Мария Кунцевич - Чужеземка

• Название: Чужеземка
• Автор: Мария Кунцевич
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1993
• ISBN: 5-8352-0172-9

Творчество Марии Кунцевич — заметное явление в польской «женской» прозе 1930−1960-х гг. Первый роман писательницы «Чужеземка» (1936) рисует характер незаурядной женщины, натуры страстной, противоречивой, во многом превосходящей окружающих и оттого непонятой, вечно «чужой».

---

Она сняла браслет из топазов, положила на стол. Пугливо огляделась по углам — пусто; к горлу подступил ком.

— Живые ушли, мертвые забыли, — бормотала она с обидой. — Торопилась, торопилась, отправила их, а зачем? Надо было хоть Марте велеть остаться.

Она чувствовала, что сердце у нее скачет, точно пес на привязи, и болит левое плечо. Притронулась к щекам: горячие.

— Душно тут. Подлая Янина! Сколько раз я ей говорила: не вали ты столько угля сразу, не надо через день да такое пекло, лучше каждый день понемножку!

Роза рванулась было бежать к звонку, судорожно сжала пальцы, стучало в висках. Но ноги были как мертвые. Она тяжело опустилась на диван, откинулась на подушки; гнев угас, голову заволакивало сонным облаком…

«Nicht so immer grollen… Mehr Ruhe… Покой, покой», — шептало из облака.

Роза улыбнулась.

— Михал… дорогой мой… Так ты теперь доктор? В Кенигсберге?

Какое блаженство, когда боль утихает.

— Вздремну. Что еще делать одной?

«Close your eyes», — баюкал гавайский тенор, тот, что утром у Марты. Роза пошевелила губами.

— Я у них забрала платок бабушки Анастазии… и дедушкин столик заберу… А то доломают.

«Lean your head against my shoulder and sleep. Close your eyes»[84]. Роза склонила голову; жар от печки, только что казавшийся невыносимым, превратился в приятное тепло.

— Пусть там Анеля играет, а мы… так, — говорил Михал, шарил рукой в темноте, нашел и прижал ее к себе.

Роза расплакалась.

— Отпусти меня. Что это за сады? Я этих садов не знаю. Ах, пора возвращаться, что скажет тетя?

Скрипели колеса кареты, и скрипел флажок на крыше беседки.

…почему он скрипит, если нет ветра? Почему дрожат листья и вода, если нет тайн и ночь так прекрасна? Полнолуние… исполнение желаний… Михал, мой единственный, ich grolle nicht… Ох, не только адажио! И аллегро джокозо не выразит нашей любви… загляни в мое сердце, оно улыбается…

…звезды, не дрожите, верьте Богу…

…Боже, творец наш, владыка мира, — это Михал, мой возлюбленный, которому ты повелел быть добрым… Это тот, который помнил в разлуке, который не нарушил клятвы… Боже справедливый, — это Михал, с которым ты мне позволил быть до смерти… А это я, Роза, твоя верная раба…

Allegro giocoso, ma non troppo vivace

…Послушайте, Владик и Казик, счастливые сыновья Михала, как играет ваша счастливая мать… Я ничего не пропустила, ничего не скрадываю, каждая нота звенит, как луна в полнолуние… Засвидетельствуйте же перед Богом, что я не изуродовала гармонию!

Стройно звучал оркестр, скрипичная мелодия Розы, словно лунный свет, струилась по волнам оркестра.

И вдруг — взрыв боли.

— Что это, что это? — Роза проснулась со стоном. — Ах, ничего, это сердце так бьется.

Она хотела встать, но что-то страшное давило на грудь… Протянув руки, она начала сталкивать с себя мерзкую тяжесть.

— Негодяй! Адам! Это ты со мной? Тоже захотелось всего? Славная гармония! Прочь, прочь!

Распахнулась дверь, в комнате стало светло.

— Что с вами? Вам дурно?

Стравский тряс Розу за плечо. Она моргала, не понимая.

— А? Что? Я спала. Уберите его! Говорил, что прощает, — и вернулся… Какие тут могут быть расчеты?

Вокруг засуетились, зашептались, наконец натерли Розе виски одеколоном, стали махать над ней. Постепенно она приходила в себя.

— Пан Стравский… Что случилось? Я кричала? Да, знаю сначала мне снилось что-то прекрасное, потом стал душить кошмар. — Она протерла глаза, невнятно проговорила. — Вот видите, что значит старость… Выпила вина, поела мяса, с людьми посидела, ну и сразу оскандалилась. Ничего… ничего… это пройдет.

Стравский и Янина неуверенно переглядывались. Зазвонил телефон.

— Подойди, — велел хозяин служанке.

Через минуту Янина вернулась.

— Дочка спрашивает, как вы себя чувствуете. Может, сказать, чтобы пришла?

Роза побагровела.

— Не смей! Если я переела и мне приснился дурной сон, это еще не значит, что надо людям голову морочить. Лучше постели мне постель.

Посуетились еще немного и ушли. Роза снова осталась одна.

