Михаил Лезинский - Сын бомбардира

• Название: Сын бомбардира
• Автор: Михаил Лезинский
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: История
• Год: 1978

Повесть о юном герое Севастопольской обороны 1854—1855 гг. Коле Пищенко, удостоенном за свои подвиги ордена высшей солдатской доблести — «Георгия» и других наград.

Книга рассчитана на детей среднего школьного возраста.

Лезинский Михаил Леонидович, Эскин Борис Михайлович.

Сын бомбардира. Повесть. М., «Молодая гвардия», 1978.

128 с. с ил. (Юные герои).

Иллюстрации А. Шорохова.

---

— А ты объясни ему, — весело говорит Иван Нода Николке, — как есть по–французски и объясни, А ну!

Мальчик шагнул к мортире и вдруг произнёс по французски:

— Made in Lion?[7].

Зуав удивлённо заговорил:

— Le garcon parle-t–il fransais?[8]

На что подошедший поручик Дельсаль ответил:

— Не угадали самую малость! — И продолжал перевод: — Спрашивает, откуда французский знает. Не барин ли?

— Ага, точно, барин! — засмеялся Колька и показал пленному латаный–перелатаный зад.

Иностранные слова услышал он от поручика, когда тот осматривал захваченную в одной из вылазок мортиру.

Дельсаль подошёл к Пищенко и очень серьёзно сказал:

— Усматриваю в поступке твоём, Николай, неповиновение: лишил командира вестового! — Офицер вынул из кармана табакерку с нюхательным табаком, взял щепотку, растёр её, поднёс к ноздре.

А Николка с болью подумал: «Вот, ежели бы отыскал погреб, простили бы! Теперь одна надежда: может, зуав на допросе откроет…»

Томительное молчание. Дельсаль видит, как вытянулась и побледнела мальчишечья физиономия, и резко меняет тон:

— Однако же многим взрослым лазутчикам храбрость твоя примером служить может.

Скисший было Колька успел заметить, как при этих словах все уважительно посмотрели на него. Дельсаль продолжал:

— А твоего командира, так и быть, попрошу о снисхождении.

Поручик протянул мальчугану руку.

Колька сиял. Мелькнула мысль: «Вот бы увидела Алёнка. Он взглянул в сторону въезда на бастион. Увы, голубоглазки не было. Зато он успел заметить, как разрумянилось от волнения широкое скуластое лицо бати. Пышные усы Пищенко–старшего вздувались — ещё немного, и вспорхнут на радостях!

Дельсаль обратился к батарейцам:

— Угостите пленного чайком. Пусть согреется.

Пошли за самоваром. Это была достопримечательность батареи: не то тульский, не то московский, не то сибирский… В общем, адская чайная машина со множеством лишних деталей, не имеющих никакого отношения к приготовлению чая!

Когда надраенный, сверкающий медью, дымящий самовар поставили перед зуавом, пленный затрясся от страха, рванул в сторону и, закрыв голову руками, рухнул наземь.

— Чего это он? Сбесился? — удивился Кошка.

А Николка принялся тормошить «языка».

Зуав что-то бормотал. Толпа расступилась, в круг вошёл поручик Дельсаль, прислушался к скороговорке — и расхохотался так, что его бледное бритое лицо стало багровым:

— Этот герой решил, будто сие — новая мина и мы надумали взорвать беднягу.

Нода наклонился к французу и с хитрой улыбкой проговорил:

— Хошь, потолкуем по–вашему?

Зуав ничего не понял, но на всякий случай утвердительно закивал.

Иван, дурашливо выпятив живот, начал выбивать на кем французский сигнал» Побудка».

Зуав с удивлением посмотрел, потом приподнял рубаху, дал ответную дробь: «Приготовить котелки!»

— Ишь ты, прохвост, — расхохотался барабанщик. — Обедать захотел! — И в ответ отстукал: «Отбой!»

— Ловко бьёт! — восхитился Кошка. — Мастак!

— Дядя Иван, научи! — жадно проговорил Колька.

— А что, бывалый, научи юнца, — поддерживает Кошка. — Он смекалистый, враз схватит.

Нода весело закрутил ус:

— Это мы знаем. Идёт! Научу, ваше благородие, господин вестовой!

Закипела вода. Разлили чай.

— Держи, мусью, — Николка протянул кружку.

Зуав опустошил свою кружку раньше всех и потянулся за добавкой.

— Вот это лупит! — расхохотался Нода, — Так он весь самовар в себя опрокинет. Силён мужик!

— Плохих не берём, — в тон ему ответил Кошка.

— Велено пленного на отправку! — раздался голос унтера.

Кошка поднялся. Сразу стал серьёзным.

— Айда, мусье!

Вдогонку бомбардиры весело желали французу счастливого «отпуска».

Стемнело. На нарах в два этажа лежат матросы. Пахнет махоркой и потом. Чадит лампадка. В маленькое, забрызганное грязью оконце пытается заглянуть луна. Мальчик крепко прижимается к бате, к его сильному телу. В последнее время виделись редко: вестовой неотступно находился при командире дистанции. Но сегодня… Сегодня Забудский как в награду выдал мальчишке «увольнительную» — разрешил побыть с отцом.

