усмехаешься ты про себя. Рядом с Орфеем ты абсолютно познаешь себя, у тебя не остается ни каких-либо иллюзий на свой счет, ни страха. Вот она, твоя идентичность. И все же, когда ты садишься в машину, чтобы ехать к Марку, леденит ощущение, что ты и не женщина вовсе. Ведь ты ничего не хочешь удержать. Но и отклонений за Хильдой тоже не замечается. Даже наоборот, в тебе куча предрассудков, говорит Орфей, когда они видят в фильмах целующихся женщин и Хильда визжит. Нет, нет, она — женщина и все сумеет удержать. Алису, Марка, конторку для письма, гражданство, подданство, национальную принадлежность. Все-все.

Тебе не нравится водить авто. Потому что ты не любишь маневрировать. Но не более того, Хильда. Тебе же нравятся прямые отрезки щекочущей скорости на голом шоссе. Этой ночью я никаких решений не приму, правда, Хильда? Ночи полнолуния нерациональны. Они высасывают тебя, кромсают, разбрасывают, снова сбивают в кучу высохшие обрывки и заставляют идентифицироваться заново.

Почему тебя что-то кольнуло, Хильда, когда ты увидела на улице своего ленивого одноклассника в обнимку с робкой брюнеткой в сережках? Он по сей день и нераспространенного предложения не напишет без ошибок. Уж это точно.

И что, собственно, изменилось от того, что Йохансон теперь рецензирует не твои книги, а Аннины? Почему ты опять делаешь какие-то выводы? Хильда, выпей чаю, не кури без конца. Можешь принять и чего-нибудь покрепче, только не впадай в истерику.

Когда Феликс еще был Хильдиным мужем, ты на одном пикнике у озера напилась в дым. На тебе была белая юбка с кружевной отделкой и белая блузка. Ты с дурным воплем бросилась вплавь. Озеро было тинистое, водоросли путались в твоих длинных волосах, и именно Марк, а не Феликс, со смехом вынес тебя на берег. Другие тоже потом купались, но тины, водорослей и даже кувшинок в озере не было.

Слишком поздно, вы не находите? Хильда возмущена, ведь звонок может разбудить Марка. Звонит молодой журналист. Это неприлично, так не делается, я работаю, детский сон, мои дорогие минуты, что вы себе вообразили, между нами бездна принципов, уже ночь, мой муж спит и вообще он невротик. Ну, на полчасика, не больше.

Хильда, конечно, выглядит смешной. Это тебе не в новинку. Хватаешься за одно, другое. Пудра, резинка для волос, туфли. Ты работаешь! Быстрее старые рукописи из стола. Свечи!

Марк, миленький, сейчас сюда заявится этот Агнис. Ты знаешь, какое самоубийственное время, я не могла отказать. Спи, мы тихонечко. Люблю, люблю, люблю. С головы до ног.

Луна выцвела и маячит истончившимся, печальным ликом. Ты — мать семейства, Хильда? Ты просто мать, потому что семьи тут нигде нет. Бывает несколько секунд в день, но это только секунды, да и ты в это время другая. Алиса не росла и никогда не будет расти в колбе. Достаточно того, что ты сама выросла в заповеднике и к тому же под пленкой. Эпоха диктует другое.

Хильда ведет Агниса под руку, чтобы он не споткнулся. Ты вталкиваешь его в машину и велишь успокоиться. Я никуда не денусь, не хнычь, успокойся, я не брошу тебя на улице, перестань. А теперь спи, поговорим завтра. Ты укрываешь хмельного юношу, ожидаешь немного, пока он не уснет, и бросаешься обратно в машину. В три часа ночи ты стучишь, звонишь, колотишь в двери Орфея. Ночная хищница, вот ты кто! Перед тобой стройный торс индейца и душа, которая только что была — на лестнице, у дверей, на кнопке звонка, а теперь ее уже нет. Где?! Когда Орфей засыпает, ты ковыляешь в прихожую, чтобы одеться в обратную дорогу. У телефона толстый конверт. Ты, помедлив, открываешь. Фотографии. Какая-то невыразительная голая блондинка со спины. Никакой пикантности, обычная театральная поза и простецкая, простецкая, простецкая задница. У тебя все переворачивается в желудке, но ты несешься на сто сорок, не реагируя на красный свет. Хильда забирается Марку под руку и закрывает глаза.

