Владимир Горончаровский - Арена и кровь: Римские гладиаторы между жизнью и смертью

• Название: Арена и кровь: Римские гладиаторы между жизнью и смертью
• Автор: Владимир Горончаровский
• Издательство: Петербургское Востоковедение
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-85803-393-6

Книга представляет собой всестороннее исследование такого явления древнеримской цивилизации, как гладиаторские игры. На основе широкого круга письменных, эпиграфических и археологических источников автор рассматривает вопросы происхождения гладиаторских игр и связанных с ними сооружений, их профессиональной организации, подготовки и вооружения гладиаторов, а также участие гладиаторов в военно-политических событиях I в. до н. э. — IV в. н. э., в частности восстание Спартака. Впервые в отечественной историографии детально рассматриваются и анализируются изобразительные материалы, касающиеся проведения гладиаторских игр на территории Боспорского царства, и их специфика в сравнении с традиционными формами такого рода зрелищ в Римской империи.

Иллюстрированное научно-популярное издание рассчитано на широкий круг читателей, интересующихся военным делом и военно-политической историей античного мира.

---

Страсть к гладиаторским играм захватила и сына Марка Аврелия, Коммода (180–192 н. э.), который всерьез собирался сменить дворец на казарму своих любимцев и часто устраивал с ними совместные пирушки. До чего дошла эта страсть, рассказывает Геродиан, написавший труд «История императорской власти после Марка»: «Коммод, уже не сдерживая себя, принял участие в публичных зрелищах, дав обещание… сразиться в единоборстве с мужественнейшими из юношей. Молва об этом распространилась, и со всей Италии и из соседних провинций спешили люди посмотреть на то, чего они раньше не видели и о чем не слыхали». Этот высокий мускулистый человек мастерски владел многими видами оружия и даже мог пронзить пикой слона. Все «толковали о меткости его руки и о том, что он никогда не промахивается… Всех зверей он поражал копьем или дротиком с первого удара. Наконец, когда из подземелий амфитеатра была одновременно выпущена сотня львов, он убил их всех таким же количеством дротиков — трупы их лежали долго, так что все спокойно пересчитали их и не обнаружили лишнего дротика. До этих пор, хотя его поступки и не соответствовали императорскому положению, однако в них было благодаря мужеству и меткости нечто приятное для простого народа; когда же он обнаженный вышел на арену амфитеатра и, взяв оружие, начал сражаться как гладиатор, тогда уже народ с неодобрением посмотрел на это зрелище — благородный римский император, после стольких трофеев отца и предков, не против варваров берет в руки оружие, подобающее римской власти, но глумится над своим достоинством, принимая позорнейший и постыдный вид. Вступая в единоборство, он легко одолевал противников, и дело доходило до ранений, так как все поддавались ему, думая о нем как об императоре, а не как о гладиаторе» (Her. Hist. I. 15). Нередко в дневной программе император в вооружении секутора принимал участие в показательных поединках с известными гладиаторами. При этом он держал щит в правой руке, а деревянный меч в левой и очень гордился, что от рождения был левшой. Впрочем, император сражался и «острым» оружием, убивая при этом традиционных противников секуторов — ретиариев. Если верить античным авторам, к концу жизни Коммод одержал на арене тысячу побед, причем предметом особой гордости для него было то, что его 620 раз провозгласили «перворазрядным секутором» (Ael. Lampr. Comm. XI. 12; XII. 10–12; XIII. 3–4). Погиб Коммод все-таки не от оружия или звериных когтей, а в результате заговора, составленного людьми из его ближайшего окружения, случайно узнавшими о намерении императора их казнить. В итоге его задушил обычно упражнявшийся с ним в борьбе атлет Нарцисс, позднее, при императоре Септимии Севере, отданный за это на растерзание львам. Когда известие о смерти ненавистного тирана дошло до сената, раздались крики: «Гладиатора — в сполиарий!» (Ael. Lampr. Comm. XVIII. 4) — т. е. в мертвецкую.

