Марианна Басина - Жизнь Достоевского. Сквозь сумрак белых ночей

• Название: Жизнь Достоевского. Сквозь сумрак белых ночей
• Автор: Марианна Басина
• Издательство: Издательство «Пушкинского фонда»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-89803-119-7

Повесть «Сквозь сумрак белых ночей» — документальный рассказ о молодости Ф. М. Достоевского, о его встрече с городом белых ночей, Петербургом, который он назовет единственным и самым фантастическим городом в мире. Это рассказ о трудной юности в тесных стенах военного училища, о внезапной громкой литературной славе, о непрочности первого успеха, холодности и колких насмешках вчерашних друзей, о мучительных сомнениях и упорных поисках собственной дороги в жизни и в литературе. Это рассказ о непрестаных напряженных поисках неведомой миру новой правды, о поисках, которые привели неистового мечтателя на каторжные нары…

Не изменив стремлениям молодости, писатель по-иному воплотил их в произведениях своей зрелой поры.

---

Сразу же следом за «Белыми ночами», в январской книжке «Отечественных записок» за 1849 год явилась первая часть романа «Неточна Незванова». В февральской книжке была напечатана вторая часть. Третью часть он подготовил к печати, а еще три части романа, написанные начерно, отделывал и рассчитывал поместить в ближайших номерах журнала.

«Теперь я сижу безостановочно над 4-й частью, несмотря на то, что, едва кончив 3-ю, не дал себе ни крошки отдыху, — сообщал он Краевскому в конце марта, — ибо хочу… напечатать непременно 2 части в мае (т. е. 4-ю и 5-ю). Я и теперь рву волосы, что эпизод доставлен не весь, а разбит на 3 части. Ничего не кончено, а только возбуждено любопытство. А любопытство, возбужденное в начале месяца, по-моему, уже не то, что в конце месяца; оно охлаждается и самые лучшие сочинения теряют…»

Несколько дней спустя к Краевскому полетела записка: «…4-ая часть будет у вас к 15-му… Дайте мне 15 рублей серебром за 5-ю часть. Что вам 15 руб.? А мне это будет много. Помилуйте, я всю неделю без гроша, хоть бы что-нибудь! Если бы вы только знали, до чего я доведен! Только стыдно писать, да и не нужно. Ведь это просто срам, Андрей Александрович, что такие бедные сотрудники в „Отечественных записках“. Ну, задолжали много: конечно, худо! Но ведь и отдача есть, и работа есть. Ведь кажется, что есть, Андрей Александрович. Пришлите мне, ради Бога, Андрей Александрович, корректурные листы 3-й части. Ужасно, как нужно!»

За два с лишним года перед тем, когда «Неточка Незванова» была еще только задумана, Достоевский полагал писать свой роман в Италии — на досуге, на свободе. Но вышло не так. Не было досуга, была срочная, доводившая порою до изнеможения работа, были бесконечные, выматывавшие душу мелкие хлопоты из-за безденежья, были жаркие споры в политическом клубе у Петрашевского, была, наконец, конспирация, участие в Тайном обществе.

Тугой, упрямой пружиной закручивалась его судьба. Он сам так хотел. Он давно уже не жил иначе, как только изо всех сил, только взахлеб. Ему именно нравилась та жизнь, что заставляла до предела напрягать волю, напрягать способности. Ему сделался необходим этот ежедневный труд постижения людской души — самого средоточия жизни — во всех ее изгибах, противоречиях, во всей сложности и богатстве.

Сцена у комода. Рисунок П. Федотова. 40-е годы XIX в.

И ни в одном из прежних своих сочинений не явился он еще таким глубоким художником, таким тонким психологом, как в «Неточке Незвановой» — столь тщательно обдуманной, так много раз переправленной и переписанной, выношенной, что называется, за эти два года.

Роман его в журнале имел подзаголовок: «История одной женщины». Здесь Достоевский впервые рисовал историю характера, историю развития личности. Первые две части романа были воспоминанием героини о ее детстве, третья часть — воспоминанием о годах отрочества. Излюбленная тема Достоевского этих лет — тема мечтательства — зазвучала здесь по-новому, естественно сплетаясь с рассказом о жизни ребенка. Ведь всякий ребенок — мечтатель. Мечты его — защита от непонятного, страшного, трагического, что видит он вокруг. А детство Неточки мрачно. И причудливые, порою дикие представления возникают в сознании девочки, чьи ранние годы связаны с образом больной умирающей матери и полубезумного отчима-музыканта, спившегося, погубившего свой талант. Одаренная чуткой, любящей натурой, Неточка, взрослея, преодолевает свою мечтательность, крепнет душой. Складывается характер действенный, живой, сильный.

«История одной женщины»… Достоевский был убежден, что роман этот станет новой и едва ли не самой блистательной его удачей. «Я знаю, что это произведение серьезное. Говорю, наконец, это не я, а говорят все». Днями и ночами сидел он теперь над продолжением своего романа, закончить который — увы! — ему не было суждено.

