Владимир Файнберг - Все детали этого путешествия

• Название: Все детали этого путешествия
• Автор: Владимир Файнберг
• Жанр: Самосовершенствование

Автор определил трилогию как «опыт овладения сверхчувственным восприятием мира». И именно этот опыт стал для В. Файнберга дверцей в мир Библии, Евангелия – в мир Духа. Великолепная, поистине классическая проза, увлекательные художественные произведения. Эзотерика? Христианство? Художественная литература? Творчество Файнберга нельзя втиснуть в стандартные рамки книжных рубрик, потому что в нем объединены три мира. Как, впрочем, и в жизни...

В мире нет случайных встречь, событий. В реке жизни все связано невидимыми нитями и отклик на то, что произошло с вами сегодня, можно получить через годы. Вторая часть трилогии - "Все детали этого путешествия" - показывает, что каждая деталь вашего жизненного пути имеет смысл.

---

Там, в номере, на столике лежал отпечатанный план пребывания в Египте на каждый день и час. За девять суток турпоездки предполагалось множество познавательных экскурсий. И встреча с пирамидами, и поездка далеко на юг к Северному тропику — в Асуан, и плавание на фелюге по Нилу. Предстояло много узнать напрямую, не из книг и кинофильмов. Уже одна эта возможность казалась счастьем. Но мне всегда хотелось не знать, а жить. Просто жить. Я мог бы обойтись без всяких экскурсий.

В доме напротив сверкнуло стекло двери. На балкон вышла пожилая женщина. Метелкой из перьев она сметала пыль с пола и перил. Потом, уходя, неожиданно обернулась и, улыбнувшись так, как могут улыбаться только старые женщины, что-то крикнула мне, помахала метёлкой.

Эта улыбка жила в сердце, когда я завтракал вместе со всеми в зашторенном ресторане на первом этаже отеля. Все здесь было красным: шторы, кресла, стены, потолок. Только скатерти белые да чёрные костюмы официантов. Подали европейский завтрак — яйца, круглые булочки, мёд и кофе, который разливал из большого кофейника каждому в чашки лично лысоватый владелец ресторана. В другой руке у него был тяжёлый молочник со сливками.

Не любя молочных продуктов, я отказался от сливок, чем удивил хозяина. Тот двинулся дальше, ловко орудуя то кофейником, то молочником. А когда наделил всех кофе со сливками, подошёл к сидевшей в дальнем конце стола переводчице Нине, что-то сказал.

— Он говорит, сливки всегда свежие, со своей фермы! — крикнула Нина.

И все укоризненно взглянули на меня.

«Вот так всегда, — подумал я, — мелочь. И сразу становишься паршивой овцой в стаде».

Улыбка пожилой женщины ушла из сердца. А Саша громко попросил:

— Если можно, пусть мне нальют ещё одну порцию сливок!

Сергей Петрович — руководитель группы, возле которого за углом стола примостился Саша, — одобрительно кивнул.

Наливая ему сливки, хозяин, очевидно, что-то почувствовал. Во всяком случае, когда я встал из-за стола, тот на глазах у всех подошёл ко мне, сказал:

— Рус? Горбачев! Перестройка! — и, улыбаясь, пожал руку.

После завтрака переводчица Нина повела пешком всю группу в расположенное неподалёку посольство Советского Союза.

Саша вышагивал впереди рядом с руководителем и его женой. Длинный, весь загранично-джинсовый, обвешанный японской фотоаппаратурой, он выделялся среди всех.

Я уже знал, что его фамилия — Петров. О таком литераторе, Александре Петрове, я до сих пор не слышал. Да и не мудрено. Всю жизнь старался держаться в стороне от «братьев-писателей», от их бесконечных собраний, пленумов, интриг, борьбы за премии, дачи, место в издательских планах... То они славили Сталина, а потом каялись, чтоб славить Хрущева, затем славили Брежнева, снова каялись, теперь начали воевать за перестройку, гласность и демократию. В этой почти неприкрытой жалкой игре проходила жизнь. И если у кого изначально действительно была способность к творчеству, то она быстро иссякала. Зато появлялся железный расчёт, который они называли профессионализмом.

Литература — инструмент познания мира, и действует этот инструмент только при наличии совести. Не замечая дьявольской подмены, духовные импотенты продолжали создавать свои произведения, хлопотливо пристраивать их. Больше ничем заниматься они уже не могли. Становились паразитами общества. Требовали особого внимания, привилегий, загранпоездок.

И вот я, Артур Крамер, сейчас шёл среди них по залитой солнцем зелёной каирской улице. И осуждал всех, скопом... Именно в тот момент, когда я поймал себя на том, что осуждаю, — на грехе, который старался и не мог до конца вытравить из себя, — в этот момент толстая нарумяненная матрона поравнялась со мной и, взглянув своими коровьими глазами из-под обвислых широких полей синтетической летней шляпы с букетом искусственных цветов на тулье, произнесла:

— Что бы сказал этот араб — владелец ресторана, если б узнал, что вы никакой не «рус», а еврей? Правда, интересно?

