Александр Ладейщиков - Кот баюн и чудь белоглазая

• Название: Кот баюн и чудь белоглазая
• Автор: Александр Ладейщиков
• Жанр: Фэнтези

Северные леса, холодные реки и болота — на этой земле живёт таинственный народ — чудь белоглазая. Суровое время — 8 век от рождества Христова. В маленькую деревню из леса приходит странное существо — Кот Баюн. Он помнит бегство с Хайрата и Аркаим, он знает, почему невры изгнали Лиску из Леса. В человеческой ипостаси он начинает «спасать свой народ» — и рваться к власти. Интриги и любовь, колдовство и мужество, превращения и война — родится ли новое государство — Великая Пермь?

---

— Слушай сюда, Грубер, — начал тихим голосом Долгодуб. — Как тебе тут, в Белом озере, всё ли по нраву?

— Да, братец, — почти без акцента отвечал старый прусс, — еда есть, питьё сами варим, у Мины сиськи мягкие…

— Да я не о том, — нахмурился Долгодуб. — Ты сколько тут? Лет десять, никак?

— Вон ты к чему, — почесал нос Грубер.

— Я же не совсем дурак, братец. Слышал твои байки про древние времена, про Ольвию, про эллинов. Ты же не смерд, братец, не чёрная кость. Тебя, свободного человека, не довеском же к сковородкам прислал сюда северский князь? Понимаешь? Долго за тобой тут присматривали?

— Мы, братец, с тобой понимаем, о чём говорим. Прежний-то воевода, что до нынешнего здесь был, недавно помер. При нём — лет десять и принюхивались.

— Ага, понятно, — двое скрепили свои догадки рукопожатием, причём рука Долгодуба утонула в лапище Грубера. — Давай-ка поговорим о наших соседях, для начала.

— Говорил я тут с гостями, — начал разговор Грубер. — На востоке Булгар растёт, как на дрожжах. Ханство провозгласили, скоро им там тесно будет. Куда они попрут — в степь, или сюда, на запад, пока неведомо.

На полудне Хазария, там внутренние неурядицы успешно преодолены, но власть разделилась. Каган сидит в Хазаране, правит своими жрецами, бек сидит в Итили, что стоит в устье Волги, великой реки. Хазары построили крепость Саркел на торговом пути к своему городу Таматарх. Там, кроме хазар, сидят мадьяры — их союзники, вместе отбиваются от печенегов, идущих с востока.

— Северяне называют ту крепость Белая Вежа, а Таматарх — Тьмутараканью.

— Самват, что нынче стал полянским Кыевом, платит дань хазарам, так же, как и вятичи, и мурома.

— Братец, тут всё наоборот. Городок на Днепре кличут Кыевом, а хазары прозвали его Самват, от древнего названия Саббатион — Иудейская река, на которой, по преданию, живёт потерянное израилево колено.

— Неважно. Если Кыев усилится и сбросит хазар, то начнётся усобица за первенство — мало никому не покажется, в том числе и Северску, и Словенску. Сотни племён передерутся, пока не явится сильный вождь.

— Племена, что хазарского ига избежали, сидят под русами — дреговичи, древляне, смоляне и десятки других. Русы называют их славянами, франки — скловенами, то есть должниками. Вот-вот и Кыев под русов уйдёт. Те русы-варяги ходят на ладьях, или драккарах, фактории строят, цены на торгах мечом устанавливают. Столицу новую строят — Ладогу. Старая-то столица на Готланде, сам знаешь.

— Варягов я знаю, видал, — хихикнул Грубер. — Они состоят в кровном родстве и со словенами, и с норманнами. Те норманны — пираты чистой воды. Ничем не брезгуют — все столицы Европы разграбили. Даже до ромеев доходили.

— На западе, севернее белых хорват, сидят племена венедов — латгалы, эсты, курши, земгалы, жемайты, да ятвяги. Места там дикие, опасные, поэтому торговля идёт через Словенск, это и есть Стальной путь. Ганза сама не может выйти на Словенск, варяги не позволяют. А словенский царь Горох — стар и слаб.

— Великий князь он, почему же царь? — проворчал Грубер.

— Потому как он ведёт род от древних царей. Поэтому, — спокойно продолжил Долгодуб, — если чудские народы сейчас спят, то их надо пнуть стальным сапожищем. Здесь начнётся борьба и усобица, от неё чудь ослабеет, сюда придут поживиться русы…

— И уйдут из Словенска, где они совсем оборзели, честное слово. И Северск…

— В союзе с твоей Ганзой, наведёт порядок на Стальном пути. Торговля будет процветать, придёт цивилизация, законы…

Заговорщики наклонились лбами к столу, зашептались уже совсем тихо.

Когда дворецкий наливал повару очередную кружку пива, по Шексне в стольный град входил караван булгарского гостя Бабая-Аги, а с севера, вдоль берега Белого озера шла девушка в накидке, замёрзшая и дрожащая, с гривой редкостных золотых волос и синими, как южное море, глазами.

* * *

Уже стемнелось, на высоком берегу Шексны зажгли костры, особенно яркие в полутьме. Их высокое пламя отражалось бледными пятнами в низких, серых облаках. Вокруг костров стояли толпы баб и мужиков, они прыгали, грелись — от мороза не спасали даже валенки. Мужики шутя били друг дружку по спине, хлопали толстыми варежками рука об руку. Все ждали князя, что должен быть явиться с княжичем, жёнами и дружиной.

— Мамка, а почему на деревне пам, а у нас князь? — звонко спрашивал какой-то малыш.

