Ольга Озаровская - Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской

• Название: Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской
• Автор: Ольга Озаровская
• Издательство: ОГИ
• Жанр: Сказки
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-94282-509-6

Перед вами переиздание двух ставших классическими собраний фольклорных текстов: былин (старин) и сказок, записанных О. Э. Озаровской на русском Севере (в основном на Печоре, Пинеге и Мезени) в 1915 и 1928 годах.

---

— Ты на его не смотри… Он зла не дёржит, только он боїтсе нашшот ведовева. Все колдуны боятся, не любят, штоб разговаривали.

Они уже спустились к самой реке, и Московка кинула прощальный взгляд на Андигу, где они провели третий день, исполненный волшебства и чудес. Скоморох заметил с досадой:

— Настояшшу тропку прокинули. Эх, тебе было-б легше.

Они уже шли берегом под горой к площадке, наполненной движением. Московка радостно ощутила «домой», Андига исчезла. «Дом» жил полной жизнью: кишел, передвигался, цвел прибежавшими ребятишками, которые сгрудились у тропы при выходе на площадку. Скоморох и Московка разом воскликнули:

— А, хвалёнки! Здорово вам!

Старшие хвалёнки, потупив очи, медленно истово поклонились, как степенные девушки на больших гуляньях, а потом жадно стали глядеть на пришедших, а младшие совсем застыдились и закрыли локтями глаза, да так уж и не отдирали их.

— Баушка, расскажи сказку, ту любую, што в воды сказывала, как купались… Московску, любую…

И Московка задержалась, а когда освободилась от ребят, начались перебивные разговоры со всем «домом».

— Што, загостилась, баушка?

— Вести есь нашшот парохода: снялся с мели, в Карповой побывал и выша пошол, должно до Суры дойдет…

— Вода больша.

— Вот капитан-то обрадел, там у его вверху семеюшка.

— Это што на телеграфе узнали? Ходили так рано?

— Нет, жонка пришла, сказывала, видела, как снялся.

— В тридцати верстах сидел…

Скоморох, уже свидевший рядом с молодкой, крикнул:

— У нас телеграф редко дейсвует. Больша — радиосарафан!

Все покатились.

Когда наконец Московка подошла к холмику, там все сидели на обычных местах. Кулоянин под своим кустом начал что-то снова плесть, погруженный в обдумыванье и примериванье. На Московку он не поднял глаз, от чаю отказался. А чай разливал Помор и предлагал подлить коньячку, которым угощал и стоящих поблизости мужиков.

— Где взял? Ужели лавка пола?

— Затем и на волось бегал?

— За тем-то за тем, а лавка заперта. У приятеля находилось. Припасёно из Архангельска. Кушайте, бабушка, беспременно!

Вокруг сказочников собирались:

— Стоснулись без вас, бабушка!

— Стоснулись без сказочек, без говори — той. Тут на меленке-то мы тож поговорили. Мельник-от сам больно мастер.

Московка всполошилась:

— Где он? Позвать бы, или к нему пойти бы.

— Да сиди уж! Хватилась! Он уж уехал чищень смотрять дня на два, далеко у него… Гледи и мельница не работат. На замки.

Помор заговорил:

— Аккурат севодня, была в 1854 г. бомбардировка Соловецьково монастыря. И прекратилась пальба в шесть часов — аккурат я родилса. Чайки англичанам столько зла наделали, што они отступились: собрались над фрегатом вне ружейнова выстрела, кричали так, што команды не слышно и все їм застрали: и паруса, и на головы офицерам. Так они проклели чаек.

— Так вот оно што! Ну, поздравляю вас, Олександр Ондреїч! Вот почему и роскошное угошшение! Давайте шшолканемся! Желаю вам всего доброго, всякой удачи!

Стали чокаться, и бутылочка опустела.

— Дедушко, выпей жа ради такого торжесва!

— Довольно, што с табашниками сижу, езык разговорами поганю…

У Московки сердце захолонуло от мыслей:

«Не станет больше, ни за что не будет рассказывать, все пропало!»

— Олександр Ондреїч, у вас жена, дети есть?

— Жоны не бывало. С матерью жил, когда дома бывал, а дети? Может їх несколько сот есь, не знаю, не спрашивал…

— Олександр Ондреїч, расскажите про свою мать побольше.

— Штож мать? Ежели бывали в Кеми, то про мою мать слыхали. Останиху все знали. Мастерица была петь да сказывать, чего только не напоет, не наскажет!

Скоморох вмешался:

— Я как мальчишком в Архангельско попал, дак в Кемь ездил с купцом одним. Останиху видал и слыхал. Ну, уж!.. Иной сказыват, как корова в лужу хлюпат, а у Останихи — дак кажно слово к слову прильнуло…

Александр Андреевич продолжал:

— Я вам не сказку, а быль расскажу.

И он начал.

31. Соломбальская быль

В Соломбалы (портовая часть гор. Архангельска) женьчына жила. Я хорошо ей знал, Ографеной звали, она булками торговала у пристани. И был у ей сын, Ванюшка, лет десяти, все за границу просилса:

— Мама, пусти за границу!