«Ах ты, сволочь!» — подумал я. А вслух ответил:

— Если вам так уж интересно, я ему сообщу!

Мы пересекли небольшую площадь и оказались возле углового здания, окружённого глухой бетонной стеной. С трёх её сторон стояла вооружённая охрана — солдаты-египтяне в чёрных беретах с красными ленточками.

Через узкую калитку Нина ввела всех в запущенный садик, оттуда в здание посольства, где в зале на первом этаже были расставлены ряды кресел. Впереди за столом уже ждали советник посольства по вопросам культуры и консул. Во всяком случае, так они представились.

Я сидел в крайнем кресле последнего ряда, слушал, как руководитель группы Сергей Петрович, поглядывая в список, представляет участников поездки. Когда он произнёс: «Изольда Егорова — наша прославленная поэтесса», советник и консул захлопали в ладоши. Поспешно зааплодировали и все остальные.

Нарумяненная матрона встала с первого ряда, поклонилась.

— Как же! Знаем. Мы здесь тоже начитанные и образованные! — весело сказал советник. — Между прочим, ваш муж вечером звонил из Парижа, просил передать привет, не обидеть.

— Не обидим! — подхватил консул. — Тем более, жена нашего коллеги. Но за это с вас бакшиш: просим в конце собрания прочесть новые стихи. Пригласим сотрудников.

— С удовольствием. — Изольда Егорова снова поднялась и снова села.

К моему удивлению, не был представлен только Саша Петров. Что прошло незамеченным.

Потом держал речь консул. Он сообщил, что сейчас в Египте по мусульманскому календарю самое начало пятнадцатого века, средневековье, и это соответствует действительности. Что люди здесь необязательны, живут не спеша, во всём руководствуются выражением «иншь Алла» — такова воля Аллаха. Что с ними надо держать ухо востро, не ходить в одиночку, тем более по базарам. Уже были случаи, когда советский человек, попав на восточный базар, пропадал навсегда. Он попросил каждого записать номер телефона консульства — мало ли что может произойти.

Затем наступила очередь советника по культуре. Тот выразил сочувствие туристам, имеющим очень мало валюты, сказал, что догадывается о наличии в их чемоданах бутылок с шампанским, водкой и коньяком, рассказал, за сколько примерно все это можно сбыть хотя бы горничным в отелях. Предупредил, что технику на базарах лучше не покупать: могут подсунуть дрянь.

За это время консул привёл группу сотрудников посольства. Сплошь при галстуках, в рубашках с короткими рукавами. Они уселись. Изольда Егорова, сняв шляпу, выплыла к столу, начала читать свои стихи. Сверкнула молния фотовспышки. Саша Петров сделал первый снимок.

Я досадовал на столь бессмысленное времяпрепровождение. За стенами начинался день одной из древнейших столиц мира, а я и здесь, за тысячи километров от Москвы, вынужден был находиться в среде, которую ненавидел, от которой бежал.

Между тем Изольда Егорова входила в раж. Стихи о Руси, о церковках чередовались со стихами о милосердии, о детях Чернобыля, о супружеской любви, о Нагорном Карабахе, о русских солдатах, хранящих Отчизну.

Она была явной графоманкой и, видимо, могла сочинять километры строк, декламировать часами. Аудитория сначала дружно аплодировала каждому стихотворению, затем хлопали изредка. А потом и вовсе затихла как пришибленная.

Изольда неверно восприняла эту тишину.

— А теперь, зная, родные мои, как вы тут томитесь по Родине, я дарю вам, первым, самым первым слушателям, свою новую, только что завершённую поэму «Святая мать». Посвящается русским матерям воинов-интернационалистов, погибших в Афганистане! Поэма будет опубликована ко Дню Советской Армии во втором, февральском номере журнала «Работница».

— Вот мы её там и прочтём! — консул демонстративно взглянул на часы. — А сейчас и вам пора ехать, и у нас, к сожалению, кончилось свободное время. Желаю всем приятного пребывания в Арабской Республике Египет!

Покидая зал, я увидел непомерный зад Изольды — перегнувшись через стол, она прямо-таки вцепилась в консула, что-то выпрашивала.

Автобус с синей надписью «Lucky Turs» ждал неподалёку от посольства. Я поднялся в него, сел у окна, и когда, по-джентльменски пропустив вперёд всех, Петров опустился рядом со своим громоздким кофром, спросил:

— Вы, Саша, прозаик или поэт?

— Видите ли, имею косвенное отношение... Работаю фотокорреспондентом в журнале, где шефом Сергей Петрович.

— Главным редактором?

— Да. Шефом. Он меня просто пристроил к вашей группе. Мы вместе объездили четырнадцать стран, не говоря уж о Союзе.

Теперь стало понятно, почему Саша всё время трётся возле руководителя делегации и его жены, таскает их чемоданы. Впрочем, у меня возникло ещё одно предположение, и хотя рассудком я тут же отмёл его, интуитивно уже твёрдо знал: Саша ещё и официальный любовник стареющей, но сохранившей следы былой красоты жены своего седого шефа.