Карл ЯСПЕРС - ПРОСВЕТЛЕНИЕ ЭКЗИСТЕНЦИИ

• Название: ПРОСВЕТЛЕНИЕ ЭКЗИСТЕНЦИИ
• Автор: Карл ЯСПЕРС
• Жанр: Философия

Основополагающий труд немецкого философа Карла Ясперса «Философия» (1932) впервые публикуется на русском языке.

Вторая книга «Философии», высоко оцененная H.A. Бердяевым, посвящена центральным проблемам учения о человеке. Определяя человека как «возможную экзистенцию в существовании», и выясняя экзистенциальный смысл человеческого Я, философ не оставляет в стороне традиционных проблем: мы находим здесь обсуждение декартова «я есмь» и различных решений вопроса о свободе воли. Экзистенциальный субъект раскрывается в коммуникации с другими: Ясперс выясняет критерии экзистенциальной коммуникации и причины ее обрыва и ненаступления. Экзистенциальный субъект историчен, действует в неповторимой ситуации своего мира: в центре рассмотрения поэтому -тема «пограничной ситуации», где самость раскрывается как безусловность и приходит к самой себе: болезнь, смерть, вина, борьба. Анализируются «безусловные действия» личности в подобных ситуациях; в том числе вопрос о самоубийстве. Экзистенция действует в полярности объективности и субъективности; поэтому философ разбирает смысл их единства, и то, что происходит, если экзистенция предает себя ради объекта или ради субъективного произвола. Отдельное внимание уделено экзистенциальному смыслу истории и общественности, как обликов объективности.

---

5. Двоякая смерть.

- Двойственность страха за существование и страха за экзистенцию представляет нам в двояком виде ужас (Schrecken) смерти, - как существование, которое неподлинно (Dasein, das nicht eigentlich ist), и как радикальное небытие.

Существование, которое при небытии экзистенции все же есть, превращается в ужас нескончаемой жизни, лишенной возможностей, лишенной действования и сообщения. Я умер и должен жить так вечно; я не живу и как возможная экзистенция терплю муку невозможности умереть (die Qual des Nichtsterbenkönnens). Покой радикального небытия был бы избавлением от этого ужаса длящейся смерти (Die Ruhe des radikalen Nichtseins würde die Erlösung von diesem Schrecken des dauernden Todes sein).

Если, таким образом, это небытие становится в существовании манящей смертью, к которой (auf den hin) я живу, то я устранился от всего, мне не может быть более никакого дела ни до одного человека, и я в душе своей уже словно бы лишил себя жизни.

Небытие, которое совершенно не есть, становится ужасным для экзистенции в той мере, в которой она в существовании предала свою возможность. Но осуществленная возможность исполняет смыслом жизнь, которая, старея, может дойти до того, что признает себя вправе сделаться пресыщенной своей жизнью. Без всякого дальнейшего будущего она имеет покой как бытие в существовании, хотя ей и не знакомы ни существование после смерти, даже только как вопрос, - ни сущее небытие, даже только как ужас представления. Ужас действителен в той мере, в какой я не жил, т е. не решал, а потому и не обретал для себя бытия самости; покой -в той мере, в которой я осуществлял возможность. Чем решительнее я доводил до завершенности, пусть и не для знания в мире, но в достоверности самобытия, - чем более растратила себя возможность - не ради упущения (Versäumen), но ради действительности, -тем более экзистенция приближается к позиции, на которой она с охотой умирает как существование, присоединяясь к своим почившим (als Dasein gern zu sterben, hin zu ihren Toten).

Но если грозящее нам небытие, вместо того чтобы отбросить нас к исполнению экзистенции в существовании, становится в результате обращения призывом: поспешить еще потреблять как можно более (noch schnell so viel wie möglich zu genießen), то это будет означать только отбрасывание себя в простое существование, согласно положению: будем пить и есть, ибо завтра умрем50. В нескончаемости лишь исчерпывающегося и повторяющегося наслаждения существованием эта позиция не дает решения. Важно ведь не то, чтобы протянуть подолее свое безнадежное существование и только повторять его как существование, но важно исполнить его своим решением, отождествляя себя с историчной действительностью. Повторение не будет нескончаемостью и станет исполнением, только если оно обретет вид верности.

6. Защищенность в смерти.

- Смерть становится глубиной бытия не как покой, но только как завершение (Vollendung). Хотя в объективной мысли и невозможно постичь необходимости смерти как неотъемлемо присущей самой жизни, но все же это сознание ее принадлежности к составу жизни неистребимо. В жизни все, чего мы достигли, как бы мертво для нас. Ничто завершенное не жизнеспособно. Поскольку мы стремимся достичь завершения, мы стремимся к мертвому, как готовому. Поэтому завершенное представляется нам в жизни партикулярным, ступенью и исходным пунктом. То, что прежде казалось целью, становится средством жизни. Жизнь остается объемлющим целым. Мысль: привести к законченному совершенству самое жизнь, - представляется нам противоестественной мыслью. Как зрелище для других, жизнь еще может иметь характер завершенности, но как действительная жизнь, она лишена его. В жизни остаются напряжение и цель, неадекватность и незавершенность. Поскольку же самая активная жизнь направляется к своему завершению, она направлена к своей собственной смерти. Правда, действительная смерть резко насильственна, она прерывает: она - не завершение, а конец. Но, несмотря на это, экзистенция относится к смерти как к необходимой границе своего возможного совершения.