Хотя она и не признавалась в этом, но не могла отделаться от чувства, что происходит что-то серьезное. Что это такое, спрашивала она себя, почему у нее дрожат руки и стало так трудно дышать, почему — как всегда в значительные часы жизни — ей за каждым предметом мерещится чье-то тревожащее присутствие? Кое-как поднялась она с дивана и на ватных ногах начала ходить из угла в угол. В ушах звенело, донимала рвущая боль в левом плече, в груди — тяжесть и тошнота. Одновременно ее мучила мысль о каком-то важном упущении, что-то она должна была сделать, что-то существенное и неотложное, весь день думала об этом, а теперь никак не может вспомнить.

— Что я должна была сделать? Ведь я хотела что-то сделать…

Город отвечал скупыми, бессмысленными звуками. Где-то хлопнула дверь; завыл автомобильный рожок; прошумела вода в водопроводной трубе, внизу во дворе мяукали кошки. Вдруг издали донесся протяжный свист паровоза. Роза остановилась.

— О…о… о… вот оно! Я должна ехать! Ехать, немедленно!

Какое облегчение! Наконец что-то определилось. Вспомнила все-таки. От волнения у Розы потемнело в глазах.

— Где чемодан? А крестик мой где? Как я поеду в Кенигсберг без крестика? Михал скажет: «Теперь я заслужил, отдай мне твой крест навсегда».

Она подошла к комоду, хотела открыть ящик. Но ключ никак не поворачивался в замке. Пот выступил у нее на лбу. Локтем она задела сумочку — сумочка свалилась на пол.

Вытереть лоб.

Роза смотрела на лежавшую под стулом сумочку, в которой был носовой платок. Страх охватил ее: как достать платок? Все от нее убегало, не давалось в руки, отталкивало. Чья-то недобрая воля овладела миром, запрещала двигаться, делала Розу маленькой и бессильной. Роза прикрыла глаза.

— Потом… Сначала отдохну.

Противно было смотреть. Ощупью Роза добралась до постели. Когда наконец тело после долгих трудов обрело равновесие, наступила минута блаженства. «Вернулась». «Вернулась», — повторяла Роза и радовалась тому, что слышит это слово не вовне, а внутри себя, — в висках, в жилах, в горле… «Вернулась», — шумело в мыслях.

— Все во мне. Вот тут бьется сердце Михала, у моей груди… Его тепло в моем сердце… Ruhe, Ruhe, mein Kind. Михал весь во мне.

Allegro giocoso, ma non troppo vivace

Мысли исчезли, губы раздвинулись в улыбке, долгая, смертельная дрожь наслаждения потрясла тело Розы.

Постучали в дверь. Вошла Янина.

— Чаю подать? — спросила служанка, подходя к кровати. И отпрянула с криком: — Скорей! Пожалуйста, пожалуйста, скорей!

Вбежали Стравские. Ярко горел электрический свет. Роза, мертвенно-бледная, лежала, вытянувшись во всю длину, и плакала с улыбкой, страшной, как рана.

21

Когда Марта, усталая, — она была в кино, — проходила через переднюю, Павел проворчал за стеной:

— Который час? Бегай, бегай по ночам, посмотрим, как ты будешь петь на репетиции.

Марта проскользнула в свою комнату, быстро разделась, погасила свет. В темноте она провела ладонью по лицу, точно и лицо хотела погасить. Вскоре она поняла, что заснет разве только с помощью черной магии. Воспоминания и предчувствия клубились в ней, словно кадры бессвязного фильма. Эхо памяти доносило из прошлого воркотню Софи, молитвы отца, шелест Розиных платьев, студенческие выходки Владика. А на фоне полустертых лент мелькали обрывки событий уже мучительных, хотя и не состоявшихся. Одновременно с шумом в голове и стуком своего сердца Марта слышала тоненький перезвон каких-то микроскопических волн, которые текли из невидимого в неведомое. Завороженная этими странными шумами, она не замечала, что сама все время глухо и как бы со стоном напевает:

Ich grolle nicht und wenn das Herz auch bricht…
Ewig verlornes Lieb…
Ewig verlornes Lieb…

Когда зазвонил телефон, Марта встала немедленно, не испытывая ни малейшего удивления. Не зажигая по дороге света, она прошла в переднюю.

— Да, я у телефона.

В трубке раздался мужской голос:

— Говорит Стравский. Извините, но… что-то нехорошо. Ваша мать не велела вам звонить, однако я не могу брать на себя такую ответственность. Лучше бы вы с мужем приехали.

Марта ответила:

— Да, знаю, спасибо, сейчас.

Она быстро оделась, посмотрела на часы: половина третьего. Всего полчаса тому назад она вернулась из кино. Где-то скрипнула створка шкафа. Павел, поеживаясь от холода, выглянул из своей спальни.

— Что ты вытворяешь? Что тут происходит, в конце концов?

Она с трудом разжала губы:

— Моя мать умирает.

Вот так, от себя самой, Марта узнала страшную новость.

Дворник долго не шел открывать ворота. Марта ворвалась в дворницкую, стала теребить заспанного мужика.