Ольга Озаровская - Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской

• Название: Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской
• Автор: Ольга Озаровская
• Издательство: ОГИ
• Жанр: Сказки
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-94282-509-6

Перед вами переиздание двух ставших классическими собраний фольклорных текстов: былин (старин) и сказок, записанных О. Э. Озаровской на русском Севере (в основном на Печоре, Пинеге и Мезени) в 1915 и 1928 годах.

---

Привез домой и говорит:

— Мне ешшо и красной товар какого ле нать.

Жона ему:

— Да што ты? Да кольки у тебя денег?

Пошел, взял у Талани с латки две златинки и пошел к брату, подал ему две златинки. Брат посмотрел и говорит:

— Дак за эти златинки и товару тебе не нарезать. А, знать, бери половину всего, што в лавки есть и в кладовой, и торгуй так же, как я.

И повезли ему всякого товару, половину, што в лавки было и што в кладовой. Стал торговать, и торговля пошла такая, што только поспевай лавки строить.

Строил лавки в разных городах и заграницей уж стал.

Вот он уехал заграницу на долго, а тут стал к его жоны солдат из казармы ходить, Васильем звали. И стал он удивлятся, откуда у їх такое боhасьво: «што нибуть у їх уж есь». Стал спрашивать ее:

— Скажи, што ето, откуда у вас такое боhасьво? Што такое у вас торговля идет: никогда никакой утраты нету. Што-нибуть есь?

— Есь, да сказать не смею — она отвецят.

— Да хто жа нашу таїнку узнать? Знать только будем ты да я, да мы с тобой.

Она ему и сказала:

— У нас Талань есь… и росказала.

Вот и задумал он напустить на себя лютую немочь, и што будто во снях ему привиделось, што надо ету Талань подколоть и изжарить: я съем серьце этой Талани, и она уж во мне будет.

Вот он и напустил на себя лютую немочь: на коецьке лежит и в больницю не хочет.

Она ждет, ждет Василья: не ходит к ней, вот уж сколько дней. Взяла там дессерту, конфетиков собрала, надернула платок и отправилась. Там дневального солдата спрашивает:

— Где у вас тут Василей?

Дневальной отвецят:

— Есь такой у нас, очень болен, на коецьке лежит и в больницу не хочет.

— Нельзя ли к ему?

— Можно.

Он ее провел.

— Василей, да што с тобою?

— Ах, мне как не можется…

Упала она к ему на белы груди, слезами заливается.

— Да не надо-ли тебе чего? Не хочешь-ли чего?

— Да, во снях мне виделось, што подколоть бы мне Талань, да зажарить, да серьце съесть, дак я бы оправился.

— Ах, как же я могу подколоть ей, муж вернется, узнает.

— Да, знать, ребята пулях ловят, купи у їх пуляху, да подмени. Талань подколи, да зажарь, а на место ей пуляху посади.

Вот она так и сделала. Купила у ребят пуляху, лапки свезала и на место Талани опутинками к латке привязала, а Талань подколола и кухаркам наказала скоро изжарить.

Вот кухарки скоро справились, из пецьки ето жарко вынели, поставили, а двое детишек тут бегали, стали жаркое пробовать, да так подравилось, што пробовали, пробовали, да все съели.

Кухарки хватились.

— Вот, што теперь вам будет? Матка теперь вам уши нарвет, што как ей ето жаркое скоро куда-то нести было нать.

Ребятишки придумали:

— Вот поймайте цыпленка у куры, да поджарьте. Она не узнает.

Они так и сделали и в пець опеть поставили. Хозяйка справилась итти:

— Што жарко? Готово-ли?

Кухарки отвечают:

— Да вынели было из пецьки, да нам показалось, как сыровато, дак опять в пець поставили.

Она тут ногами затопала:

— Ах вы такие, сякие, ницего справить скоро не можете.

Ну, потом дождалась наконец, как жарко скоро поспело, и снесла в казарму. Василей цыпленка съел.

— Ну, што? Как тебе, Васильюшко?

— Да будто как лединка от серьця отвалилась.

Ну, и повеселела она.

А ребятишки к матери бегут, што обрать себя не могут, сколько у їх денег.

Она їх давай бить:

— Это вы все воруете, бегаете все в лавки.

И жалуется етому Василью на їх. Он догадался, што в їх Талань, а не в ем, и опять надумал лютую немочь на себя напустить и што надо ему етих детей подколоть, серьце зажарить и съесть. Вот он опять перестал к ей ходить. Колько то у ней не бывал, она в узелок конфетиков свернула, пошла в казарму, дневального спрашивает:

— Где у вас тут Василей?

Дневальной отвецает:

— Очень больной: на коецьке лежит, а больницю не хоцет.

Она пошла к ему:

— Што ты? Што с тобой?

— А ничего не могу, оцень я больной, ослаб совсем.

Пала она ему на белы груди, слезами залилась:

— Да может тебе чего нать?

