Эмманюэль Каррер - Изверг

• Название: Изверг
• Автор: Эмманюэль Каррер
• Издательство: FreeFly
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-98358-002-7

Субботним вечером 8 января 1993 года доктор Жан-Клод Роман убил свою жену, наутро застрелил двоих детей 7 и 5 лет и отправился к горячо любимым родителям. После их убийства заехал в Париж, попытался убить любовницу, сорвалось… Вернулся домой, наглотался барбитуратов и поджег дом, но его спасли.

Это не пересказ сюжета, а лишь начало истории. Книга написана по материалам реального дела, но повествование выходит далеко за рамки психологического детектива.

Эмманюэль Каррер — известный французский писатель, лауреат многих престижных премий. На русском языке опубликованы его романы «Зимний лагерь» и «Усы».

Роман «Изверг» экранизирован в 2002 году, режиссер Николь Гарсия, в главной роли Даниель Отей.

---

Назавтра после уроков она перекинулась у ворот школы парой слов с женщиной, муж которой тоже работал в ВОЗ. Та собиралась с дочерью на елку для сотрудников и спросила, будут ли там Антуан и Каролина. Услышав это, Флоранс отчего-то побледнела и произнесла едва слышно: «Все, на сей раз мне придется поссориться с мужем».

На суде, когда его попросили объяснить, что это могло значить, он сказал, что Флоранс много лет было известно о том, что для детей сотрудников ВОЗ устраивается елка. Им случалось спорить на эту тему, он отказывался водить туда детей, потому что пользоваться привилегиями не любил, а она жалела, что его чересчур строгие принципы лишают их возможности повеселиться. Вопрос женщины мог вызвать у Флоранс некоторую досаду, но подействовать на нее как откровение — вряд ли. К тому же, добавил он, возникни у нее хоть малейшее сомнение, ей достаточно было снять трубку и позвонить в ВОЗ.

— А кто поручится, что она туда не звонила? — спросила судья.

Перед самыми рождественскими каникулами председатель административного совета хотел поговорить с ним все о той же истории с директором. Он недостаточно хорошо знал Романа, чтобы быть в курсе тонкостей со служебным телефоном, поэтому пошел самым простым путем: попросил свою секретаршу — он тоже работал в Женеве в одной из международных организаций — найти его в телефонном справочнике ВОЗ. Потом — в банке данных пенсионного фонда международных организаций. Он удивился, не найдя его нигде, но сказал себе, что этому наверняка есть какое-то объяснение, и, поскольку дело было не слишком важным, выбросил его из головы — до того дня, пока не встретил Флоранс после каникул на главной улице Ферне и не рассказал ей о своих поисках. В его тоне не было и тени подозрения, только естественное любопытство человека, ломающего голову над странным случаем, и Флоранс отреагировала вполне благодушно. Действительно странно, наверно, есть причина, она спросит у Жан-Клода. Больше они не виделись, неделю спустя Флоранс погибла, и никто никогда не узнает, говорила ли она об этом с Жан-Клодом. Он утверждает, что нет.

Не зная, с какой стороны обрушится первый удар, он все-таки понимал, что дело идет к развязке. Деньги на всех его банковских счетах подходили к концу, и не было никакой надежды их пополнить. О нем судачили, его осуждали. По Ферне разгуливал тип, грозившийся его избить. Чьи-то руки листали справочники. Изменился взгляд Флоранс. Ему было страшно. Он позвонил Коринне. Она к тому времени порвала со своим дантистом, которого так и не удалось взять голыми руками, и была в депрессии. Еще несколько месяцев назад это вселило бы в него новую надежду. Теперь это мало что меняло, но он вел себя подобно королю на шахматной доске, окруженному со всех сторон и имеющему возможность передвинуться всего на одну клетку: объективно партия уже проиграна, надо сдаваться, и все же этот единственный ход делается, хотя бы для того, чтобы посмотреть, каким образом противник объявит мат. В тот же день он вылетел в Париж и повел Коринну в ресторан «Мишель Ростан», где подарил ей рамку для фотографий из вязового капа и кожаный бювар, приобретенные в Lancel за 2120 франков. Два часа в кругу мягкого света, отделявшего их столик от полутьмы зала, он чувствовал себя в безопасности. Он играл роль доктора Романа, говоря себе, что это в последний раз, все равно скоро его не будет и ничто больше не имеет значения. В конце ужина Коринна сказала ему, что на сей раз решено окончательно: она хочет забрать свои деньги. Он даже не пытался выговорить отсрочку и достал записную книжку, чтобы договориться о следующей встрече: он их ей привезет. Он перелистывал страницы, и вдруг ему пришла в голову мысль: в начале января его приглашал поужинать его друг Бернар Кушнер, может быть, Коринна хочет присоединиться к ним? Конечно же, Коринна с удовольствием согласилась. В субботу устроит? 9-го или 16-го, Кушнер предложил ему на выбор. Тогда 9-го, решила Коринна, это ближе. Он предпочел бы 16-е — это дальше, но ничего не сказал. Жребий был брошен. До 9 января он умрет. На обратном пути в самолете он продолжал листать записную книжку с видом очень занятого, делового человека. Рождество не годится, это будет слишком жестоко по отношению к детям. Каролине предстояло изображать Деву Марию, а Антуану — одного из волхвов на церковном празднике. Значит, сразу после Рождества.