После смерти последнего представителя династии Антонинов, в особенности с вступлением Римской империи в полосу затяжного кризиса III в., когда государственная казна испытывала недостаток денежных средств, гладиаторские игры становятся все более скромными. Впрочем, иногда их пытались разнообразить различными театральными эффектами. В период правления Септимия Севера (193–211 н. э.), после истории с китом, выбросившимся на побережье Италии, на арену вывезли бутафорского кита, из пасти которого выскочили пятьдесят медведей. Спустя несколько лет в реализации сходной идеи использовали декоративный корабль, который день за днем, в течение всех игр, «терпел крушение» на арене, и по ней разбегались сотни медведей, львов и зубров, с которыми сражались венаторы. Гелиогабап (218–222 н. э.) предпочитал развлекать себя, а не толпу. С этой целью он использовал небольшой амфитеатр Кастренсе, возведенный в Риме в начале III в. Развратный император «устраивал свою столовую на самом высоком месте амфитеатра, и когда он завтракал, для него выпускали на арену преступников, которые охотились на диких зверей» (Ael. Lampr. Geliogab. XXV. 7–8). В этот период только немногие богатые провинциалы, вроде принадлежавшего к древнему роду будущего императора Гордиана I, могли позволить себе ежемесячные игры, в которых участвовало от 150 до 500 пар гладиаторов и от сотни африканских зверей до тысячи германских медведей (Iul. Capit. Gord. III. 5). Обычно большие официальные игры приурочивались к какому-либо конкретному значимому событию. Например, в связи с избранием сенатом в 238 г. двух новых императоров — Пупиена Максима и Бальбина — и отправкой одного из них на войну Юлий Капитолин сообщает о возобновленном древнем обычае, согласно которому перед походом «устраивали гладиаторские бои и охоты». Объяснялось это тем, что «готовившиеся идти на войну римляне должны были видеть битвы, раны, оружие и обнаженных людей, нападающих друг на друга, — чтобы на войне не бояться вооруженных врагов и не приходить в ужас от ран и крови» (Iul. Capit. Мах. et Balb. VIII. 5–7). С прежними временами, пожалуй, могли сравниться только проведенные императором Филиппом Арабом (244–249) игры 248 г., посвященные 1000-летию основания Рима. Тогда в дело были пущены все зрелищные ресурсы, накопленные в Вечном городе: «…тридцать два слона, десять лосей, десять тигров, шестьдесят прирученных львов, тридцать прирученных леопардов, десять бельб — то есть гиен, тысяча пар казенных гладиаторов, шесть гиппопотамов, один носорог, десять косматых львов, десять жирафов, двадцать диких ослов, сорок диких лошадей и бесчисленное количество всевозможных других животных» (Iul. Capit. Gord. XXXIII. 1). В меньших масштабах отметил десятилетие своего правления император Галлиен (253–268), и все же его игры были названы «небывалыми» из-за невиданных дотоле торжественных предварительных шествий, в которых участвовали десять слонов, прирученные дикие животные разных пород и тысяча двести гладиаторов в пышных золоченых одеяниях римских матрон (Treb. Poll. Gall. VII. 4; VIII. 1–3). Последнее обстоятельство связано со склонностью Галлиена к различного рода шуткам. Известны две из них, имеющие отношение к тому, что происходило на арене амфитеатра. «Когда однажды он велел выпустить на арену огромного быка и вышел охотник, который должен был поразить его, но после десяти выходов так и не смог убить, Галлиен послал охотнику венок. Так как все стали вполголоса выражать недоумение, почему такой в высшей степени неумелый человек получает венок, Галлиен велел объявить через глашатая: „Не суметь поразить быка столько раз — дело трудное“. Когда кто-то продал его жене вместо настоящих драгоценных камней — стеклянные… Галлиен велел схватить продавшего как бы для того, чтобы отдать его на растерзание льву, а затем распорядился выпустить из клетки каплуна. Когда все удивились такой смешной выходке, он велел сказать через глашатая: „Он подделал, и с ним поступили так же“, а затем отпустил торговца» (Treb. Poll. Gall. XII. 3–5).

В этот сложный период, когда государство со всех сторон подвергалось нападениям врагов, императоры не упускали случая сэкономить на организации публичных зрелищ. Так, Проб (276–282) по случаю триумфа над германцами и африканским племенем блеммиев показал римлянам на арене Большого цирка звериные травли и поединки трехсот пар гладиаторов, набранных исключительно среди пленных представителей упомянутых племен, а также сарматов и исаврийских разбойников, захваченных на юге Малой Азии (Fl. Vop. Prob. XIX. 8). Последние грандиозные гладиаторские игры в духе прежних традиций устраивал император Диоклетиан (284–305), при котором число христианских мучеников, в том числе и принявших смерть на арене, увеличилось почти вдвое.

