Пантелеймон Романов - Русь (Часть 1)

• Название: Русь (Часть 1)
• Автор: Пантелеймон Романов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Она могла целыми днями лежать на диване, потонув в ворохах шелковых подушек, и кушать что-нибудь сладкое.

Мужчина ей всегда представлялся в виде обаятельного, изящного существа, назначение которого - ухаживать за женщиной и преклоняться перед ней. Отступление от этого правила она в первый раз в жизни встретила у Валентина, который вообще не ухаживал за женщинами, даже не целовал у них рук.

Поэтому встреча с Валентином произвела на девственную душу баронессы Нины необы-чайное впечатление. Она была поражена необыкновенной простотой его смелости и спокойствия и вся испуганно, по-детски сжалась перед ним, как перед существом высшим и не совсем понятным, точно покорившись ему из проснувшегося в ней тысячелетнего инстинкта.

Нина была так беспомощна в жизни, что, если бы не две горничные, беспрестанно все подававшие и убиравшие, она потонула бы в ворохах шелковых тряпок, парижских лифчиков и в конце концов содрогнулась бы от той жизни, которую какие-то злые силы устроили вокруг нее.

Туалеты ее всегда отличались большими вырезами на груди и спине. И, несмотря на чрез-мерную оголенность, глаза ее всегда были просты и невинны. Но несмотря на то, что они были просты и невинны, мужчины в некотором смысле ее очень хвалили.

Валентину же она понравилась простотой своей души и невинностью сердца.

От приезда в усадьбу неизвестного ему профессора, да еще с его женой в качестве любовни-цы, Валентин, по-видимому, не испытывал никакого неудобства. И, очевидно, в то же время ни одной минуты не думал о том, что он останется жить с этой понравившейся ему женщиной. Ему совершенно была несвойственна мысль о семье и об укреплении и продолжении своего рода.

А чужим домом и чужими вещами он пользовался с такой простотой, точно совершенно не понимал разницы между своим и чужим. И точно так же относился к этому, когда кто-нибудь другой пользовался его вещами.

Казалось, что в какой бы точке земного шара Валентин ни очутился, он на все окружающее смотрел бы как на принадлежащее ему в такой же мере, как и другим.

То, что имение баронессы было запущено и в нем не велось почти никакого хозяйства, несмотря на присутствие управляющего, - Валентину особенно понравилось.

- Вот это именно и хорошо; только камина нет настоящего, ты к осени вели сделать, - сказал Валентин, когда Нина, - точно новобрачная, в белом меховом капоте, - водила его в первое утро по дому.

- Как к осени? Разве вы останетесь до осени, Валентин? - спросила несколько удивленно и тревожно баронесса Нина.

- Нет, я через неделю буду уже на берегах Тургояка. Я говорю - для тебя. И ты много теряешь оттого, что не хочешь ехать со мной на Урал, продолжал Валентин, когда они вышли на балкон. Он стоял, смотрел вдаль на синевшие справа луга и задумчиво курил сигару.

- Посмотрела бы священные воды озера Тургояка, купались бы с тобой в прозрачной воде среди дикой первобытной природы, варили бы на берегу уху и по целым часам лежали бы на горячем песке. Тебе нужно ходить совсем голой, а ты надеваешь какие-то меховые капоты.

Последняя фраза заставила баронессу покраснеть, и она сделала вид, что сейчас же зажмет уши, если Валентин скажет еще что-нибудь подобное.

Но у него был такой спокойный вид и тон, как будто он даже и не заметил испуганного движения молодой женщины или не обратил на него внимания.

Со стороны общественного мнения дело обошлось тоже неожиданно хорошо. Сначала поступок баронессы, приехавшей с любовником в свою усадьбу совершенно открыто, поразил всех и вызвал взрыв негодования.

Но Валентин в первую же неделю перезнакомился со всеми, откуда-то выкопал знаменито-го медведеобразного Петрушу и привез к себе Федюкова, который понравился ему своим разо-чарованно-мрачным видом и отрицанием действительности. На вторую неделю уже все с ним были на "ты" и даже скучали, если в доме долго не появлялась его спокойная большая фигура с поднятыми на лбу складками, как он обыкновенно входил со света в комнаты, разглядывая, кто есть дома.

- Ну неужели нельзя хоть на неделю отложить эту поездку? - говорили ему друзья.

- Никак нельзя, - отвечал Валентин.

Несмотря на краткость срока, все сошлись с ним гораздо ближе, чем с профессором, который хотя и был человеком чистейшей души, но отличался чрезмерной деликатностью и совестливостью, что бывало подчас несколько утомительно. Пить с ним было нельзя, ухаживать за женщинами при нем тоже было неудобно, именно благодаря слишком большой его чистоте.

Всех теперь интересовал вопрос, что будет, когда он приедет на лето из Москвы, и как отнесется его чистая душа, воспитанная на лучших интеллигентских традициях, к факту скандального присутствия в его доме Валентина...