Он съездил в Клерво за родителями, чтобы отпраздновать с ними Рождество. В багажнике вместе с елкой привез домой полную коробку бумаг из своей детской комнаты: там были старые письма, тетради, бархатный альбомчик, в котором Флоранс, как он уверяет, записывала посвященные ему стихи, когда они были женихом и невестой. Он сжег все это в дальнем углу сада с другими коробками, валявшимися на чердаке, в которых были его дневники. Он рассказывал, что за все эти годы, даже особо не таясь, заполнил десятки тетрадей более или менее автобиографическими текстами: Флоранс, наткнись она на записи, вполне могла принять их за вымысел, и в то же время они были достаточно близки к действительности и могли сойти за чистосердечное признание. Но она на них не наткнулась, или не полюбопытствовала заглянуть, или ничего ему не сказала, или есть еще гипотеза: возможно, этих тетрадей не было вовсе.

Еще он говорит, что хотел оставить письмо для Флоранс, которое она нашла бы после его смерти, и за эти дни между Рождеством и Новым годом набросал множество черновиков. Не только писал, но и наговаривал на кассету, сидя в машине с маленьким магнитофоном: «Прости, я не достоин жить, я лгал тебе, но моя любовь к тебе и к нашим детям — не ложь…» Он так и не смог. «Всякий раз, начиная, я представлял себя на ее месте, как она слушает, и я…»

Он сдавленно кашляет, опускает голову.

~~~

Последнюю неделю он чувствовал себя отупевшим и изможденным. То и дело задремывал — на диване, в машине, в любой час. В ушах у него стоял гул, словно он нырнул на дно моря. У него болели мозги, хотелось извлечь их из черепной коробки и хорошенько промыть. Вернувшись из Страсбурга, где они встречали Новый год у приятелей-врачей, Флоранс затеяла стирку; он сидел в ванной и смотрел, как за стеклом стиральной машины в горячей воде крутится, мягко шлепаясь, белье. Там были его рубашки и исподнее, пропитанные гадким потом, вещи Флоранс и детей, маечки, пижамки со зверюшками из мультфильмов, носочки Антуана и Каролины, которые потом так трудно было различить. Их перемешанное белье, перемешанное дыхание, мирное, безмятежное, в тепле уютного дома, укрывшего всех четверых от зимней ночи… Как это, должно быть, хорошо — возвращаться вместе домой в первый день нового года, дружной семьей, в «рено-эспас», мерно урчащем на заснеженной дороге; добраться поздно, нести на руках уснувших детей наверх, помочь им раздеться — ну-ка, живо в постель! — и перерыть все сумки в поисках плюшевого зайчика, без которого Антуан не засыпает, и вздохнуть с облегчением, а то боялись, что забыли его в Страсбурге, и слушать, как посмеивается Флоранс, смывая косметику: ну тебе повезло, сейчас ехал бы за ним обратно; последним умыться в ванной, отделяющей комнату, где спят дети, от их спальни, где ждет его под пуховым одеялом Флоранс. Отвернувшись, чтобы не мешал свет, она возьмет его за руку и уснет, а он еще почитает. Теплый и ласковый семейный уют. Они думали, что он теплый и ласковый. Но он-то знал, что внутри все прогнило, что каждый миг, каждый шаг и даже сон подпорчены гнилью. Она росла в нем и мало-помалу разъела все изнутри, хотя снаружи это и не было заметно, но теперь не осталось больше ничего, кроме этой гнили, ее так много, что под ее напором скоро треснет скорлупка и она выползет наружу. И они окажутся нагими, беззащитными, в холоде и ужасе, и это будет единственная реальность. Но пока они ничего не знали. Он тихонько открыл дверь, на цыпочках подошел к детям. Долго смотрел, как они спят. Нет, он не мог этого сделать. Они никогда не узнают, что он, их папочка, это сделал.

Воскресенье они провели «У большого глухаря», в их излюбленном шале на перевале Фосий. Флоранс, отменная лыжница, учила детей кататься. Под ее присмотром они освоили практически все склоны. Он тем временем читал, оставшись в зале ресторана, куда семейство вернулось к обеду. Антуан с гордостью рассказывал, как он съехал по самому сложному спуску и на одном трудном повороте чуть не упал, но все-таки удержался. Детям разрешалось заказывать огромные тарелки жареной картошки с кетчупом, отчасти поэтому они так обожали «Большого глухаря». Еще в машине, пока ехали, они всю дорогу повторяли: «А можно будет нам картошки? Можно будет нам картошки?» Флоранс отвечала: можно, а дети не унимались: «А можно будет добавки? Можно по две тарелки? По три тарелки?»

В понедельник утром ему позвонила мать, очень встревоженная. Она только что получила банковское извещение с указанием дефицита в 40 000 франков. Такое случилось впервые, она не решилась заговорить об этом с мужем, чтобы не волновать его. Он сказал, что все уладит, сделает перевод с другого счета, и мать повесила трубку, ни о чем больше не беспокоясь, как бывало всегда, стоило ей поговорить с сыном. (Письмо с уведомлением о закрытии счета пришло через неделю.)