«По высочайшему повелению…»

Без малого четырнадцать месяцев полиция наблюдала за Петрашевским и его кружком.

20 апреля 1849 года Липранди приказано было передать собранные им материалы в III отделение. Шеф жандармов граф Орлов ознакомил с ними царя.

«Я все прочел, — писал царь Орлову, — дело важное, ибо ежели было только одно вранье, то и оно в высшей степени преступно и нестерпимо. Приступить к арестованию…»

Начальник III отделения немедленно дал секретные предписания об аресте тридцати четырех лиц. В числе предписаний было и следующее:

«Господину майору С. Петербургского жандармского дивизиона Чудинову.

По высочайшему повелению, предписываю Вашему высокородию завтра, в 4 часа по полуночи, арестовать отставного инженер-поручика и литератора Федора Михайловича Достоевского, живущего на углу Малой Морской и Вознесенского проспекта д. Шиля, в 3-ем этаже, в квартире Бреммера, опечатать все его бумаги и книги и оные, вместе с Достоевским, доставить в III отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии. При сем случае вы должны строго наблюдать, чтобы из бумаг Достоевского ничего не было скрыто».

Предписание было дано 22 апреля, в пятницу.

Белая ночь. Крюков канал у Никольского собора. Фотография

День был пасмурный. С утра небо хмурилось, а к вечеру пошел проливной дождь. Около семи часов доктор Яновский, собравшийся было пить чай, услыхал в прихожей звонок и затем голос Федора Михайловича. Яновский выбежал навстречу гостю и увидел Достоевского, с которого ручьями стекала вода.

— Заметил у вас огонек, зашел, — сказал Достоевский, — да заодно надо и пообсушиться.

Яновский принес гостю свое белье и сапоги, а снятое велел слуге просушить у плиты. Они напились чаю. Прошло часа два — слуга подал просохшие вещи, и Федор Михайлович, снова переодевшись, собрался уходить. Дождь лил по-прежнему.

— Как же вы пойдете в такую погоду, — остановил его Яновский, — на ходу дождь вас опять промочит.

— В таком случае, — улыбнулся Достоевский, — дайте мне немного денег. Я поеду на извозчике.

Но, как на грех, собственных денег у Яновского не оказалось ни копейки, а в заведенной ими общей кассе лежали одни десятирублевые бумажки.

— Скверно, — поморщился Федор Михайлович и собрался было уходить, но Яновский вспомнил про железную копилку, в которую собирали пятачки для раздачи нищим. Достоевский согласился позаимствовать из копилки и взял шесть пятачков.

Но домой он не поехал, а отправился к члену Тайного общества поручику Николаю Григорьеву, у которого засиделся допоздна. Уходя, взял почитать запрещенную книгу Эжена Сю «Караванский пастырь, беседы о социализме».

Воротившись домой уже среди ночи, Достоевский тотчас лег спать.

Дом Шиля на Вознесенском проспекте, угол Малой Морской. Рисунок М. Добужинского

Не более как через час он сквозь сон услышал, что в комнату его вошли какие-то люди. Вот как будто брякнула сабля, кто-то задел стул. С усилием открыв глаза, Достоевский повернул голову.

— Вставайте! — раздался мягкий вкрадчивый голос. Рядом стоял частный полицейский пристав с красивыми бакенбардами. Но говорил не он, говорил господин, одетый в голубой жандармский мундир с эполетами майора.

— Что случилось? — спросил, приподнявшись на кровати, Достоевский.

— По высочайшему повелению… — Майор показал бумагу. Достоевский увидел в дверях еще жандарма при сабле.

— Позвольте же мне…

— Ничего, ничего! Одевайтесь. Мы подождем-с, — проговорил майор совсем уже мягко и ласково.

Пока Федор Михайлович одевался, жандармы рылись в книгах. Бумаги и письма аккуратно перевязали веревочками. Полицейский пристав, проявлявший особенное усердие, взял со стола чубук и, открыв печь, стал шарить в золе. Ничего не найдя, он подозвал жандармского унтер-офицера. Тот встал на стул и полез на печь, но сорвался, с грохотом упал на стул, и со стулом — на пол.

Между тем неугомонный пристав, заметив на столе пятиалтынный, старый и погнутый, внимательно оглядел его и значительно кивнул майору.

— Уж не фальшивый ли? — усмехнулся Достоевский.

— Гм… Это, однако, надо исследовать, — пробормотал пристав и присоединил пятиалтынный «к делу».

Обыск окончился, и арестованного вывели. В дверях стояла перепуганная хозяйка, которой невдомек было, каким таким страшным преступником оказался ее постоялец: она в эти два года не замечала за ним ничего предосудительного, кроме того разве, что он весьма неаккуратно платил за квартиру. Тут же торчал и хозяйский слуга Иван — тоже испуганный, но глядевший с приличной случаю мрачной торжественностью.

На улице, несмотря на ранний час, было светло. Дождь прекратился. Стояла прекрасная, нежная, фантастическая петербургская белая ночь. На светлом небе бледно сияла игла Адмиралтейства.