Коллектив авторов - И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене

• Название: И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене
• Автор: Коллектив авторов
• Издательство: АО "ВИТА-ЦЕНТР"
• Жанр: Религия: прочее
• Год: 1992
• ISBN: 5-86606-004-3

В этой книге собраны свидетельства–воспоминания о трагически погибшем 9.09.1990 г. священнике Александре Мене. Об известном всему миру учёном–библеисте, удивительном духовном пастыре рассказывают люди, для которых благодаря глубокой вере и чуткому руководству отца Александра, жизнь и учение Христа стали Светом… Впервые публикуются и воспоминания «Мой путь» матери о. Александра Е. С. Мень и её сестры В.Я.Василевской "Катакомбы XX века".

---

Некоторые учащиеся считали себя сторонниками той или иной политической партии. С. Н. говорил: «Не так важно, будете ли вы эсерами, большевиками или монархистами, важнее всего, чтобы вы были честными эсерами, монархистами или большевиками».

Каждое слово, сказанное С. Н., исходило из глубокого внутреннего убеждения и потому было действенным и незабываемым.

По пятницам мы собирались после уроков, чтобы катать бинты в помощь фронту. Накануне экзамена по географии большинство не явилось для участия в этой работе. На следующий день, поздравляя всех со сдачей экзамена, С. Н. особенно горячо поздравил тех, кто даже перед экзаменом нашёл возможным участвовать в помощи раненым. «Помните, — сказал он, — что общественное дело всегда должно быть на первом месте, а личное — на втором».

Однажды нам задано было сочинение на тему о войне. Все написали в обычном патриотическом духе, и только Катя Г. (дочь толстовца) и Слава Д. (сын большевика) написали нечто совершенно противоположное. Возвращая тетради, С. Н. обратился к ним и сказал: «Я не согласен с вами обоими, но я рад за вас, что вы решились высказать свои убеждения против всех. Так всегда должен поступать честный человек».

При ясном сознании общественного долга С. Н. не способен был ни на какие компромиссы или сделки с совестью. Он говорил: «Я могу бороться против какого‑либо предложения, которое кажется мне нецелесообразным, но как только оно стало законом, я обязан ему подчиниться. Я обязан подчиняться обществу и государству во всём, исключая то, что противоречит моим нравственным или религиозным убеждениям. Здесь я не подчинюсь никакой человеческой власти».

Сколько раз вспоминались слова С. Н.!

С. Н. сумел вызвать у девочек и мальчиков такое доверие, что они охотно рассказывали ему о своих личных делах и первых увлечениях. С. Н. необычайно чутко и бережно относился к этим детским переживаниям и никому не позволял говорить о них в шутливом тоне. Однажды С. Н. и сам рассказал нам о своей первой любви, а уезжая на фронт, оставил на память нашему классу «Мадонну» итальянского художника, которую подарила ему коща‑то любимая девушка.

Неизгладимо запечатлелась в памяти наша беседа о смысле жизни, которой было посвящено одно из наших вечерних собраний. Каждый спешил высказать всё, что было у него на душе. Чего только не наговорили мы в этот вечер! С. Н. внимательно и терпеливо выслушивал всех и не возражал никому. И лишь после того, как все высказались и попросили его изложить свои мысли, он спокойно ответил: «Вы можете считать меня глупым или отсталым, как вам угодно, но для меня весь смысл жизни заключён в словах Евангелия: «Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный совершенен».

Во время весенних каникул (Страстная и Пасхальная недели) мы были много заняты общественной работой (разборка писем на почтамте и т. п.). С. Н. мы видели редко. Мы знали, что эти дни он проводит в церкви.

С. Н. уехал добровольцем на фронт. Его отъезд не был для нас совсем неожиданным. Мы знали, как страдает его чуткая совесть оттого, что в то время, как его братья проливают свою кровь, он остаётся в безопасности, не разделяет их страданий. Так долго не могло продолжаться.

После отъезда С. Н. наш класс разделился на 2 части. Одни перешли в гимназию С., где больше занимались политикой и играли в парламент. Мы же (человек 15) остались в своей гимназии и ещё ревностней принялись за изучение наук, преподавание которых велось у нас тогда отчасти по университетскому типу. Незадолго до окончания курса мы получили долгожданное письмо от С. Н. Фронт тогда принимал уже своеобразный характер — начиналась гражданская война. С. Н. находился в то время в ужасных условиях и тяжело переживал все происходящее.

«Единственное, что поддерживает меня, — писал он, — это религия. Дай Бог каждому из вас такую же твёрдость и твёрдую опору в жизни».

Это были последние слова, с которыми обратился к нам С. Н. Больше мы ничего о нём не слышали, а вскоре и сами покинули навсегда любимую школу.

* * *

ФРАГМЕНТЫ ИЗ КНИГИ «КАТАКОМБЫ XX ВЕКА»[2]

Памяти моей мамы

ОТЕЦ СЕРАФИМ

Много у вас наставников,

Но немного отцов.Я родил вас во Христе.

