Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 2.

• Название: Собрание сочинений в трех томах. Том 2.
• Автор: Гавриил Троепольский
• Издательство: Центрально-Черноземное книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1978

Во второй том Собрания сочинений лауреата Государственной премии СССР Г. Н. Троепольского вошли роман «Чернозем», рассказ и очерки. Издание сопровождено примечаниями И. Дедкова.

---

— Связать!

Дыбину связали руки назад и подвели к саням. Гул голосов усилился, и теперь уже ропот перерос в крики:

— Бей его, гадину!

— Каменюкой его, черта!

— Стой ты, несмышленый! Милиционеру в голову можешь попасть.

Конвоиры заспешили: они втолкнули Дыбина в сани и сели по бокам, а начальник — на козлы, рядом с кучером, но лицом к арестованному. Толпа напирала — она уже обтекла тройку и сгрудилась впереди нее. Начальник слез и пошел с револьвером вдоль стены людей, оттесняя всех дальше. Образовался круг с коридором.

И в этот момент из толпы вышла русоволосая, с кудряшками у висков, усталая и внутренне разбитая Тося. Все ее увидели и сразу притихли. А она пошла к саням, как в забытьи, не отрывая взгляда от Игната. Он расширил глаза: «Она пришла к нему, она не забыла, она любит». Игнат не выдержал и вскрикнул:

— Тося!

— Назад! Гражданка, назад, — неуверенно сказал милиционер.

Начальник милиции попробовал отстранить ее рукой, но она шла и шла, медленно переступая с ноги на ногу, будто боясь кого-то разбудить. Может быть, начальник так и подумал, что это — жена арестанта. Шагов ее не было слышно — она шла как призрак. И вот она остановилась у саней. Игнат криво и горько улыбнулся. Тося смотрела на него немигающими глазами. Вот эти губы, щеки, глаза, высокий лоб она любила, она целовала и ласкала не раз. Тося взяла Игната обеими руками за плечи, повернула его лицо к себе, пристально-пристально посмотрела в лицо и… плюнула в глаза!.. Он вскинул голову, как от удара, запрокинувшись назад. Начальник милиции решительно отстранил Тосю, и тройка рванулась с места.

Тося чуть постояла, зашаталась и упала на руки Матрены Васильевны, оказавшейся в ту минуту рядом. Матрена Васильевна внесла ее, как ребенка, в амбар, вышла оттуда и в ту же секунду крикнула:

— Расходись, мужики! Теперь тут вас не касается. Ну? Я чего сказала?!

Ни Федор, ни Ваня не пожелали смотреть на отправку Игната Дыбина — они сидели в правлении, тут же рядом. Зинаида вскочила к ним и крикнула:

— Тося! — и выбежала.

Оба друга метнулись вслед за ней.

…Тося очнулась. Рядом стояли Матрена Васильевна, Зина, Ваня и Федор. Она обвела всех затуманенным взглядом. Она не плакала и ни о чем не просила. Федор погладил ее по голове.

Ваня Крючков вышел из амбара незаметно и направился вдоль улицы. Ноги его слушались плохо, в голове застучало — он был похож на чуть подвыпившего человека. Пришел в правление сельпо, сел за свой стол и пытался работать, но рука сама написала на чистом листе бумаги два слова: «Тося приехала». Он порвал эту бумагу и отбросил в угол.

— Да где вы все провалились? — раздраженно спросил Лузин, входя к Крючкову. — Ищу, ищу — как в воду! Дела, брат, завернулись на всю гайку.

— Что еще стряслось? — спросил Ваня равнодушно.

— Не стряслось, а растряслось. Нового секретаря-то райкома — фьють — проводили с треском. За левацкие загибы в коллективизации. В окружкоме перетрясли здорово. Комиссия из ЦК партии ездит по области.

— Правда?

— Все истинная правда. Чистая правда, как слеза!

Ты слушай-ка: Некрасов-то опять сидит на своем месте. Понял?

— Дай я тебя, товарищ Лузин, обниму! — Тот самый Иван Федорович, за которым никаких сантиментов никто не замечал и кого потихоньку прозвали «монахом», обнял уполномоченного райкома.

Лузин похлопал его по плечу и, забывшись, заговорил своими нижегородскими словами:

— Вы, робята, партию нутрем чуете. У вас — правильно. А вот в Оглоблине все полетело чертокопытом: растащили по домам. Как крысы порвали мешок на части: ни мешка, ни зерна.

— Обойдется, — уверенно сказал Ваня.

— Обойдется, — подтвердил Лузин. — Только бы вот мне пожрать маленько надо. Со вчерашнего дня — ни крохи. В Оглоблине-то куска хлеба не достать. Зачал было говеть, да брюхо стало болеть.

— Знаешь что? — спросил Ваня.

— Не знаю.

— А я знаю: для такого случая можно даже и выпить.

— Почему не попробовать? Магазин рядом. Тогда и Землякова надо позвать, и Вихрова, и агрономчика вашего.

— Вихрова кликнем, а тем двум сейчас не до этого. К ним, брат, счастье пришло на порог.