И все-таки этой мысли недостаточно для просветления того обстоятельства, что самая подлинная жизнь направлена к смерти, а утомленная жизнь есть страх перед смертью. Кажется, будто смерть от любви в исступлении юности как наивный и не ведающий сомнений героизм способна предвосхитить на ступени бессознательного то, что с большей строгостью и светлостью предстает на ступени сознательности и ответственности как активный отстаивающий свое дело героизм. Но смерть от любви предвосхищает нечто такое, что уже вовсе не подает голоса в этом активном героизме рискующей решимости: глубина смерти как собственное бытие, возможность того, что высшая жизнь желает смерти, вместо того чтобы страшиться ее. Покровы явления падают, и в этом разоблачении открывается как некая истина, что смерть - не граница, а завершение (In einer Entschleierung der Erscheinung öffnet sich wie eine Wahrheit der Tod nicht als Grenze, sondern als Vollendung). Это -то совершенное, в чем тонет и гибнет все казавшееся бытием в существовании. Но подобного рода положения сомнительны, и с необходимостью рождают недоразумения. Здесь имеется в виду не недовольное нежелание страданий жизни (unmutige Nichtmögen des Lebensleids), не ненависть к себе самому, не роскошествующее смешение вожделения, муки и смерти, не усталая потребность покоя. Смерть может иметь для нас глубину, только если к ней стремятся не ради бегства; ее невозможно желать из непосредственности, и нельзя желать ее внешним образом. Глубина означает, что здесь отпадает присущий ей характер чуждого, что я могу двигаться к ней как к своей основе, и что в ней есть завершение, но непостижимое завершение. Смерть была меньше, чем жизнь, и требовала смелости. Смерть больше, чем жизнь, и дает защищенность (Tod war weniger als Leben und forderte Tapferkeit. Tod ist mehr als Leben und gibt Geborgenheit).

7. Перемена в смерти с экзистенцией.

- Не существует одного пребывающего отношения к смерти, которое бы можно было высказать как правильное. Скорее, мое отношение к смерти меняется в продолжение жизни с каждым скачком нового обретения, так что я могу сказать: смерть меняется вместе со мною. Поэтому не составляет противоречия себе самому, если человек всеми фибрами своего существа держится за жизнь (mit allen Fasern seines Wesens am Leben hängt), предпочитает всякую действительность существования бледному как тень небытию, и если, еще любя жизнь в ее противоречивости и глупости, он презирает ее; если он, казалось бы, впадает от смерти в отчаяние и осознает перед лицом смерти свое подлинное бытие; если он не постигает - и все же доверяется; если он видит ничто - и все-таки уверен в некоем бытии; если он видит в смерти друга и врага, избегает - и жаждет ее. Смерть есть всегда тождественный себе факт лишь как объективный фактум; в пограничной ситуации она не перестает быть, но облик ее изменчив, она такова, каков в это мгновение я сам как экзистенция. Она не окончательно есть то, что она есть, но воспринята в историчность моей, кажущейся уверенной, экзистенции (Er ist nicht endgültig, was er ist, sondern aufgenommen in die Geschichtlichkeit meiner sicher scheinenden Existenz).

Страдание

1. Фактическое страдание.

- Необозримо полчище страданий, которые в иных ситуациях пробиваются на первый план, в других же мы можем с независимым видом обойти их молчанием, и все же никогда не можем игнорировать их. Физические боли, которые нам снова и снова приходится выносить: - болезни, которые не только подвергают сомнению саму жизнь, но принуждают живого человека опускаться ниже его собственной сущности; - бессильное напряжение, срывающееся в своей воле к одолению и неизбежно являющее вместо действительного лица моей сущности ее искаженное лицо; - начало душевной болезни, сознаваемое самим больным и повергающее его поэтому в состояние, едва ли доступное переживанию другого, хотя человек не умирает и не теряет своего Я; - болезненное старение, в смысле захирения (Verkümmerung); - уничтожение людей силой и властью других и последствиями зависимости в любой из форм рабства; - принужденность голодать. - Страдание - это ограничение существования, частичное уничтожение; за всяким страданием стоит смерть. Правда, есть огромные различия в характере страдания и в мере наших мучений. И все же в конце концов всех может постичь одна и та же участь, и каждый должен нести свою долю страданий, от этого не избавлен никто.

2. Отношение существования к страданию.

- Если я веду себя так, как будто бы страдание не есть что-то окончательное, но то, чего можно избежать, то я еще не нахожусь в пограничной ситуации, но воспринимаю страдания как хотя и нескончаемые численно, но не принадлежащие необходимо к составу существования; это для меня - отдельные страдания, они не затрагивают целокупности существования.

Я борюсь со страданием, исходя из предпосылки, что оно может быть уничтожено (daß es aufhebbar ist). Эта борьба в самом деле венчается успехом и становится условием существования человека. Каждый участвует в этой борьбе и, пока он добросовестен и видит ситуацию, требует от себя самого предельного напряжения в этой борьбе, использующей все рациональные и эмпирически целесообразные средства. Правда, этот успех всегда бывает ограниченным. Тем не менее, однако, страдание как не принадлежащее якобы к составу существования как такового домысливается в некоторой утопии: если только биология и медицина достигнут вершин своего развития, а политическое искусство достигнет совершенства справедливости, они научат нас избегать всякой боли и болезни и всякой стесняющей нас зависимости; смерть будет подобна безболезненному, не желанному, но и не пугающему, угасанию светильника.