Все батарейцы знали, что место, где спрятан погреб, указал на допросе пленный зуав — Петра Кошки да Николкин «язык». Нежданно–негаданно для врага орудия 2–й оборонительной дистанции развернулись в сторону овражка, куда до этого никто и не палил. При первых же выстрелах из овражка вырвался столб пламени. Огонь на глазах расползался вширь, превращался в багрово–чёрное облако, из которого во все стороны разлетались искры, обломки брёвен, комья земли и камни. Всё это поднялось из рокочущего вулкана и застыло в воздухе, парило в нём, словно не весило ничего…

Пищенко–младший ходил в именинниках. Из дальнего угла землянки послышался голос Ноды:

— Сказывают, наши лазутчики турку приволокли. Так тот проговорился, будто из Туретчины целая армия прибыла.

— Экое диво — турка! — отозвался Тимофей Пищенко. — Кошка вон генерала прихватил! Во как, братцы, бывает! Матрос — генерала!

В землянке стихли, предвкушая «историю».

— А генерал тот оказался… поваром. Вышел ночью до ветру, накинул на себя баринов мундир… Тут его Кошка и скрутил! — Тимофей помолчал, потом добавил: — Это мне Николка пересказал. — И подтолкнул сына: — Ну-ка, доложи всё досконально!

Мальчишка, гордый, что вновь оказался в центре внимания, захлёбываясь, стал передавать то, что вчера услышал от своего дружка Василия Доценко. Сам того не замечая, присочинял на ходу погони, засады, рукопашные.

Перевалило за полночь. Над землянкой временами взвизгивали пули да слышались выкрики сигнальных. Всё это было слишком обыденным, чтобы обращать внимание. Рождалась ещё одна легенда о дерзких вылазках разведчика Петра Кошки…

Из землянки доносится дробь барабана. Она то рассыпается колючими осколками, то победно марширует, отбивая басовитые такты тяжёлый сапожищем, то вдруг смолкает.

Возле орудия, опираясь спинами на лафет, сидят Тимофей Пищенко и пожилой бородатый матрос. Они неторопливо раскуривают «носогрейки». Так окрестили трубки — настолько короткие, что горящая махорка вовсю припекала носы. Курцы перебрасываются репликами:

— Ловко бьёт!

— Чудодействует!

— Под стать сегодняшнему солнышку жарит!

— Краще аглицких штуцерных цокает!

Бородатый матрос Евтихий Лоик — гость на бастионе. Служит он на соседнем редуте. Командир послал Евтихия Ивановича поглядеть, что там за необычные подпорки соорудил Дельсаль. Поглядеть, да себе перенять. Встретил здесь Тимофея, соседа своего по Корабельной слободке. От него узнал, что подпорки придумал флотский барабанщик Нода. Тот самый, чьим музыкальным мастерством наслаждались сейчас друзья.

Барабанщик обучал своему искусству Николку. Вот уже с полчаса, как мальчуган сидел, заворожён¬ный весёлыми трелями и мерными суровыми удара¬ми, бешеной скачкой с резкими остановками и мед¬ленными затуханиями. Он глядел на берёзовые палоч¬ки и временами переставал верить, что ими командуют руки, ловкие руки Ноды! Казалось, палочки сами пляшут нескончаемый танец.

Иван почему-то шёпотом — он и сам не замечал, что говорит так, — давал пояснения:

— Берёшь ближе и сразу будто притаился…

Удары посыпались откуда-то издали, словно исподтишка.

— А теперь — на круг! Во вею Ивановскую!

И Нода, взмахнув локтями, красиво бросил палочки в центр барабана. Они задрожали, заметались. Николке почудилось, что это маленькие ставридки выскакивают из воды, крутясь и блестя серебром на солнышке.

— Ха–ха! — радостно вскричал мальчишка. — Пищите, хвостатики!

Нода вдруг остановился. Нижняя губа недовольно выдвинулась вперёд, он бросил ка Кольку недоумевающий взгляд, а затем, уставившись в сторону, отрешённо спросил:

— С чего это ты?

Колька растерялся. Нужно было объяснить, что это замечательно, если Нода своим инструментом сумел вызвать такие яркие картины, но Колька молчал. Ему стало не по себе при виде обиженного лица учителя. Даже закрученные усы матроса вдруг обвисли.

Иван медленно снял с шеи тонкий ремешок и поставил барабан перед мальчиком.

— Ладно, я учить тебя взялся, а не себя показывать, — сказал он, подавляя обиду. — Бери барабан!

Мальчишка набросил на шею ремешок и взял палочки.

— Не так берёшь! Вот, гляди: палец сверху… Вот этак! Ближе!

— Дядя Иван, — хоть с опозданием, но всё же решился Колька, — вы не гневайтесь, что я засмеялся. Мне просто почудилось…

— Будет! Я не в обиде ничуть,

Ивану стало стыдно, что так глупо надулся. Он подсел ближе и, взяв Колькины кулачки, цепко державшие палочки, в свои сильные ладони, азартно выкрикнул:

— Побудку!

— Та–та–та–та–та! — радостно застукали мальчишеские руки, управляемые Иваном. — Та–та–та- та…та!