Г. Костырченко - Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм.

• Название: Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм.
• Автор: Г. Костырченко
• Издательство: «Международные отношения»
• Жанр: История
• Год: 2003
• ISBN: 5-7133-1071-Х

Первое фундаментальное научное исследование об использовании антисемитизма как одного из инструментов осуществления тоталитарного Сталинского режима. Базируется на документальной основе с привлечением ранее засекреченных материалов из архивов высших органов КПСС и советского государства. Прослеживаются два тесно связанных между собой процесса: сосредоточение абсолютной власти в руках Сталина и его перераставшие в юдофобию целенаправленные практические действия, усиливавшееся стремление списать реальные политические проблемы на происки «еврейских националистов».

Исследование содержит обоснованные выводы о необходимости преодоления антисемитизма как формы национальной нетерпимости с целью дальнейшей этнополитической интеграции народов России.

---

Однако реально национально-государственная доктрина, претворявшаяся тогда в жизнь, не предусматривала действительного равноправия наций, и «ленинской» в ней была лишь сама идея образования СССР. На самом деле национальное строительство в 30-х зиждилось на сталинской теории «старшего брата», базировавшейся на принципе этнической иерархичности советских народов. Основной момент этой теории сводился к следующему: поскольку русские и по занимаемой ими территории, и по численности доминируют над другими народами СССР, а также лидируют в культурно-историческом и экономическом плане, они призваны исполнить миссию империообразующего человеческого материала, и посему им поручается роль «руководящей силы Советского Союза»[412]. В передовице «Правды» от 1 февраля 1936 г. так и провозглашалось:

«В созвездии союзных республик первой величиной является Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика. И первым среди равных является русский народ»[413].

Однако этот народ представлялся Сталину отнюдь не как нечто самоценное, достойное особого почитания и процветания, хотя он и рассматривал его как одну из наиболее многочисленных и великих мировых наций. Для него русские служили прежде всего цементом, скрепляющим остальные народы империи. Другое понимание исторической миссии русских, подразумевавшее, в частности, отстаивание ими собственных прав на национальную и культурно-религиозную самобытность, Сталин пресекал решительно и беспощадно.

Уровнем ниже в сталинской иерархической схеме находились украинцы, еще ниже — белорусы, затем по нисходящей шли другие народы, имевшие собственную государственность в виде союзных республик, потом следовали так называемые титульные народы автономных республик и так далее, вплоть до самой нижней ступени этой национальной пирамиды, которую занимали евреи и другие экстерриториальные национальные меньшинства. Характерно, что вошедшее в советский новояз сокращение «нацмен» именно с этого времени стало приобретать уничижительно-пренебрежительный, а в просторечии и ругательный смысл.

В условиях неотвратимо приближавшейся новой мировой войны советского вождя все чаще тревожил призрак «лоскутной» Австро-Венгрии, развалившейся в результате предшествовавшего политического катаклизма, о чем он, кстати, вспомнил, выступая на том же Чрезвычайном VIII съезде Советов[414]. Чтобы застраховать свое детище — Советский Союз от столь мрачной перспективы, Сталин с середины 30-х годов предпринял ряд радикальных мер по консолидации своей полиэтнической империи, в том числе запустил действовавший на основе русской национальной доминанты механизм языковой гомогенизации многонационального советского общества. И хотя новая языковая политика и несла на себе определенный шовинистический налет той классической русификации, которая проводилась в период правления Александра III и которую познал на себе сам Сталин, обучаясь в 90-х годах XIX века в Горийском духовном училище, она тем не менее была обусловлена не столько идеологическими (как это было в царской России), сколько сугубо прагматическими причинами и потому отличалась большей гибкостью и не содержала элементов явного лингвистического насилия. Проще говоря, в этнически разнородном советском обществе Сталин, насаждая языковое единство, хотел прежде всего укрепить национально-социальную сплоченность, жизненно важную в условиях приближавшейся войны. В 1936 году Г.П. Федотов писал:

«Россия знает грозящую ей опасность. Правящий слой делает усилия, чтобы встретить войну не только технически, но и морально подготовленным. Восстанавливается частично, кусками старая русская культура. Делаются попытки примирить массы с властью различными подачками, поблажками, смягчением рабства. Но и отсюда видно, что уступки недостаточны, восстановление медленно. Время не терпит. Успеют ли перестроиться, примириться, когда пробьет двенадцатый час?»[415].