— Не пушшу!

— Ну, я сам убежу.

И убежал. Пришол в Архангельско аглицкий корабь. Ванюшка с юнгой разговорилса, што за границу ему охота: мальчишка в Соломбалы живет, дак уж по аглички болтат. Юнга отвечат:

— Вон коптеен идет, у нево просис.

Ванюшка к нему по аглички:

— Коптеен! (значит капитан).

— Коптеен! Я за границу хочу.

А тот ему:

— Полезай в трюм!

Ванюшка и полез.

На утро корабь запоходил.

Ографена день ждала, на второй стала соседей спрашивать:

— Не видали-ли где Ванюшки!

— Вчера видели, севодня не видали.

— Ах, подлец, наверно, убежал!

Естли бы в море потонул, то давно бы выкинуло, а то нигде нету. И так не бывал двадцать лет. Он уже старшим матросом ходил, женилса в Англии, трое детоцек уж было у них. И услыхал он, што корабь идет в Архангельско за пшоницей. Он и нанялса старшим матросом: маму охота повидать. Жоны сказал, она заплакала.

— Узнат тебя мать, останешься там!

— Нет, я не признаюс.

Ну, пришли в Архангельско. Он думат:

«Естли мама жива, дак она у пристани булочками торгует».

И увидал ей, подошол и булочку купил за три копейки, потом в трактирчик зашел, у раскрытого окошка сел; чай пьет, на маму смотрит.

И так каждой день: булочку возьмет, у раскрытого окошечка сядет, на маму смотрит. Только и всево. Две недели так прошло, завтра утром корабь запоходит обратно. Он в последний раз булочку купил и двадцать пять рублей под булки подсунул.

Она ево не узнала, и он не призналса.

Так и уехал. Вечером Ографена деньги нашла, соседкам говорила:

— Двадцать пять рублей кто-то обронил. Завтра спрашивать станут, дак я отдам.

Она незавидна на деньги была, эта женьчына, я ей хорошо знал.

На следуюшший год, весной, уж ево сердце тоскует: в Архангельско проситце. Опять нанялса на такой корабь, што за пшоницей идет. Жона беспокоїтце, плачет:

— Оставишь ты нас, мама тебя узнат!

— Не узнат. Тот-там раз не призналса и опять не признаюс.

Опять также булочку у матери покупат, в трактире у открытого окошечка сидит, на мать гледит. На отъезд сорок рублей приготовил и на прошиенье под булки подсунул.

Ографена опять деньги шшытат, — сорок рублей лишны. Опять торговкам рассказыват, а они ей:

— Да, што это, Ографена! у тебя: то двадцать пять рублей лишны, то сорок, у нас — дак не у ково. Смотири, не сын ли тебе помогат?

— А, наверно, он, подлец! Ну, теперь стану всем покупателям на руки смотреть, не подсунут-ли?

И всем Ографена стала на руки смотреть. Нет, нихто денег не подсовыват! Какой даст поболе, дак сдачи спрашиват.

Ну, и опять год прошол. Ографена стала уж старой. Ты пошьчытай-ко, сколько годов вперед ушло. А тот уж с весны на корабь нанялса в Архангельско итти, пшоницей грузитьса.

Жона просто ручьем разливатца, плачот:

— Узнат тебя мама, ты признашься, останешься, забудешь нас!

— Да не признаюс. Те-там разы не признавался и сей раз не признаюс.

И опять: пароход стоїт, грузитца, а сын у матери булочки покупает. Она ево узнать не может: он бретый, как англичанин. Знашь, англичанин бретый, черной, как свинья палёна!

Однако она всем на руки смотрит.

Сын булочку за три копейки купит, в трактирчик пойдет, у открытого окошечка сядет, чай пьет, на маму смотрит. На отъезд он уж ей сто рублей приготовил.

А она всем на руки смотрит.

Вот он в последний раз булочку купил и сто рублей подсунул.

А Ографена всем на руки смотрит, да как закричит:

— Караул! Грабят!

Ему бы не бежать, а он побежал.

Ево поймали и к часному повели. Она часному тихонько говорит:

— Это не грабитель, и он меня не ограбил. Это мой сын, и он мне сто рублей дал. Я хочу, штоб он созналса.

Часной говорит:

— Сознавайса! Ты ей сын?

— Ни-ни-ни!

По-англички.

— Документы!

Ну, документы у ево аглички, все в порядке.

Она опять тихонько у часнова спрашиват:

— Можно ли ево донага раздеть? У ево родимо петно на левом боку, дак уж я признаю.

— Можно. Раздевайса!

Тот опять головой мотат, по-аглички говорит:

— Ни-ни-ни!

— Ладно! Не в Англии, — в Расеи. Раздевайса!

Ну, тот видит, раздевайса, не раздевайса, — сознаватса надо. И пал матери в ноги:

— Мама! У меня за капитаном семьсот рублей денег, я все отдам, только отпусти меня!