— И к нам же пришло! — удивился Лузин. — Почему только к ним? Для всех хорошо.

— Не о том, — неопределенно сказал Ваня и отмахнулся, — Потом скажу. Тебе же есть надо: чего же тут хорошего, если не жравши, — сострил он, стараясь и Лузина не подпустить к своей сокровенной тайне.

— Надо. Ой как надо перекусить!

Все втроем (Крючков, Вихров и Лузин) разрешили себе отдых: выпили на троих поллитровку и тихонько беседовали до позднего вечера.

— После того, что сгондобилось, душа успокоилась, робята. Ей-ей! — заключил первый стаканчик Лузин.

И правда, душа у них успокоилась. У Вани она никак сначала не хотела становиться «на место», но водка разогнала налетевшую на него сегодня грусть, и он казался тоже спокойным и счастливым. Он так умел.

Часов в десять вечера окна Паховки озарились заревом пожаров. Сразу загорелось несколько хат. К счастью, оттепель, смочившая крышу сверху, не дала перекинуться огню на соседние с пожарами хаты, но пять семей новых колхозников остались без крыш. Игната Дыбина увезли, а Степка мстил — иначе и предположить было нельзя, но пока еще никто не знал, что в эту же ночь Степка Ухарь оставил Паховку совсем и после поджогов кружил с четверкой таких же, как и он, вокруг Козинки.

В ту ночь после пожаров Крючков лежал рядом с Лузиным в правлении сельпо (тут они и ночевали теперь вдвоем, так как дядя Степан сам ютился в чужой хате). Оба долго не могли уснуть. Лузин сказал, будто оправдываясь:

— Рано, Иван Федорович, душе нашей на покой укладываться.

— Рано, — подтвердил Ваня.

— Спать, спать, — предложил Лузин.

— Спать, — соглашался уже в который раз Ваня, но все так же лежал с открытыми глазами, подложив ладони под затылок. Через несколько минут раздумья он сказал: — А что мне пришло в голову…

— Что тебе пришло в голову, неуемный?

Ваня ответил не сразу. Он, казалось, взвешивал ответ. Потом повернулся на бок, оперся на локоть и спросил:

— Неужели он не знал?

— Кто?

— Сталин.

Лузин сел и подвинулся к Ване вплотную:

— Это ты к чему?

— Вот мы прочитали «Головокружение от успехов»… Вроде бы получается так: внизу напортачили, а сверху было не видно, как идет дело… А ведь давали сводки телеграфом об «успехах»… Выходит, он не знал? Как ты думаешь?

— Загадку ты заганул крепенькую… Должно быть, знал.

— А какое же тогда «головокружение»? Так или не так?

— Может, так… А может, и не так… Оно видишь какое дело: сверху нажали, в округе пережали и… — Лузин осекся, не договорив.

— Но он-то знал или не знал? — настаивал Ваня. — Вот что мне интересно. Не мог он не знать этого самого — «нажали», «пережали».

— Да что ты ко мне пристал как банный лист, — ощетинился Лузин не то шутя, не то всерьез. — Я-то откуда ведаю? «Знал, не знал», «нажали, пережали» — задолбил как дятел. Не философствовать надо, а… выполнять. — Он чуть подумал и добавил ворчливо: — Горе мне с тобой… Дотошный ты, Ванек… Спи. Хватит.

Сгоряча Ваня не заметил, что Лузин назвал его ласкательно впервые и что это много значило. Он разошелся.

— А я не сумею так: выполнять и не думать! Если с первых шагов из округов начали докладывать только об успехах, то и правда ни бельмеса не будем знать. Как хочешь суди, но скажу: неправильно это, если сами себя обманывать начали.

— Да ты не кричи… Не кричи, — осадил его Лузин. — Вот наболтаешь так-то и… попадет, как куцему на перелазе: дырка-то в плетне одна — палки не миновать… Чего мы с тобой понимаем в большой политике? Ничего.

— А надо понимать, — напирал Ваня, — И сам ты так думаешь.

— Может, так, а может, и не так, — снова уклонился Лузин от прямого ответа, повторив эти слова.

Ваня решил, что Лузин, видимо, не хочет откровенности, не доверяет. Ему показалось это обидным, оскорбительным, и он «закусил удила».

— Чудно! — воскликнул он. — Даже поразительно! Неужели возможно такое положение, когда я, коммунист, стану жить так, что не буду высказывать своих мыслей прямо… «Некоторые», оказывается, могут. А я так не буду. Так не должно быть! — Ваня выпалил все это горячо, нажав на слово «некоторые».

— В мой огород камушек запустил? — спросил Лузин.

— Хотя бы.

— А такой пословицы не слыхал: «Слово — серебро, а молчание — золото»?

— Не надо мне сейчас этого «золота». Не желаю! Лучше добрая медь, чем злое золото.

Казалось, назревала никому не нужная ссора. Но Лузин, видимо, понял, что его собеседник издергался в последние месяцы и уже не в силах совладать с собою.

Он догадался, что его сдержанность Ваня принял болезненно, как недоверие, но снова лег и не стал спорить.