Татьяна Назарова - Первые шаги

• Название: Первые шаги
• Автор: Татьяна Назарова
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1957

---

Не дождавшись конца беседы, Сашка так же осторожно вернулся в избу. Теперь он все знал.

Если раньше Кате приходилось иногда повторять какое-нибудь приказание дважды, то с этих пор Сашка бросался выполнять все с первого слова и старался сам угадать, чем бы можно еще помочь матери. Без нее он покрикивал на младшего брата, если тот с ленцой прибирал квартиру.

— Ты знаешь, какая у нас маменька! Золото! Ей во всем помогать надо, у ней дел-то невпроворот. — И, чувствуя, что чуть не проговорился, добавлял презрительно: — Да что такой молокосос понимать может!

Мишка обидчиво огрызался, но начинал быстрее шевелить веником. Видно, Сашка что-то знает, только ни за что не скажет, задается, потому что на два года старше. «Вот подожди, подрасту, и тебе ничего не буду говорить!» — мысленно грозил он старшему брату.

Не перечил больше Сашка, если мать усылала их с Мишкой поиграть на улице, когда приходил тоненький, кареглазый татарчонок. Он знал, о чем они будут говорить, — о тайной работе, — и, борясь с братишкой, зорко посматривал: не идет ли кто к их дому? Тогда бы побежал предупредить мать и сознался бы ей во всем.

Когда после арестов и почти полного разгрома подпольной организации Катя перестала уходить по вечерам и Сашка, возвратившись из школы, стал замечать у нее красные глаза, он почти правильно угадал, почему плачет мать, и сам загрустил. Но грусть свою он выражал действиями.

Саша прямо свирепствовал в школе. Он без конца нарывался на драку с богато одетыми мальчишками и бил их с недетской злобой. Когда вызвали мать и предупредили, что если не уймет сына, то его выгонят, несмотря на круглые пятерки, и Катя поговорила с ним, Сашка буркнул:

— Ладно! Не буду бить.

Драки прекратились. Но, пользуясь своим влиянием на большинство школьников, обожавших его за силу и ловкость, он стал неистощим на самые злые каверзы против «врагов», причем все проделывал так, что к нему нельзя было придраться.

Увидев мать вновь веселой, мальчик тоже повеселел и прекратил «войну». «Взрослые рабочие начали бороться, не стоит возиться с сопляками», — решил он. Кончит класс — вместе со Стенькой пойдут в депо, будут слесарями, как отцы. Тогда мать перестанет от него скрывать свою работу, он тоже станет подпольщиком, часто мечтал Сашка.

…Услышав вопросы матери о настроении слесарей, он больше не мог скрывать свой секрет. «Ну что ж, что еще только ученик, мне уже платят деньги», — подумал он и решил показать матери, что «понимает ее насквозь».

«Секретное» поручение матери наполнило душу Саши гордостью, и он рассказывал ей о том, что давно знает, как она работает вместо отца, но никому никогда слова не шепнул…

— Ты, мама, не бойся! Я все сделаю, и ни один шпик меня не поймает. Они ведь за мальчишку считают, мне их ловко обманывать, — серьезно говорил он, блестя глазами. — Ты и другим своим товарищам скажи: коли что надо подсмотреть в цехе иль передать, всегда смогу…

Катя притянула к себе сына и ласково растрепала чуб. «Вот и новые борцы подрастают», — думала она. Поцеловав крутой лоб Сашки, сказала:

— Что ж, сыночек, будешь помогать старшим, только помни: ничего без моей указки делать нельзя, и никому об нашем с тобой секрете даже намекнуть не полагается. Это будет предательство. Понимаешь?

Саша взглянул на мать и склонил голову.

3

Слесари охотно приняли предложение Кати, переданное им громогласно в цехе Сашкой, — первый заработок учеников обмыть с учителями. Улучив минуту, когда возле Ивана Даниловича никого не было, Саша шепнул ему слова матери об Антоныче. Тот вздрогнул, внимательно посмотрел на Сашку и вдруг бодро начал насвистывать про гордого «Варяга».

В воскресенье слесари, принарядившись, пошли к Потаповым. Матери их учеников приготовили полбутылку и кое-что закусить. Пока сидели за столом, разговор шел о будущем молодых слесарей, сидевших тут же. Когда ушла Пелагея и Сашка со Стенькой, захватив младших братьев, убежали на улицу, Иван сказал:

— Ну, Катерина Максимовна, рассказывай все, не таись от нас. Видно, зря мы приуныли…

Говорили долго и горячо. Вечером Жуков и Коньков шли в обнимку по поселку и пели «Варяга», притворяясь пьяными.

— Вот нас и восьмеро, да и Полюшку с Семеновной считать можно, — говорила Катя Мезину при очередной встрече.

