Нина Соротокина - Фавориты Екатерины Великой

• Название: Фавориты Екатерины Великой
• Автор: Нина Соротокина
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9533-4279-7

О заслугах Екатерины Великой во внешней и внутренней политике написаны десятки книг. Её сильная воля, государственный ум, лёгкий характер и хорошо развитое чувство юмора невольно вызывают симпатии. Но есть одна тема, которая раньше деликатно обходилась, а теперь о ней говорят и пишут даже с некоторым упоением. Тема эта — слабости императрицы, то есть фаворитизм, которым она, с точки зрения потомков, слишком увлеклась. Ни до ни после Екатерины «распутство не проявлялось в такой откровенно вызывающей форме». Сколько их было — фаворитов — десять, двадцать, тридцать? Историки сошлись на цифре «двадцать один»…

---

Сказано — сделано. Екатерине не нужно было особо притворяться. От слёз и горя она уже не держалась на ногах. Играла болезнь она великолепно, приближённые уже опасались за её жизнь. Этой же ночью пришли доктора. Но Екатерина твердила, что не телу её нужна помощь, а душе. Духовник, наконец, был позван, и она исповедовалась. Исповедь длилась полтора часа. Екатерина пишет о духовнике: «Я нашла его исполненным доброжелательства по отношению ко мне и менее глупым, чем о нём говорили». Он дал дельный совет — в разговоре с их величеством настаивайте на том, чтобы вас отослали за границу. Их императорское величество никогда этого не сделает. Потому что «…нечем будет оправдать эту отставку в глазах общества».

Духовник дождался пробуждения императрицы и попросил о скорейшем свидании с Екатериной, потому что «горе и страдание могут её убить». Разговор с императрицей состоялся ночью (самое деловое время для Елизаветы) и прошёл по заранее оговорённому сценарию. При разговоре присутствовал и Пётр. Если читатель заинтересуется подробностями этой беседы, он найдёт их в «Записках» Екатерины на страницах 450–455. Главное, разговор был трудным, но кончился к обоюдному согласию. Все подозрения с Екатерины были сняты. О том, что она уедет в Европу, дабы жить в бедности и неустанно молиться, вопрос уже не стоял.

О втором разговоре императрицы с Екатериной известно только, что он был вполне доброжелательным. О высылке Понятовского в Польшу было как-то забыто.

Несколько слов от автора: хороша исповедь, если ты просчитаешь заранее, в чём надобно каяться, а о чём умолчать, мало того — ты точно знаешь, что содержание исповеди будет подробно пересказано нужному человеку. Главное, что сама Екатерина не видит в этом ничего зазорного и откровенно пишет об этом в своих «Записках». Впрочем, в вопросах веры Екатерина обладала, выражаясь в духе Достоевского, «большой широкостью», то есть никогда не была строга. Видно, из такого материала и делаются великие правители.

Когда арестовали Бестужева, она на глазах своего камердинера Шкурина сожгла все свои записки, документы, даже счетоводные книги, «всё, что имело вид бумаги». Шкурину она сказала: «Будут спрашивать мои счета, скажешь, что я всё сожгла». В огонь пошли и письма, которые могли её полностью скомпрометировать, — её переписка с английским посланником Вильямсом.

Переписка эта попала в Россию из Англии, и в 1864 году Александр II передал её в Государственный архив. Письма Вильямса подлинные, ответные письма Екатерины — в копиях. Кроме того, переписка выглядит словно она идёт между двумя мужчинами. Это даёт возможность некоторым исследователям сомневаться в материале — не подделка ли! Что об этом говорить? «Слово о полку Игореве» до сих пор предмет спора, а «Слово…» живёт, его и в школах проходят.

Тема «спорных» писем, их стиль, настроение, круг интересов выдают в них Екатерину. Легко объяснить, почему её письма остались в копиях. По просьбе великой княгини (о чём не раз упоминается в переписке) Вильямс возвращал Екатерине её письма, но, как истый дипломат, не забывал снимать с них копии. Екатерина об этом не подозревала. В своих «Записках» она ни словом не обмолвилась об активной переписке с английским посланником. Свои подлинные письма она успела сжечь на глазах у камердинера Шкурина.

Писем много, а срок их написания небольшой, четыре месяца осени 1758 года. Понятовский был тогда в Польше, Екатерина была предоставлена себе самой и очень задумывалась о своей будущей судьбе. Вильямс был опытный дипломат, он умел разговорить собеседника, направить его мысли по нужному ему курсу. И сама того не ведая (а может, ведая), великая княгиня выбалтывала сведения о намерениях правительства в отношении других государств, сообщала о своих беседах с главнокомандующим Апраксиным, о том, как и о чём обмолвился Бестужев. Ничего особенно важного она знать не могла, но излишняя откровенность с дипломатом враждебного государства, безусловно, заслуживает порицания.

В ту осень императрица очень болела, и вопрос о её смерти и смене правления висел в воздухе. С давних пор на Руси пересуды о здоровье царствующих особ и их семей караются очень жестоко. Хорошо, если ссылка в собственное имение, а не в монастырь или в Сибирь. В переписке с Вильямсом здоровье Елизаветы обсуждалось постоянно, причём часто Екатерина позволяла себе неуважительный тон по отношению к императрице. Чего стоит, например, такая фраза: «Ох, эта колода! Она просто выводит нас из терпения! Умерла бы поскорее!»