послание к Коринфянам, 4,15.

«ANTE LUCET»[3]

«Пути Божии неисповедимы». Чем больше проникаешься этим чувством и сознанием, тем труднее обращаться к прошлому, тем труднее делиться своими воспоминаниями, осознавая, что мы фактически так мало видим и понимаем по–настоящему, что даже свою собственную жизнь и судьбу мы познаем здесь лишь «яко зерцалом в гадании».

Встреча с о. Серафимом, общение с ним, крещение и последующее его руководство моей жизнью для меня самое подлинное и великое чудо и, в то же время, самая неопровержимая, центральная реальность моего существования.

Видимое руководство о. Серафима началось в 1935–м и окончилось в 1942 году с его смертью, но в действительности оно началось ещё в 1920 году, т. е. продолжалось более 20 лет, а незримо, несомненно, продолжается и сейчас, так как та духовная связь, которая создалась при крещении, когда он буквально «принял мою душу в свою», не может быть расторгнута концом земного существования.

Религиозное чувство родилось в моей душе очень рано, но возникло оно не изолированно, а в комплексе чувств, при первых попытках осознать жизнь. Оно возникало вместе с чувством истории, осознанием своей принадлежности к народу, который «открыл» Бога для человечества. Люди жили во тьме язычества, когда в Израиле «открылся» Единый Истинный Бог. Другие народы открыли вращение земли, электричество, закон тяготения и многое другое, но то «открытие», которое было дано еврейскому народу, стало самым важным. Мысль об этом наполняла детскую душу чувством большой нравственной ответственности.

У меня всегда была глубокая душевная связь с мамой. Я ей поверяла всё, что вырастало в душе (хотя многое было смутным, неясным для меня самой), и всегда находила отклик и поддержку. В её сердце закрадывалась тревога, и однажды она сказала мне: «Я боюсь, что ты будешь очень одинока».

И действительно, я ощущала это даже тогда, когда в 1918 поступила в университет и встретила там людей, близких мне по духу, разделяющих мои религиозные искания. Это были последние годы философского факультета в его старом составе. Мы слушали лекции И. А. Ильина, Г. И. Челпанова, собирались на религиозно–философские собрания, на которых обсуждались волновавшие всех вопросы духовной жизни и Евангелия. На лекции Ильина студенты сходились в таком количестве, что аудитория их не вмещала. Среди них было много «маросейских» — духовных детей о. Алексея Мечева. Хотя я сблизилась с некоторыми из них, но все же чувствовала себя как бы чужой и далёкой от их жизни. А в 1920 году, после смерти мамы, мир для меня опустел, утратил не только привлекательность, но и реальность. Занятия философией и психологией, хотя и глубоко захватывали, но не давали той пищи, которую просила душа.

Вскоре я поступила работать в детский сад, продолжая занятия в университете. В общении с детьми я больше чувствовала возможность взаимного понимания, чем со взрослыми. «Отчего мне так хорошо с детьми?» — спросила я однажды много лет спустя у о. Серафима. «Это оттого, — объяснил он, — что ваша душа отдыхает».

Среди детей (в «дошкольной колонии», как это тогда называлось) я сразу почувствовала себя иначе, чем среди взрослых. Дети как будто угадывали мои самые затаённые мысли и чувства, которые я не решалась никому высказать.

Так, например, однажды вечером, когда на душе было особенно тяжело, кто‑то из старших мальчиков (таких весёлых и резвых в течение дня) позвал меня, сказав: «Посиди с нами, нам страшно». Мои собственные страх и тоска словно исчезли. С тех пор я каждый вечер сидела с детьми, пока они не засыпали спокойным сном.

Никогда не забуду этих вечеров! Вспомнить содержание наших бесед почти невозможно: дети рассказывали о доме, о переездах, о пушках и пулемётах, о зиме, о звёздах, рассказывали сказки. Это не была беседа педагога с воспитанниками. Несмотря на разницу в возрасте, мы были равными перед вечерней зарёй, перед наступающей ночью, перед страшным миром, который нас окружал, перед Богом, которого они чувствовали яснее, чем я. Я не умела ответить на многие их вопросы, но они всегда отвечали на мои. Некоторые девочки знали наизусть молитвы и иногда читали вслух. Я не знала молитв и слушала их, затаив дыханье. В устах детей они звучали с особенной силой и неведомой мне радостью.

Днём во время прогулок говорили мало. Мы слушали, что говорили нам птицы, цветы и деревья, леса и овраги.

Помню, однажды вернулась я с прогулки и села на крыльце дома. У меня в руках был большой букет васильков; прижавшись к нему лицом, я на минуту задумалась. Ко мне подбежал маленький черноглазый мальчик, один из самых больших наших шалунов, и спросил: «Ты знаешь, кто всех лучше?» Я не нашлась, что ответить. «Бог», — сказал он. «Ты знаешь, что Бог может сделать? — опять спросил мальчик и, не дождавшись ответа, добавил: — Человека сотворить!»…