— Да… виделось во снях, да только сказать страшно…

— Да ты скажи. Да хто нашу таїнку с тобой знать может, как только ты, да я, ды мы с тобой.

— Видилось мне во снях, што еслиб твоих детей убить, да серьца іхны зажарить, да я б їх съїл, так и полехчало б.

— Да как ето сделать? Убить їх не жалко: такие дрянные, все воруют, денег у їх нельзя обрать, и вот муж вернется да узнат…

— А ты подговори дворника. Пусть повезет кататься, за городом, под мостом убьет да там бросит. Нихто не узнает. А серьця пусть вырежет.

Она пришла домой и говорит дворнику:

— Наймись мне-ка детей убить.

— Да как можно…

— Она такие дрянные, все кругом воруют, денег у їх обрать нельзя…

Ну, и нанела его. Вот он повез детей кататься. Катает целой день, уж пора домой, он повез їх по край города. Дети говорят:

— Што ты, говоря, везешь нас куда-то по край города, как нам домой нать…

А тут уж и мост. У дворника рука не подымается їх убить, он сказал їм:

— Велено мне вас убить, а серьця вырезать и принести. Мне за ето пятьсот рублей.

Они говорят:

— Ах, не убивай нас, мы тебе за ето колько денег дадим, как мы їх обрать не можом. Ты убей двух дворняжек, вырежь у їх серьця, а мы уйдем жить со своима деньгами за три девять земель, и нихто про нас знать не будет.

Так и сделали. Он детей спустил, а сам назать поворотил.

Выскоцили две дворняжки, бросились лаять. Он їх топором зарубил, серьця вырезал и хозяйки принес. Она їх сейчас же велела зажарить и в казарму снесла Василью. Василей съел.

— Ну, што? Как тебе?

— Будто как лединка от серьця отпала.

Время пришло. Хозеин воротился. Она его со слезьми встрецяет:

— У нас в доме не постарому, у нас не по прежнему: утерелись дети…

Ну, отец загоревал, да штож сделаешь?

А ети дети ездили, ездили по разным царьсвам, и попали в такое осударьсво, што там холера всех людей выморила, и не было царя. И было там положено, што, у кого в церквы перед їконой свешча загорит, тому жониться на царевны и сесть на царьсво.

Ети браться зашли в церкву помолиться, и у одного на головы свешча загорела.

Его жонили на царевны, посадили на царьсво, а другому брату быть наследником и великим князем. Вот они живут и приезжает к їм гостить королевишна. (Так вот одна жила и ездила, — как у нас прежде агличанка была.) Стала она с великим князем в картоцки-тахмоцьки играть и все ему проиграла: все свої корабли, вообще имушшесьво. Штож делать? Она догадалась, што в ем Талань есь. Стала его просить взеть ее в замужесьво. Но он не согласился. Тоhда она стала его угошшать… кормить, и до того наугошшала, што он стал блевать и выблевал Талань нетленную. Она ету Талань схватила, вымыла и съела. Стала с їм в картоцьки-тахмоцьки играть и отыгралась и развеселилась, стала угошшаться, наугошшалась и заблевала. Он ету Талань схватил, вымыл и съел. Вот опять в ем Талань, опять он ее обыграл, и опять стала она в замужесьво проситься. Он отвечяет:

— Я так не могу, я должен со своим осударем посоветоваться.

Стал с братом советоваться. Он и говорит ему:

— Я тебе советую, поезжай и посмотри ее королевсьво, какое там житьё; как ты теперь не наследник, а только великой князь, у меня свой наследник родился, а ты сделаешься королем.

Ну, он совету послушал, поехал с королевишной, посмотрел ее осударьсво и жонился.

У нее был ковер-самолет.

И придумалось етим братьям — царю да королю — полететь на свою родину: «Посмотреть нашего отца, да мать-поганку».

Полетели в свой город. И к богатому купцю в гости.

Он устроїл пир.

— А не может-ле хто каку побывальшину рассказать?

— Да, мы можом.

И братья все рассказали, как они Талань съїли. Как дворнику велено было їх убить.

— Не терелись-ли в вашем городе дети?

Купец отвечает:

— Да, терелись. У меня вот дети потерелись.

— Мы, батюшко, и есь.

Позвали дворника, он правду всю рассказал, и верного слугу наградили. Василью самосудом голову срубили.

— А мать самосудом судить не можом, пусть ее судит суд поднебесной.

Посадили ее с собой на ковер-самолет и понеслись.

— Што, мать, видишь?

— Вижу землю и людей…

— Страшно тебе?

— Страшно.

— А не было страшно детей убивать?

Признялись ешшо в вышность.

— Што, мать, видишь?

— Вижу землю и церкви божиї.

— Страшно тебе?

— Страшно.

— А не страшно было детей убивать?

И ешшо выше признелись.

— Ну, што, мать, страшно тебе?

— Страшно.

— А не страшно было детей убивать?

Тут мать мертва с ковра-самолета пала.