Альваро Юнке - Мужчины двенадцати лет

• Название: Мужчины двенадцати лет
• Автор: Альваро Юнке
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1965

В эту книгу современного прогрессивного писателя Аргентины вошли лучшие рассказы из трех его сборников. Герои этих рассказов — подростки из предместья Буэнос-Айреса, которых жизнь раньше времени столкнула с трудностями и несправедливостью капиталистического мира. Они по-мальчишески озорны, веселы, изобретательны в играх и проделках, но почти всем им приходится рано начать работать, терпеть унижения и придирки, а зачастую и незаслуженные наказания.

Рисунки Б. Васина

---

Один из мальчиков, более храбрый, сказал:

— Да, сеньор!

И тотчас же весь класс нестройным хором, запинаясь и захлебываясь потоком своих благородных чувств, единодушно поддержал говорившего:

— Да, сеньор!

Учитель картинно упал на стул и долго сидел неподвижно, закрыв лицо руками. Казалось, он плакал. Взволнованные дети, не шевелясь, не моргая, смотрели на него. Наконец учитель вынул носовой платок и провел им по глазам. Он произнес:

— Я плачу от радости, дорогие, бесценные мои дети! Вы все добры, как святые. Наш заступник сегодня радуется, глядя на вас с неба. Это, наверно, самый счастливый день в его жизни. Благодарю вас, дети мои! От имени святого Луиса Гонсага благодарю вас!

И он снова замер, сжав руками голову, а дети сидели неподвижно, словно оцепенев.

Учитель заговорил снова:

— Пожертвование, которое вам предстоит внести, невелико: я попрошу у вас по десять сентаво в неделю. Жалких десять сентаво! Ну у кого же не найдется такой мизерной суммы? Жалких десять сентаво! Ну кто ж из вас не тратит их каждую неделю на пряники и конфеты? Собирая по десять сентаво каждую неделю, мы совершим в честь нашего святого заступника обряд, который назовем «презрение к деньгам». Какую радость доставим мы святому! Как возликует он, узрев, что тридцать самых юных почитателей его, тридцать чистых, незапятнанных душ, тридцать добрых детей выказывают свое презрение к деньгам, кои являют собою прах и бесовское наваждение!.. Святой Луис Гонсага! — возопил он, воздев кверху руки и теперь уже обращаясь непосредственно к святому: — Прими этот дар из чистых рук сих детей! Ибо даже деньги, проклятые, презренные монеты, коснувшись невинных рук дитяти, очищаются от всякой скверны!

Учитель замер на мгновение в религиозном экстазе и затем, снова спустившись с неба на бренную землю, изложил готовым к послушанию детям свой проект… Каждый понедельник они будут давать ему по десять сентаво. Так как в классе всего тридцать душ, то это составит три песо. Он поменяет монеты на бумажные деньги. Бумажные деньги будут положены в сумку. Сумка будет повешена под образом святого. Там она останется всю неделю, а в субботу, прежде чем разойтись по домам, они сожгут и сумку и деньги.

Учитель закончил:

— Пусть проклятые деньги, превратившись в серый дым, полетят на небо! Таково будет жертвоприношение, которое вы будете каждую неделю совершать в честь святого нашего заступника, ограждающего нас от всех земных бед. С этим дымом поднимется к небу истинно высокое чувство — презрение к деньгам!

Дети, разумеется, были готовы совершить описанное жертвоприношение.

В понедельник каждый из тридцати мальчиков принес свои десять сентаво. Учитель сунул монеты в карман, а взамен достал три песо кредитными билетами, которые и положил затем в небольшую бумажную сумку, а сумку сразу же привесил под образом святого Луиса Гонсага.

Там сумка провисела ровно шесть дней. В субботу, перед концом последнего урока, учитель таинственно запер дверь, снял с гвоздя сумку и бросил на пол. Потом он стал топтать сумку ногами, потом полил спиртом… Наконец он вынул спичку.

Дети чуть не вывихнули себе шеи, стараясь получше разглядеть, что же сейчас будет, — можно было подумать, как будто на этом крошечном аутодафе сжигалась проклятая плоть самого дьявола.

— Читайте отче наш! — выкрикнул учитель.

Машинально, словно во власти какой-то потусторонней силы, тридцать мальчиков нараспев затянули:

— Отче наш, иже еси на небеси! Да святится имя твое…

Учитель поднес спичку к бумажной сумке — и веселые язычки пламени заплясали перед изумленными глазами молящихся детей, голоса которых слились с голосом учителя, опустившегося на колени:

— Отче наш, иже еси на небеси!..

Кое-кто из мальчиков тоже встал на колени.

От сумки с деньгами осталась лишь крошечная горсточка пепла. Учитель собрал этот пепел и, подняв руку к образу, возопил:

— Святой Луис Гонсага, прими сей скромный дар от тридцати чистых, не запятнанных грехом душ! Прими сей пепел, в котором заключено презрение к деньгам, священное чувство, испытываемое праведными детьми!