Вместе с тем, сталинская русификация, несмотря на ее обусловленность в целом благими намерениями, явилась в чем-то конкретным проявлением почвеннической антикосмополитической тенденции, отчетливо обозначившейся тогда же в идеологической сфере. Именно с середины 30-х началось свертывание проводившейся уже несколько лет в духе интернационального большевизма политики латинизации языков народов СССР. Идея перевода на латинскую основу письменности нерусских народов (прежде всего тюркоязычного населения, пользовавшегося арабским алфавитом) возникла еще в 1922 году, когда в связи с образованием СССР во весь рост встала проблема налаживания коммуникаций и культурного обмена между европейско-славянским центром и азиатско-мусульманскими окраинами. Ленин и его присные, будучи в душе адептами западноевропейской цивилизационной модели, не сомневались в том, что мусульманским подданным бывшей Российской империи необходимо в максимально сжатые сроки освободиться от «вековой азиатской отсталости» и приобщиться к достижениям передовой (читай: европейской) человеческой мысли. В ходе начавшейся тогда дискуссии о путях, ведущих к этой цели, решено было в первую очередь избавиться от арабской письменности как идейно-культурной первоосновы всего «феодально-реакционного» на мусульманском Востоке. О том, чтобы предложить в качестве альтернативы кириллицу, тогда, в период шумной пропагандистской кампании против великодержавного шовинизма, не могло быть и речи. Поэтому решили остановиться на латинице, тем более что аналогичная реформа готовилась Кемалем Ататюрком в соседней Турции. В 1926 году состоялся первый тюркологический съезд, который одобрил этот план. А в последующие два года были созданы Всесоюзный центральный комитет нового алфавита (ВЦКНА) и его региональные комитеты в республиках и национальных областях. Дело пошло так споро и с таким административным напором, что к началу 30-х годов латинизация арабской письменности была успешно завершена. В результате 17 мусульманских народов получили новые алфавиты и следом развернулась работа по переводу на латинскую графику древнееврейской, монгольской и ассирийской письменности.

В 1930 году по инициативе А.В. Луначарского, возглавлявшего тогда Ученый комитет при ЦИК СССР, в верхах стала даже изучаться возможность латинизации русской письменности. Обосновывая свой проект, Луначарский писал:

«Отныне наш русский алфавит отдалил нас не только от Запада, но и от Востока, в значительной мере нами же и разбуженного… Выгоды, представляемые введением латинского шрифта, огромны. Он дает нам максимальную международность, при этом связывает нас не только с Западом, но и обновленным Востоком»[416].

Созданная при Главнауке Наркомпроса подкомиссия по латинизации русской письменности действовала еще более решительно, объявив русский алфавит «идеологически чуждой социалистическому строительству формой графики», а также «пережитком классовой графики русских феодалов-помещиков и буржуазии XVIII–XIX веков… графики самодержавного гнета, миссионерской пропаганды, великорусского национал-шовинизма и насильственной русификации». Однако поскольку в официальной идеологии дух национального нигилизма начал быстро вытесняться пропагандой патриотизма, чиновники из ВЦКНА успели лишь перевести с кириллицы на латиницу письменности нескольких малочисленных народов, в том числе коми и удмуртов, которые вскоре возвратились к старым алфавитам, составленным еще русскими православными миссионерами[417].

Лингвистический поворот произошел достаточно драматично, так как в силу обстоятельств языковая проблема оказалась в эпицентре идеологического противостояния «Сталин — Бухарин». Ибо в январе 1936 года Бухарин в «Известиях» поместил статью под выразительным заголовком «Крупные успехи латинизации алфавита», в которой рапортовалось о переходе на новую языковую графику 68 национальностей, или 25 млн. советских граждан. Следом президиум Совета Национальностей ЦИК СССР предложил созвать всесоюзное совещание по вопросам развития языка и письменности национальностей СССР. Однако Сталин и Молотов неожиданно выступили против. В том же духе стал действовать и партаппарат. 15 мая заведующий отделом науки, научно-технических изобретений и открытий ЦК К.Я. Бауман направил секретарям ЦК А.А. Андрееву и Н.И. Ежову записку, в которой сетовал на то, что ВЦКНА и его местные органы «возвели латинизацию в какой-то абсолютный принцип», а также обвинил уже покойного к тому времени Луначарского и руководство Наркомпроса в том, что они, «прикрываясь разговорами о международном характере латинской основы, отстаивали ориентацию на буржуазную культуру Запада». Логический итог этой явно обозначившейся (между Сталиным и Бухариным) лингвистической бифуркации подвело постановление политбюро от 2 июля 1937 г., ликвидировавшее ВЦКНА как учреждение, «выполнившее свою задачу»[418].