Игорь Суриков - Пифагор

• Название: Пифагор
• Автор: Игорь Суриков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03605-5

Имя древнегреческого ученого Пифагора известно каждому еще со школьной скамьи. Но доказательство знаменитой теоремы о квадрате гипотенузы и сумме квадратов катетов — лишь малое из того многого, что дал миру этот удивительный человек. Мыслитель и философ (между прочим, первым введший в оборот слова «философ» и «философия»), религиозный деятель, разработавший учение о «метемпсихозе» — переселении душ, мистик и пророк, которого ученики всерьез воспринимали как бога или полубога, он был одним из крупнейших деятелей греческой «интеллектуальной революции». А ведь в ходе этой революции и был, по сути, создан фундамент, на котором и поныне зиждется наша цивилизация. О судьбе Пифагора и созданного им учения, а также о Греции его времени — VI века до н. э., конца так называемой архаической эпохи, — рассказывает в своей новой книге признанный знаток античной истории и философии, доктор исторических наук Игорь Суриков.

---

Аполлоний, насколько известно, написал книгу о Пифагоре[185]. Она до нас не дошла; впрочем, может быть, эту утрату не стоит считать такой уж серьезной. Что достоверного мог он сказать о философе, жившем за полтысячелетия до него? Скорее всего, он создал некий мифологизированный идеальный образ, причем наверняка в каких-то отношениях рисовал его с собственной персоны.

Понятно, что Аполлония — чистого практика — весьма мало интересовали (да и, вероятно, были ему попросту малопонятны) собственно философско-научные аспекты пифагореизма. Главным для него был «душеспасительный» пифагорейский образ жизни с его многочисленными предписаниями, табу и пр., которого этот подвижник яро придерживался, дойдя до крайних степеней аскезы.

Несколько раньше, в I веке до н. э., жил Нигидий Фигул — знатный римлянин, ставший пифагорейцем, причем принявший это учение именно в его неопифагорейском варианте. Это личность менее запоминающаяся, чем Аполлоний; но всё же в Риме своего времени (а это, между прочим, эпоха Цицерона, с которым Нигидий дружил) он пользовался немалой известностью, отчасти скандальной. Его сопровождала репутация человека ученейшего, небывало эрудированного. Увлечение пифагорейскими идеями он сочетал с активными занятиями астрологией. Если вдуматься, это закономерно: от пифагорейской теории «гармонии сфер» — прямой путь к представлению, согласно которому судьбы людей определяются положением светил. Нигидий Фигул, кстати, слыл магом, подобно Аполлонию Тианскому, несмотря на то, что в целом они ничем не были похожи друг на друга — ни по интеллектуальному уровню, ни по общественному положению.

Как видим, неопифагореизм был весьма неоднородным по характеру течением. Находим мы в числе его представителей также и лиц, более близких к философии в привычном нам смысле слова. Таков, в частности, Нумений (вторая половина II века н. э.) — грек родом из Сирии, являвшийся римским подданным. Нумений контаминировал элементы пифагорейской и платоновской теорий, а в получившуюся смесь привнес также черты экзотических учений «восточной мудрости», восходивших к индийским брахманам, египетским жрецам, персидским магам. Его интересовал даже иудаизм, и именно Нумению принадлежит известное высказывание: «Платон — это говорящий по-гречески Моисей»[186]. Иными словами, древние греки и древние евреи, по его мнению, мыслили об одном и том же, шли к одинаковой цели — в конечном счете к познанию Бога. Ветхий Завет Нумением трактуется, естественно, именно сквозь призму античной философии, преимущественно в аллегорическом духе.

Стоит отметить еще и такого неопифагорейца, как Нико-мах Геразский, живший в начале II века н. э. Он сочетал занятия философией и наукой, известность же получил преимущественно именно как ученый (труды «Введение в арифметику», «Учебник гармоники»). Как видим, конкретные научные дисциплины, которыми интересовался Никомах, — традиционно пифагорейские. Ясно, что его привлекала пресловутая мистика чисел. «У Никомаха… первый бог (монада) предстает как демиург, рождающий диаду, и ум — принцип бытия и познания всех вещей»[187].

Напомним, монада и диада — это не что иное, как единица и двоица. Базовые пифагорейские числовые понятия, противопоставлявшиеся друг другу. Здесь (не только конкретно у Никомаха, но и у большинства представителей неопифагореизма) они приобретают отчетливо религиозный оттенок. Единица, монада — первый и верховный бог. Монада порождает диаду, тем самым былое единство разделяется, но это одновременно дает толчок к возникновению мира со всем множеством и многообразием его явлений.

Закономерно, что на базе неопифагорейской философии во многом вырос неоплатонизм — самое мощное и влиятельное философское течение поздней античности. Последний крупный неопифагореец Аммоний, грек из Египта, живший в начале III века н. э., явился непосредственным учителем первого неоплатоника Плотина. Иногда даже самого Аммония называют основоположником неоплатонизма, но это явное преувеличение, для которого нет ровно никаких оснований.

