Вениамин Цукерман - Люди и взрывы

• Название: Люди и взрывы
• Автор: Вениамин Цукерман
• Жанр: Биографии и Мемуары

Когда 29 августа 1949 года мир облетело известие об успешном испытании в СССР атомной бомбы — испытании, которое вырвало у Соединенных Штатов монополию на самое грозное оружие современности,— корреспонденты западных газет, радио и телевидения терялись в догадках, как Советский Союз, только что перенесший самую разрушительную из войн, смог решить все проблемы, связанные с производством делящихся материалов и конструкцией бомбы. Это был подвиг нашего народа, его ученых, инженеров, рабочих.

Все, что написано в этой книге,— правда. Читателю может показаться, что некоторые факты и события граничат с вымыслом. Это не так.

Цукерман Вениамин Аронович (р. 1913), доктор технических наук, лауреат четырех Государственных и Ленинской премии, Герой Социалистического Труда. Работает в области физики ядерных взрывов.

Азарх Зинаида Матвеевна. Окончила Архитектурный институт. Работает совместно с мужем в области физики ядерных взрывов.

---

Мне уже надоело „дзыкать", и я попробовал уговорить Игоря Васильевича: „Мы уже двадцать раз „дзыкали", и все одно и то же".— „А что, тебе жалко еще разок попробовать? Завтра выспишься".— „Когда же мы выспимся, если к восьми нужно быть на месте, а еще нужно и стерлядку проглотить, и до места добраться?" Тут Борода взял бороду в кулак и, растягивая гласные, пропел: „А завтра у нас выходной".— „Как это выходной?" — удивился я, поскольку это понятие совсем не вязалось с тогдашней обстановкой и нашими привычками. „А так выходной, ибо (слово „ибо" было как-то особенно подчеркнуто) такие-то „сукины дети" прошляпили и не успели прислать то-то и то-то". После этого мы еще „дзыкнули" эдак разиков тридцать-сорок, и, наконец, И. В. произнес свое обычное: „Отдыхай". Я давно знал значение этого слова и, когда его услышал, сразу решил, что меня снова крепко разыграли, и не стал больше спрашивать о выходном, чтобы не показаться смешным. Но Борода спросил: „А что ты завтра будешь делать?" Это давало надежду, и я решился: „Что, в самом деле выходной?" — „Ты русский язык понимаешь? Я тебе сказал: в-ы-х-о-д-н-о-й".— „Честное пионерское? Как перед Богом?" Поверив в возможность выходного, я спросил: „А можно смотаться куда-нибудь подальше?" — „Мотай куда хочешь". Мое „куда хочешь" было давно выяснено и определено — я хотел в соседнее болото за утками. „Тогда я поеду на охоту".— „Валяй, только на каждый ствол привези по четверти утки".— Это была очередная издевка по поводу того, что у меня было четырехствольное ружье. Быстро переодевшись, я побежал к шоферу прикрепленного к нам „газика". Он не был охотником, но принял предложение с энтузиазмом (все интереснее, чем сидеть в казарме). Мы быстро смотались на „берег" за четырехстволкой и амуницией, а через час уже дунули на болото, чтобы поспеть к утренней заре.

Уток было видимо-невидимо, но поднимались они далеко и мазал я художественно. Хорошо, что, кроме солдата, никто не видел. Часам к 11 было добыто две утки, то есть по пол-утки на ствол, а все патроны были израсходованы и последние силы истрачены. Отправились мы с солдатиком на копну из сухого камыша и сладко задремали минуток на 200-300.

Вечером, когда подъехали к гостинице, к нам подошел майор и сказал, что Борода меня весь день разыскивает, а их весь день ругает, что найти не могут. Я, в чем был, поднялся к Игорю Васильевичу в номер и застал его в отличном расположении духа. Увидев меня, он было попытался напустить на себя суровость, но, наверно, у меня был такой вид, что ему это не удалось, и его глаза не смогли истребить сидевшую в них веселую лукавость.

— Куда тебя черти носили? Целый день всем гарнизоном ищем и найти не можем. Где ты был в обед?

— В копне, вестимо, где и полагается быть охотнику в обеденную пору.

— Копнист ты несчастный! Люди делом занимаются, а ты в копне прохлаждаешься.

Еще не поняв, что произошло новое крещение, я напомнил Игорю Васильевичу, что накануне он сам отпустил меня на охоту.

— Вон Пэ-Эм-Зэ (это означало Павел Михайлович Зернов) тоже рыбак и рыбку ловил, а мы его сразу нашли.

— Подумаешь, достижение. Он, наверно, сидел, дремал над удочкой против гостиницы. Отошел бы подальше, так и его бы не нашли.

— Ну вот и ты, копнист, с сегодняшнего дня около гостиницы охотиться будешь!

— Так ведь было же сказано: выходной,— попробовал я защищаться.

— А что, по-твоему, в выходной грех посоветоваться? И в выходной нужно бывает посоветоваться, и с копнистом полезно бывает посоветоваться.

— Ну, давайте советоваться.

— Теперь уже поздно. Вез тебя посоветовались. Катись мыться и приходи стерлядку принимать, а уток сдай на кухню. Завтра вечером пробовать будем.

В душ я пошел, твердо усвоив, что в дальних командировках выходных „как перед Богом" не положено и что с этого дня я стал „копнистом".