— Их-то считать можно. Хоть и не больно прытки, да верны, — ответил он. — А Костя-то совсем откачнулся, глаз не кажет. Видно, испугался, заячья душа!

О том, что Вавилова давно нет в Петропавловске, они еще не знали. Сторожиться приходилось — черносотенцы совсем распоясались. Каждый из подпольщиков потихоньку искал своих людей, но только среди тех, с кем был связан по работе или соседству.

Узнали об его отъезде случайно.

Как-то вечером к Кате, сидевшей на завалинке с вязаньем, подошел сосед, старый проводник Колышкин. Разговаривая о том, о сем, он, оглянувшись по сторонам, тихо сказал:

— Даром ребята страдают в ссылке, да и вы с Пелагеей мучаетесь. Все пропало! — И, тяжело вздохнув, опустил голову.

Колышкин часто бывал у Потаповых при Григории. В подпольную организацию он никогда не входил, но и после ссылки слесарей не пропускал ни одного собрания рабочих, его считали революционно настроенным и надежным.

Посмотрев на железнодорожника, Катя почти шепотом, но убежденно ответила:

— Нет, Фома Афанасьевич, не даром! За нашу рабочую правду страдают они. Головы вешать не следует…

— Эх, Максимовна! И я так раньше считал. Что враги нас били, так то одна статья, а вот как те, что за собой вели, отвернулись от нас, то уже сил лишило, — с горечью произнес Колышкин. — Сколько раз слушал я его на собраниях, звонил он языком: «Товарищи, товарищи», — а теперь и взглянуть не захотел…

— Да кто же это? — вскрикнула Катя.

— А Константин-то. Подошел к нему в вагоне, а он и рыло в сторону. Барином едет в Москву. Я еще на вокзале заметил: два холуя его провожали… — с обидой рассказывал проводник.

«Как же так? — оцепенев, думала Катя. — Неужто не мог сообщить, куда едет?» Ей вспомнилось, как задушевно разговаривал у них в доме Вавилов с Гришей.

— По нему не суди, Афанасьич! Всегда он меньшевиком был, да многие верили ему, говорил — как маслом обволакивал. Меньшевики с рабочими шли, пока через них себе места потеплее хотели захватить, а пришло тяжелое время — они в кусты. Есть у рабочих своя партия — большевистская. Большевики и теперь с народом идут — победу ему помогают ковать, с большевиками идти надо, — горячо заговорила она. — Не боюсь тебя, дядя Фома, ты не предашь, откровенно говорю…

— Спасибо, Максимовна, за доверие. На душе посветлело, будто на велик день, — с чувством произнес он, когда Катя смолкла. — Кое-кому своим скажу, унынье разгоню, но тебя поминать не буду, — вставая с завалинки, говорил с волнением старый железнодорожник.

После ухода Колышкина Катя пошла кормить сыновей. Спать надо им ложиться, рано ведь встают.

За ужином Сашка часто поглядывал на мать значительным взглядом, но та, уйдя в свои думы, не замечала этого.

Когда Мишка, простясь с матерью, ушел за печку, Саша шепнул:

— Дядя Ваня велел тебе сказать: «Нашего полку еще прибыло», — она, мол, поймет.

Улыбнувшись сыну и погладив его вихрастую голову, Катя тихо проговорила:

— Хорошо, сынок! Ложись, а я посижу немного. Чулки к зиме всем понадобятся.

Скоро братья крепко спали, а мать их вязала у коптилки и размышляла об услышанной новости.

«Отнесу с утречка белье купчихе Носовой да сбегаю под гору. Сказать надо Степанычу», — решила она и хотела уже гасить коптилку — за день намоталась, — но в это время кто-то осторожно постучал в окно. Затенив свет рукой, Катя поглядела на улицу. Видно было, что стоит высокий, широкоплечий мужчина в черной поддевке. Стараясь не стукнуть дверью, она вышла в сени.

— Откройте, Катерина Максимовна, не бойтесь! Большую новость вам о вашем муже Григории Ивановиче привез, — тихо сказал за дверями незнакомый голос.

Услышав о Грише, Катя, не раздумывая, выдернула засов и впустила позднего гостя.

— Нас никто не услышит? — спросил он.

Катя молча прошла в горницу, пригласив его кивком головы.

Не снимая низко надвинутого картуза, из-за чего при крошечном огоньке коптилки нельзя было рассмотреть лица — виднелись только пышные рыжие усы, незнакомец достал из внутреннего кармана черной бекеши папку и молча протянул хозяйке.

Катя машинально открыла первый лист и увидела лицо Константина, хотя и более молодое, чем то, которое знала. «Вавилов-Верба», — прочитала она, еще не понимая, что это значит, но вся сжавшись от тяжелого предчувствия.

— Читай дальше, — сказал гость.

Все более бледнея, она прочитала расписку и характеристику провокатора и почти упала на скамью.