XII

Когда мужики собрались на бревнах потолковать о делах вечерком, в первое же воскресе-нье после Николина дня, то праздничное настроение прошло; никто уже не вспоминал, что и как хорошо было прежде, а все видели только, как плохо и тесно в настоящем.

Пришли еще не все и потому разговора пока не начинали. Захар Кривой в стороне возбуж-денно курил свернутую папироску, поминутно сдувая пепел. Кузнец, подойдя, остановился и, пробежав по лицам собравшихся, как бы ища, кто тут ведет дело, сказал нетерпеливо:

- Ну что ж, начинать так начинать, за чем дело стало?

Никто ничего не ответил. Все лежали, сидели с таким видом, как будто их приведя наси-льно, иные курили и лениво сплевывали, оглядываясь на вновь подходивших, как будто нужен был какой-то срок, чтобы разбудить внимание всех и втянуть их в обсуждение дел.

- Начинать тут долго нечего, - сказал Захар, заплевав в пальцах папироску и входя в круг в рваной распахнутой поддевке и с расстегнутым воротом рубахи, - а говори дело - и ладно. А то покуда начинать будем, вовсе без порток останемся. Как про старину начнут рассказывать, так все было, а сейчас куда ни повернешься - ни черта нету.

- До того дошло, что уж податься некуда, - сказал скорбно Андрей Горюн, сидевший босиком на бревне. - Земля вся выпахалась, как зола стала, речки повысохли, палки дров за двадцать верст нету.

- Может, переделяться? - нерешительно сказал подошедший в своей вечной зимней шапке и с палочкой Фома Коротенький.

- Сколько ни переделяйся, земля-то все та же.

- Хорошие места итить искать надо, больше тут нечего ждать, - сказал Степан, вытирая свернутой в комочек тряпочкой свои слезящиеся глаза.

- Тут хорошие места под боком, только руку протянуть, - озлобленно крикнул Захар.

И все невольно посмотрели на усадьбы, так как знали, что он про них говорит.

- Чужое добро, милый, ребром выпрет, - отозвался старик Тихон, так-то.

Он стоял, опершись грудью на палку и смотрел куда-то вдаль. Весь белый, седой, в длинной рубахе и босиком, он был похож на святого, что рисуют на иконах.

- У нас, брат, не выпрет, ребра крепкие. Я вот амбар на его земле поставил, да еще горожу раскидаю к чертовой матери, - крикнул Захар, злобно сверкнув своим бельмом на кривом глазу.

- Ты амбарчик на каточках сделай, - сказал Сенька, - как дело плохо обернется, так жену со свояченицей запрег и перекатил от греха.

Некоторые машинально обернулись к Сеньке, но, увидев, что он, по обыкновению, бала-гурит, с досадой отвернулись.

- Только язык чесать и мастер, - проворчал Иван Никитич, хозяйственный аккуратный мужичок, который напряженно слушал Захара.

- Он и на отцовых похоронах оскаляться будет, - сказали недовольно сзади про Сеньку.

- Они уж из семи печей хлеб-то едят, - крикнул опять Захар.

- А у нас и одной топить нечем, - сказал Захар Алексеич, мужичок из беднейших, сидевший на завалинке опустив голову.

- Чтоб не жарко было... - вставил опять, не утерпев, Сенька.

- На нож полезу, а амбара ломать не дам; перекорежу все к черту! кричал Захар с налившимися кровью глазами, сверкая своим бельмом. Все даже затихли, глядя на него.

- Верно, - крикнул кузнец, всегда первый присоединявшийся ко всякому смелому решению.

Позднее всех подошедший лавочник со счетами, в фартуке и с карандашом за ухом, остано-вился вне круга и некоторое время молча, прищурив глаз, смотрел на Захара и на всех, как бы желая дать им высказаться до конца и твердо зная про себя, что ему нужно здесь сказать.

Он отличался тем, что всегда имел неторопливый значительный вид и находчивость. Спо-койно и ядовито резал на сходках, никого не щадя, даже своих друзей, - как будто не узнавая их, - когда выступал их противником. Знал всякие законы и употреблял такие слова, которых никогда не слышали и не знали, что они значат и что на них отвечать. Поэтому всегда озадачен-но молчали, и он оставался победителем.

Все увидели, что лавочник пришел, и, поглядывая на него, ждали, что он скажет. Но он, не обращая ни на кого внимания, смахнув фартуком пыль, присел на бревно в стороне со своими счетами. Потом неожиданно встал и вошел в круг.

- Во всем надо поступать по пределу закона, - сказал лавочник строго и раздельно, но не повышая голоса, как бы зная, что он и так заставит всех слушать. - Это раз!.. - Он, держа счеты левой рукой около бока, правой отрубил в воздухе ладонью с растопыренными пальцами.