При этом звании попрощался я с Игорем Васильевичем в последний раз, и моя самая большая беда в том, что теперь уже некому меня перекрестить».

МИХАИЛ ВАСИЛЬЕВИЧ ДМИТРИЕВ[2]

Широкоплечий, высокого роста, хорошо сложенный, с мужественным открытым лицом, он был любимцем сотрудников но только нашего, но и других отделов. Глаза смотрели на собеседника серьезно и доброжелательно. И в то же время в этих глазах, где-то в самой глубине, почти невидимые, жили лукавые искорки. Они становились заметными, когда он встречался с приятными ему людьми. Тогда он с удовольствием шутил с ними, и глаза лукаво блестели. Непорядочных людей не любил и не скрывал этого.

Был великолепным рассказчиком. Множество удивительных и смешных историй произошло с ним самим или с близкими ему людьми (а может быть, он кое-что и выдумал). Рассказывал он с юмором, сам смеялся вместе со своими слушателями, в которых у него никогда не было недостатка. В 1948 году ему было 30 лет. К этому времени он успел обзавестись солидной семьей: сыну Саше было 10 лет, дочке Дине — около 7. Немало верст прошагал по дорогам войны, конец ее встретил в чине инженер-капитана. Успел закончить Военно-химическую академию.

Михаил Васильевич был прекрасным химиком и особенно радиохимиком. Отлично разбирался в технике, что для химика было в ту пору редкостью. Своими руками мастерил почти невидимые детали для электролизеров, в которых проводил опыты с невесомыми количествами некоторых элементов. Собирал из маленьких деталек, сделанных своими руками, модели каких-нибудь механизмов — турбин, паровых котлов. Его жена — учительница физики — с удовольствием демонстрировала эти механизмы на уроках старшеклассникам.

Для работы у него была маленькая комнатенка, в которой едва размещались стол с электролизерами, шкаф с реактивами, крошечный письменный столик. Опыты длились часами, а иногда и сутками. Закончив все приготовления и включив электролизеры, он шел в другие комнаты. Стоило ему где-нибудь показаться, как сотрудники наперебой начинали зазывать его к себе. Одному надо посоветоваться по работе, другому — похвастаться результатами, а третьему просто захотелось поговорить с приятным и умным собеседником.

С большой охотой Михаил Васильевич помогал в работе всем, кто нуждался в его помощи, охотно делился знаниями и опытом. Я неоднократно обращался к нему за советами и помощью. Когда понадобились мишени, содержащие изотопы водорода, он в считанные дни предложил и осуществил методику изготовления таких мишеней на основе гидридов металлов. За несколько дней до смерти пригласил меня к себе в больницу и предложил химическое соединение для дозированного введения в газ окиси углерода, аммиака и других газов. На протяжении десятилетий после смерти Михаила Васильевича в наших работах использовались его предложения.

Это был один из самых трудолюбивых, скромных и бескорыстных сотрудников отдела, готовый сам выполнять любую трудную и опасную работу. У него полностью отсутствовали элементы карьеризма, не было заметно и следов чинопочитания, он был ровен и доброжелателен со всеми, особенно же ценил и уважал людей честных и трудолюбивых. Талантливый химик, он одним из первых занялся новой областью — химией радиоактивных материалов.

Михаил Васильевич был из числа талантливых умельцев. Специалистам известно, что точность лабораторных опытов с нейтронами зависит во многом от мощности и габаритов нейтронного источника: чем выше мощность и меньше размер, тем лучше. Михаил Васильевич решил удовлетворить желание нейтронщиков — разработал технологию и изготовил миниатюрный источник большой мощности. Его нельзя брать в руки — он горячий за счет радиоактивного распада, а поток нейтронов на руку много больше допустимого.

Непостижимо, как он ухитрился решить эту сложную задачу на заре развития нашей ядерной техники! Это было в начале 50-х годов, и потребовалось более 30 лет, чтобы техника оказалась способной превзойти достижение Михаила Васильевича.

Талант технолога, умение экспериментатора уживались в нем с мальчишеским азартом, большой физической силой, огромной душевной теплотой. Он поверг однажды в ужас руководство, когда шутки ради поборол двух здоровенных телохранителей И. В. Курчатова. Однажды выиграл спор в большой компании, выбравшись зимой на улицу через маленькую форточку, в которую, на первый взгляд, едва могла вылезти только кошка.

Удивительный, милый и обаятельный человек!

Его редкий талант и способности оборвала ранняя смерть — ему однажды не повезло, а с радиоактивностью шутки плохи, как мы теперь хорошо знаем. И частицу этого знания, добытого своим личным опытом, он принес на «алтарь науки».

Умер он от рака печени в 1962 году в возрасте 44 лет.

САМУИЛ БОРИСОВИЧ КОРМЕР

Этот молодой лейтенант пришелся но душе уже при первой нашей встрече. Она состоялась летом 1946 года в одном из московских НИИ Министерства боеприпасов. Самуилу Борисовичу не было тогда и 23-х лет. Его командировала в этот институт Артиллерийская академия имени Дзержинского на преддипломную практику и для выполнения дипломной работы по изучению механизма действия кумулятивных зарядов. Для измерения характеристик подобных зарядов нужна фотохронографическая техника, а ее в то время в нашей стране практически не было.