— Пам — он и богам служит и селение стережёт. А у нас город стольный — у нас князь. А храм с волхвами — в Тотьме.

— А князь будет с нами хоровод водить?

— Ну что ты! Он ведь князь!

— А бабка Хава говорила, что раньше князья вместе с народом праздновали!

— Раньше! Раньше и вода была мокрее, и трава зеленее. Нашёл, кого слушать! Бабка Хава — она же княжеская рабыня, её лет десять назад откуда-то с полудня пригнали! А князь-батюшка купил, приютил, накормил, при дворе по хозяйству оставил!

— Какой добрый наш князюшка! Слава ему! Ура! Едут, что ли?

Появились санки — тройка белых лошадок с бубенцами, мотая головами, несла князя Чурилу с княжичем и двумя молодыми красавицами — жёнами. Вокруг санок верхом скакали пять или шесть дружинников, во главе с молодым Литвином. Лошадки дружинников были рыжей масти, их подобрали и купили на огромном рынке в Словенске — ездили с целым коробом самоцветов, долго торговались с пришлыми коноводами из полян и хазар.

Санки остановились, Чурило поднялся медленно, с достоинством — сначала сел прямо, потом вытащил ногу в красном сапоге с загнутым носком, и поставил её на снег, потом уже вторую. Потянулся, выпрямился во весь рост. Поверх епанчи на князе был надет кафтан, повязанный вышитым поясом, с кистями до земли, изукрашенный звёздами, орлами, свастиками, оленями, пасущимися под Мировым ясенем. На голове красовалась огромная лисья шапка с рыжим хвостом, кафтан был обшит не серым шабутом — дешёвым сукном, а скуратом — дорогим. Народ, одетый в смурое сукно и собачьи треухи, разевал рот, дивился на собольи шубы княжьих жён, на байберек, на камку их платьев. Княжич Артур сидел в епанче, в маленьких, специально для него валяных пимах, в меховых варежках без пальцев, на всю ладонь. Наконец, он не выдержал благочестия, выскочил, побежал к костру, что-то весело закричав — и народ выдохнул, заговорил веселей.

— Здравствуй, народ! — громко крикнул князь Чурило срывающимся голосом, снял шапку. — Здравствуй дружина, бояре, двор! С праздником! Сегодня солнцеворот! Светлое Солнце, древний Хорс, сегодня проснётся во тьме… и начнёт понемногу подниматься на небесах! Благодаря молитвам жрецов, памов, благодаря вашим жертвам, податям! Ура! Велю праздновать и веселиться!

— Ура! — закричали дети и бабы, сначала неуверенно, потом веселее, крик подхватили парни, мужики.

— Смотрите, с кружала бочку медовухи катят! Ура! Ура! — у мужиков в руках неведомо откуда появились деревянные кружки.

— Хоровод! — все бросились становиться вокруг костров, стараясь взяться так, чтобы рядом с парнем обязательно оказалась девушка. Молодые дружинники, поглаживая усы, с лукавыми улыбками, приглядывая девушек, соизволили соскочить с коней, кто-то даже присоединился к хороводу. Все закружились, люди бежали всё быстрее, но круг держался крепко. Девушки стали повизгивать, снег летел из-под сапог и валенок, ветер хлестал юбки, вырывал пряди волос из-под шалей, сдирал красочные платки. Вдруг девушки завизжали, мужики заорали, разлетелись в разные стороны, покатились мимо костра вниз, под крутой берег Шексны.

Когда совсем стемнело, небо прояснилось. На нём, в глубокой синеве, зажглись крупные звёзды, дымы из печей вдруг встали прямыми столбами, потянулись вверх. Молодые девушки и парни прыгали через костры, сжигая в светлом огне накопившиеся с летнего Купалы сглазы и порчи. Литвин зажёг приготовленные на высоком взгорье большие колёса, смазанные дёгтем — они ярко вспыхнули, дымя чёрным дымом. Их подтолкнули — они покатились, символизируя движение светила по небу. Дети радостно закричали, бросились вслед за колёсами.

Вечер уже подходил к концу, князь с семьёй убыл в свой детинец, пировать в честь праздника, с ним уехали близкие люди, часть дружины. Мужики, допив бочку, потянулись кто в кружало, кто в гости, а кто и на печь — спать. Молодёжь вышла гулять, тут же были напялены страшные маски из соломы и древесной коры, зажжены факела, кто-то притащил звериные морды, пошитые из шкур, кто-то рога оленя. Стучали в ворота, пели коляды, играли на дудках, славили Хорса — парням и девкам горожане кидали пирожки, сало, кому-то положили в мешок кусок копчёного осетра.

Отдельные парочки шли, обнявшись, шепчась на ушко — в этот вечер позволялось гулять с девушками наедине и после полуночи, без родительского присмотра, даже обниматься у плетня. Девушки помоложе стайкой побежали на пироги к богатой подруге, купеческой дочке, поймали курицу на насесте, что устроен в холодных сенях избы, понесли её в горницу. Там уже было всё приготовлено для гадания, стояла миска с водой, лежал чёрный сухарь, разложены кольца — золотое, серебряное, медное. В каждом кольце зёрнышко пшеницы. Сразу же прибежали мамки-няньки и старухи-родственницы — никто не дышит, смотрят. Курица походила, поводила клювом, остановилась возле блюдца — купеческая дочка ни жива, ни мертва — муж будет пьяницей. Курица вдруг отвернулась, клюнула в серебряное колечко, все охнули, заговорили — не богач будет, но и не сиволапый мужик, жить можно.