И он высыпал пепел в корзину для бумаг.

Еще две субботы подряд эта сцена повторялась во всех деталях.

* * *

В четвертую субботу один из мальчиков, по имени Мартин, в тот момент, когда учитель протянул руку к сумке, намереваясь снять ее с гвоздя для сожжения, поднял руку.

— Что ты хочешь сказать? — спросил наставник.

— Я думал… — начал робко мальчик. — Я думал… — повторил он отчетливо, внезапно осмелев, словно благородное намерение, овладевшее его сердцем, придало ему сил. — Я думал, что было бы лучше, вместо того чтобы сжигать эти деньги, дать их бедным. Я знаю одну женщину в нашем квартале. Она старуха, параличная. Сын у нее пьяница, иногда по нескольку дней домой не приходит, и бабушке есть нечего. Соседи ей помогают. Вот если б мы ей каждую неделю отдавали эти три песо…

Ему не пришлось продолжать. Учитель, который в первый момент, казалось, смутился, но быстро справился с собой и принял свой обычный вид, прервал его. Но он не обратился к мальчику, он обратился к иконе святого:

— Прости, святой Луис Гонсага, прости этому маленькому еретику! Это не он говорит. О нет! Это дьявол глаголет его устами! Это дьявол внушил ему сии богохульные речи! Прости ему! — И он повернулся к Мартину, который теперь дрожал от страха. — И вы не боитесь, сын мой, что отсохнет ваш грешный язык? И вы не боитесь, что святой, оскорбленный вашими преступными речами, попросит всевышнего наказать вас, тем явив пример справедливого суда над еретиком? Что, придя домой, вы найдете ваше жилище ставшим жертвой пламени и лежащим в руинах, под которыми мать ваша нашла свою кончи… О нет, боже милосердный, я не решаюсь произнести это страшное слово!.. Прости его, святой Луис, прости его! — И учитель снова обернулся к насмерть перепуганному мальчику: — Думали ли вы о том, что говорите? Нет, вы не думали. Поняли ли вы, что ваши речи были богохульными? Нет, вы не поняли. Предпочесть земную тварь, бренного человека, хоть бы то и была бедная парализованная старуха, предпочесть святому! Отвечайте: думали ли вы, какой чудовищный, непростительный, непостижимый грех вы совершаете, произнося подобные речи? Отвечайте!

Мальчик не мог отвечать. Он плакал горестно, задыхаясь от рыданий, отчаянно глотая ртом воздух.

— Еретик раскаялся! — торжественно пропел учитель, обращаясь к святому. — Ибо ты явил ему свою милость и отпустил ему его грех, милосердный наш заступник! Благодарю тебя! — И, повернувшись к мальчику, все тело которого сотрясалось от судорожных рыданий, продолжал: — Вы раскаялись и вы прощены! Поднимите голову, посмотрит^а святого: язык ваш согрешил, но душа ваша невинна!

Он подошел к мальчику, поднял обеими руками его низко склоненную голову, патетически звонко и отечески нежно поцеловал его в разгоряченный лоб и крикнул, оглушая присутствующих своим голосом:

— Именем святого Луиса Гонсага отпускаю тебе твой грех!

Мальчик снова заплакал, но теперь это были не бурные слезы страдания, а тихие, облегчающие сердце слезы радости. Другие дети тоже плакали.

И в этот раз, когда огонь начал пожирать сумку с деньгами, весь класс опустился на колени.

Прошло еще пять недель.

Обряд сожжения денег стал понемногу терять свой торжественный характер. С ним случилось то же, что случается со всеми другими религиозными обрядами, слишком часто повторяемыми: он стал привычным явлением.

Как-то раз кто-то из мальчиков, вместо того чтобы дать десять сентаво на жертвоприношение, истратил их на бумажного змея. Учитель за него положил деньги в сумку святого. На следующей неделе учителю уже пришлось положить деньги за трех учеников. Они тоже истратили свои десять сентаво, хотя при этом очень извинялись. Учитель прибегал к обычным патетическим жестам, к обычным возгласам и крикам, к обычным обращениям к святому, висящему на стене. Но и жесты, и крики, и обращения к святому тоже понемногу теряли свою первоначальную силу воздействия: они тоже стали привычными. И все чаще при виде Монашка, с посиневшим лицом вздымающего к небу сжатые кулаки, грозя еретикам божьей карой, при звуке его загробного голоса, пророчившего ужасающие бедствия, на ребячьих лицах появлялась едва заметная плутоватая улыбка.

Божий гнев — это хороший точильный камень для веры, но если очень сильно им злоупотреблять, то он не оттачивает веру, а стачивает. Дети уже не боялись божьего гнева так, как прежде, но продолжали приносить каждый понедельник по десять сентаво.

Как-то раз в субботу, на последней перемене, перед последним уроком, на котором должно было произойти обычное аутодафе, один мальчик по секрету сказал другому:

— Знаешь, что я придумал?