В спальню луна не заглядывает. Ты могла бы заснуть, но не дает ревность к времени, которое не устает так, как устаешь ты. В последние месяцы ты пыталась состязаться с ним. Напрасно. Время неутомимее самого Бога. Но о нем ты, Хильда, размышляешь уклончиво. Потому что не можешь вообразить его себе со всеми полагающимися частями тела. Твое дотошное воображение не допускает видения Бога как абстракции, хотя умом ты понимаешь, что Бог не может быть в образе мужчины. И все же мужчина, который зовется Бог, реален — он скачет верхом, у него доспехи и бархатный жилет, у него плащ и шелковые чулки в лакированных туфлях, у него тренировочный костюм и джинсы, он меняет стрижку и цвет волос, он набирает и теряет вес, но ты любишь в нем не все. Ты слишком телесна, Хильда. И как только ты могла штудировать философию, самой неясно. Может, благодаря тому, что на этом же отделении учился Феликс.

Тебя преследует страх перед раком. Ночами, когда Хильда пишет, она чувствует в себе огромную набухающую силовую точку, она грозит лопнуть, взорваться, разметать Хильду на все четыре стороны. Пока сила растет, часы за рукописью пробегают не считанными, однако после, плача от страха, она кидается к Марку и хочет выговориться. Хильда замучила мужа.

Тебе не хочется больше жить в Риге. Нет, Хильда не упрекает Марка за то, что они не проводят отпуск на Канарских островах, но у нее появилась необходимость принадлежать к какому-то конкретному месту. Риге Хильда не нужна. Раньше это был один двор на Стрелковой, куда она любила заглянуть и в рейсах за покупками, и в плутаниях по делам. Посидеть на скамеечке возле каменных львов, покурить и принадлежать к этому месту. В последний раз она была там полгода тому назад — вместе с Орфеем. Виолончелиста избили, Хильда отделалась испугом. И вот ее обуяло желание покинуть этот город гнили, которому она не писала ни любовных баллад, ни исторических пророчеств. Может быть, ты просто презираешь строй? Да, тебе не нравится, когда вынуждают жить не так, как хочется. А что, если бы так пожелал Бог? Возможно, тогда ты изобрела бы способ смириться. Но не румянощекий монстр будет гнать тебя — ты не из избранных, нет на тебе печати, ты сама по себе. Ну что, Марк? Отстань! Я устала. Черт возьми, сколько раз в день я должна этим заниматься? Мне плохо. Я плохая. Обманываю, предаю, я каждую минуту — уже нечто иное. Мне не надо было выходить за тебя, я переменчивая. Хильда, послушай. Тебе нужен психотерапевт. И еще — Хильда поедет в Калифорнию изучать вероятность конца света. Никаких лекций, никаких мужчин, никаких солнечных ванн, свирепствует рак кожи. О Господи, ты забралась к мужу в платье и туфлях.

Ты убегаешь к себе в комнату. Луна вот-вот погаснет. Придет солнце? Во всяком случае — утро, во всяком случае — рассвет. Твоя комната выглядит будто после драки. Чем ты тут занималась? Почему непрерывно звонит телефон? Кто это — Орфей? И чего надо было тому журналисту? Никакого военного переворота не будет, не болтай, дамочка! Что, Феликс женился? А ты, случайно не, гм, женщина легкого поведения? Хильда, заткнись!

Скрипнул черный клапан, чиркнула спичка, дыхнул вонью обогреватель, светает, светает, светает. Летят листы бумаги, и утро застает Хильду спящей подле обогревателя. Свернулась в клубок, как Алиса подле Марка.

Во сне она появляется из песка. Легко, словно в медленном полете, не ощущая тяжести земли. Море — тонкого, прозрачного, чистого красного цвета, небо — словно еще одна песчаная пустыня. Хильда обнажена. На голове — развевающийся синий, оттенка индиго, шелковый шарф. Он ступает следом за тобой. Мы должны перебрести, переплыть. Он очень чувствителен и не может голым идти на таком сильном ветру. Хильда обвязывает бедра мужчины синим шарфом, и, взявшись за руки, они входят в красную, прозрачную воду.

Проснувшись, она никак не вспомнит лица мужчины. Или это был Бог?

Тлеет ковер, занимается красный-красный, чистый свет.

Перевела В. Ругайя

ЛАЙМА МУКТУПАВЕЛА

Об авторе

ЛАЙМА МУКТУПАВЕЛА (1962) родилась в Резекне, детство провела в Огре, училась в Рижском училище прикладного искусства и Латвийском университете, затем с четырьмя детьми решила уехать и вести хозяйство на селе. Сейчас живет в Тирзе. С 1988 г. — участница фольклорного ансамбля «Савиеши». Л. Муктупавеле удалось воплотить в жизнь то, о чем многие лишь мечтают, — объединить творческую работу журналистки с постоянным пребыванием среди людей села, среди родной природы.