Разумеется, в рамках этой книги говорить сколько-нибудь подробно о неоплатонизме не приходится. Но нельзя не отметить, что основной посыл этого последнего судьбоносного направления античной философии — диалектика Единого и Многого. А тут уж без влияния пифагореизма, с его интересом к числовой стороне всего сущего, никак не обойтись.

Неоплатоники, собственно, решали вопрос: как вообще из Единого, то есть некой нерасчлененной единицы, может произойти (и закономерно происходит) Многое, которое представлено тем миром, в котором мы живем? Вопрос столь же прост, сколь сложен ответ; вопрос столь же вечен и абстрактен, сколь конкретно-историчны предлагавшиеся и предлагающиеся его решения.

В самое последнее время проблема эта получила особенную остроту. Теория Большого взрыва, не только предложенная, но и со всей возможной строгостью доказанная астрономами XX века (более того, с ней официально согласилась католическая церковь), гласит: когда-то, энное количество миллиардов лет назад, наша Вселенная была точкой. То есть некоей единицей, сказали бы пифагорейцы. Затем что-то произошло (что именно — никто не рискнет утверждать), и она начала расширяться. Из единого возникло многое, и это опять же находится в каком-то глубинном согласии с пифагорейской теорией. Причем случилось это вопреки второму закону термодинамики, согласно которому только из более сложных систем могут происходить более простые, но не наоборот.

Попробуем отвлечься от всей этой метафизики и вернуться к неоплатонизму. Представители этого направления обращались (хотя и на ином философском языке) к тем же самым проблемам, которые были актуальны для христианства, как раз тогда находившегося в стадии становления. Согласно христианскому учению, Бог создал мир. Из ничего. Единый и совершенно нематериальный Бог сотворил многообразный и вполне материальный мир. Опять диалектика Единого и Многого? Да. Плюс еще диалектика нематериального и материального. И это опять в какой-то степени наследие пифагореизма. Вспомним, как у Пифагора (по каким-то сложным, не вполне еще продуманным механизмам) всё возникает из чисел — этих идей, абстракций… Да, порой приходится подумать о том, что герой этой книги, поминаемый ныне по большей части всего лишь в связи с теоремой, носящей его имя, на самом деле заслужил полное право стоять в числе тех титанов, которые выковали наш менталитет.

Неоплатонизм — этот прямой наследник пифагореизма — закономерно оказался в достаточно сложных отношениях с христианством. Они, скажем без преувеличения, конкурировали за «власть над умами». Победу, как все прекрасно знают, одержало учение Христа, а не учение Плотина. Не в последнюю очередь потому, что основатель христианской религии и его непосредственные преемники обращались ко всем — вплоть до людей самых малообразованных, стоявших у подножия социальной структуры. Поэтому писали раннехристианские авторы просто и ясно. Неоплатоники же подчеркивали свою элитарность, что отражалось и на довольно-таки «заумном» стиле их сочинений.

Борьба вначале была весьма острой. Один из крупнейших неоплатоников — известный нам Порфирий, ученик самого Плотина и автор биографии Пифагора, — написал очень жесткий антихристианский трактат. Может быть, потому-то неоплатонизм и погиб, что не смог «переварить» христианство. А христианство, напротив, «переварило» неоплатонизм, включило в себя многое из этой философской системы. Понятно, это делалось скорее подспудно. Кто-то уже в более близкие нам времена сказал примерно так: «Есть вещи, которые делают, но не говорят о них». Подобный цинизм христианам первых веков был, понятно, не свойствен. И всё же среди них были авторы, не чуждые неоплатоническим (то есть отчасти пифагорейским по истокам) идеям. В их числе, например, находился такой великий теолог, как Ориген (первая половина III века). Именно из-за элементов неоплатонизма в его учении, которые более ортодоксально настроенными мыслителями воспринимались как «еретические», Ориген так никогда и не был провозглашен святым, несмотря на его громадный вклад в развитие христианского богословия.

Несомненна связь с неоплатонизмом такого мистического течения в раннем христианстве, как гностицизм. Правда, не на первом, а уже на последующих этапах развития гностических идей. Гностицизм ведь возник еще в I веке н. э., а в следующем столетии уже стал влиятельным. Плотин же, напомним, жил в III веке. Тем не менее между неоплатоническим и гностическим учениями есть явные элементы сходства. Единство и множество, Бог и мир, монизм и дуализм — всё это интересовало гностиков так же, как и неоплатоников. Правда, разгадки этих сложнейших проблем, предлагавшиеся ими, были иными — по сравнению как с неоплатонизмом, так и с христианством. В частности, обеим последним системам присущ онтологический оптимизм, позитивный взгляд на мир. Совсем наоборот у гностиков: их взгляды пессимистичны и проникнуты негативизмом. Многогранный мир, отделившись от единого Бога, тем самым стал обителью зла (предлагалась и более экзотическая версия: напротив, мир благ, а Бог — его противоположность — зол). На научном языке это формулируют так: «Специфичным для гностицизма является антикосмический дуализм: мир предельно удален от Бога и есть его антипод… Гностики помещают между Богом и миром серию ипостасей (у Василида, например, число их доходит до 365), функция которых заключается не в том, чтобы соединить идеальное и материальное (как в неоплатонизме), а, наоборот, разделить их»[188].