Кроме того, в письмах Екатерина подробно, детально, с пунктами намечает план своего поведения в случае смерти Елизаветы и смены власти. Если бы любое из этих писем попало в руки императрицы, Екатерина была бы не просто выслана из страны, но подвергнута серьёзному наказанию. Понятно, что она очень рисковала, ведя свой разговор с Елизаветой. Но выиграла, приобретя опыт большой политической игры.

Страсти при дворе утихли, и свидания Понятовского и Екатерины возобновились. Чувствуя себя на вершине успеха, влюблённые были не просто смелы, но беспечны. Иначе с Понятовским не случилась бы «эта неправдоподобная история», стоившая ему огромных, почти смертельных переживаний. По легкомыслию сам он считал, что всё кончилось хорошо. Однако эта истории сыграла существенную роль в его отъезде из Петербурга. О случае в Ораниенбауме (27 июня 1758 года) столько раз рассказывали в литературе! Перескажу её и я.

Екатерина в Ораниенбауме лечилась водами (очень популярное в XVIII веке занятие), Понятовский жил в Петергофе. «В эту роковую ночь» он поехал к обожаемой в обычной извозчичьей карете со слугой на запятках. Неожиданно в саду ему повстречалась весёлая компания во главе с великим князем и Воронцовой. «Кто это едет?» Слуга ответил как велено: «Портного к её высочеству». Воронцова засмеялась в ответ — а не поздновато ли для портного? Ух, обошлось! Но на обратном пути Понятовского окружили солдаты и потащили к великому князю. Пётр узнал Понятовского. Бедного графа потащили куда-то к морю, он уже приготовился к смерти, но его привели в какое-то помещение. Дальше пошёл такой разговор: «Какие у вас отношения с моей женой?» Понятовский описывает эту сцену по-французски. В вопросе великого князя присутствует многоточие. Видимо, во французском языке просто не было слова, знакомого русскому уху, то есть вопрос был задан в очень грубой форме. Как настоящий джентльмен, Понятовский ответит отрицательно: мол, любовных отношений нет. «Говорите правду, — настаивал Пётр, — если вы сознаетесь, всё устроится отлично, если станете запираться, вам будет плохо». «Я не могу сознаться в том, чего нет», — упорствовал Понятовский.

Ну-ну… Пётр вышел, оставив графа одного с караулом. Через два часа томительного ожидания появилась Тайная канцелярия в лице Шувалова. «Вы должны понимать, граф, — сказал Понятовский, — что в интересах двора важно, чтобы всё окончилось с наименьшим шумом. Мне нужно поскорей отсюда удалиться». Шувалов нашёл эти слова разумными. Через час карета умчала Понятовского в Петергоф.

Два дня полной неизвестности были мучительны, но на третий — в день именин великого князя — он получил от Екатерины записку: мол, всё благополучно, я переговорила с Воронцовой, встретимся на балу. Вечером на балу Понятовский решился пригласить Воронцову на танец.

— Вы можете сделать кого-то счастливым, — шепнул он ей.

— Это уже почти устроено, — улыбнулась фаворитка. — В полночь отправляйтесь с Нарышкиным в павильон Монплезир, где живут их высочества.

Понятовский воспользовался советом. С собой на всякий случай он взял сопровождающего — графа Браницкого, потом и Нарышкин подошёл. На пороге павильона их встретил великий князь с Воронцовой.

— Ну не дурак ли ты? — сказал он, обращаясь к Понятовскому. — Почему сразу мне не доверился? Не было бы никакой ругани.

Понятовский рассыпался в комплиментах, шутил, подлизывался, как мог. Пётр был благосклонен, смеялся, а потом вдруг вышел и вскоре явился, ведя за руку заспанную жену, одетую кое-как и в туфлях на босу ногу. А дальше была весёлая пирушка. «И вот мы все шестеро, словно ничего не случилось, стали болтать, смеяться и выделывать тысячи шалостей с фонтаном, который был в салоне. Разошлись не ранее четырёх часов утра».

Подобные встречи вчетвером, Понятовский с Екатериной и Пётр с Воронцовой, происходили потом четыре раза: вначале ужинали, беседовали, смеялись, а потом расходились по своим комнатам. Уходя с Воронцовой, великий князь неизменно говорил: «Ну, дети мои, теперь мы, я думаю, вам больше не нужны». Вот такая история, такие вот нравы.

Вскоре Понятовский был отозван в Польшу. Ехал на время, уехал навсегда. Он увиделся с Екатериной только через тридцать лет, но об этом позднее. В Варшаве молодой граф был очень благосклонно принят и королём, и двором. Красавицы сходили по нему с ума. Матушка уже подыскала ему невесту — такая пригожая, прелестная, знатная и богатая, первая красавица Польши — девица Оссолинская. Но сын только отмахивался. Он строчил письма в Россию. Вильямса уже не было в Петербурге, он уехал ещё до ареста Бестужева. Роль почтового голубя взял на себя доброжелательный Иван Иванович Шувалов.