Понятно, что христиане не могли испытывать симпатий к гладиаторским играм и подвергали их активному осуждению. Уже «Апостольское поучение», приписываемое Ипполиту, Папе Римскому конца II в., отлучало от жизни христианских общин гладиаторов и их наставников. Против кровопролития на арене выступил и Тертуллиан, подвизавшийся в Риме в качестве адвоката. Став христианином, он обрушил на любителей кровавых зрелищ гневные обличительные речи: «Если я войду в Капитолий или Серапей для жертвоприношений и молитв, то изменю Богу, точно так же, как если войду в цирк или театр в качестве зрителя… Амфитеатр посвящен еще большему числу демонов, чем Капитолий — это поистине храм всех демонов. Там столько же нечистых духов, сколько зрителей… Если можно доказать, что жестокость, свирепость, варварство нам позволительны, тогда пойдем в амфитеатр… Лучше не видеть, как карают злодеев, чем видеть, как с ними гибнут и добрые люди, если, конечно, они понимают, в чем благо. Ведь среди гладиаторов есть и невинные люди, приносимые в жертву удовольствию публики… Кто не выносит вида покойников, тот в амфитеатре с удовольствием смотрит на тело, плавающее в луже крови. Кто пришел посмотреть на казнь преступников, тот сам плетьми и розгами толкает гладиатора, против его воли, на убийство. Кто требует опасного убийцу отдать на съедение льву, тот просит свободы свирепому гладиатору, а в случае его смерти подбегает и с близкого расстояния сочувственно разглядывает того, чьей гибели требовал издалека» (Tert. De spect. 8; 12; 19; 21). Тертуллиан утверждал, что не сможет учить милосердию тот, кто «с удовольствием смотрит на разъяренных медведей и щитки ретиариев. Да избавит Бог служителей своих от желания участвовать в столь гибельных увеселениях… и устами, произносившими в храме, Аминь“, рассуждать о достоинствах гладиатора» (Tert. De spect. 25). Конечно, несмотря на все свое возмущение, христианские писатели были не в силах остановить кровопролитие, поощрявшееся властями. Максенций (306–312), известный гонитель христиан, давал гладиаторские игры в честь своего дня рождения, даже когда его соперник, будущий Константин 1 Великий (312–337), со своим войском стоял у стен Рима. Да и сам Константин, позднее признанный церковью равноапостольным, отметил свою победу над Максенцием гладиаторскими играми, на проведение которых он и в дальнейшем выделял деньги. Ситуация начала меняться, только когда император стал открыто поддерживать христианскую церковь. Под ее влиянием был принят эдикт о наказании преступников, где, в частности, указывалось, что магистраты не должны посылать осужденных преступников в гладиаторские школы, вводился запрет на организацию гладиаторских игр, а казни заменялись принудительным трудом в каменоломнях. Впрочем, этот закон не касался Рима и ряда других городов, которым в этом отношении были даны особые привилегии. В любом случае, масштаб выступлений на арене был уже далеко не тот, что раньше. Но все же римлянам было трудно отказаться от укоренившихся привычек, и к 357 г., несмотря на очередной запрет для солдат и офицеров добровольно поступать в гладиаторские школы, волна игр вновь захлестнула всю территорию империи. Иногда продолжал проявляться и «высочайший» интерес к играм. Так, императора Грациана (367–383), как в свое время Коммода, настолько захватила страсть к истреблению животных, что, «убивая стрелами зубастых зверей», он каждый раз испытывал неподдельный восторг (Amm. Marc. XXXI. 10. 18). Тем не менее идея проведения игр ради развлечения народа постепенно угасала. Этот процесс распространялся с греческого Востока на латинский Запад. Последний «мунус» в восточных провинциях Римской империи состоялся в 392 г. в Антиохии. В западной части государства ситуация была совершенно иная. На увлечение местного населения играми не могли повлиять никакие военно-политические катастрофы. В одном из сочинений Сальвиана, церковного писателя начала V в., повествуется об уцелевших жителях Трира, четыре раза подряд разграбленного варварами, которые признавались, что совершенно примирились бы со своей участью, если бы им оставили их привычные зрелища. Из сохранившихся писем Квинта Аврелия Симмаха (ок. 340–402), ревностного защитника древних обычаев и противника христианства, мы знаем, что он не раз устраивал игры, чтобы отметить очередной этап в карьере своего сына. Так было и в 393 г., когда тот выдвинул свою кандидатуру на должность квестора. Из письма, описывающего подготовку игр, мы знаем, с какими сложностями пришлось столкнуться их организатору. Подготовку зрелища он начал с обращения к своим друзьям в разных концах империи за помощью в доставке лошадей, медведей, львов, шотландских собак, крокодилов и т. д. По мере приближения игр беспокойство Симмаха все нарастало. Ситуация складывалась далеко не так, как он хотел. Медведи вовремя не прибыли, о львах ничего не было известно, а крокодилов доставили буквально в последнюю минуту. К тому же они наотрез отказывались принимать пищу, а это значило, что их нельзя будет оставить на конец представления, как первоначально планировалось. Оставались, правда, еще гладиаторы: три десятка пленных германцев из племени саксов, но накануне игр двадцать девять человек из них задушили друг друга, чтобы не появляться на арене. Это был жестокий удар и, по словам Симмаха, ему понадобилась вся его философия, чтобы перенести это несчастье. По поводу мужества гордых саксов он заявил, что «ничего не хочет слышать об этих негодяях, которые оказались хуже Спартака» (Symm. X. 46). Впрочем, эта неудача не остановила его, когда в 401 г. сын собрался выставить свою кандидатуру в преторы. Теперь подготовку к играм в Колизее начали почти за три года, и только поэтому удалось собрать медведей из Италии и ряда северных областей, лошадей из Испании, собак из Британии, львов, леопардов, антилоп и крокодилов из Африки. Дополнительные сложности доставило решение императора Гонория (395–423) в 399 г. закрыть последние гладиаторские школы. В итоге затраты составили две тысячи фунтов золота, чего вполне хватило бы для пропитания почти двадцати тысяч крестьянских семей в течение года. Возникает вопрос: а часто ли использовался в этот период Колизей по своему прямому назначению? Ответ можно найти в документах, где отмечается, что из 176 праздничных дней в году под гладиаторские бои отводилось всего десять[18].